Псевдоним «Эльза» - Виктория Борисовна Дьякова

но это мелкая сошла, связники. Мы ждем крупную рыбку. И уверен, она приплывет, – добавил он саркастически. – Прямо нам в лапы. А что госпожа Шаховская? – спросил он, внимательно взглянув на Маренн. – Удалось ли вам расспросить её о прежних петербургских связях?

– Я пока наблюдаю, – ответила Маренн уклончиво. – Княжна Шаховская действительно тяжело больна. Сейчас она полностью сосредоточена на предстоящей операции, любой неуместный разговор может испугать её и насторожить её покровителя, маршала Маннергейма. Он может попросту отказаться от наших услуг. Нет, я жду подходящего момента. Пытаюсь прощупать психологическую почву. Насколько я понимаю, княжна Шаховская была заметной фигурой в дореволюционном Петербурге, связи у неё были обширные, спрашивать обо всех нельзя, надо двигаться в каком-то определенном направлении. Я намереваюсь расспросить её о даме, которую княгиня Белозёрская, мать её жениха, приютила у себя после гибели её отца перед самой революцией. Она потом разрушила надежды Марии Николаевны на брак с князем и сама заняла её место в его сердце. Как я поняла, она осталась в России после гибели князя и может оказаться тем самым агентом Эльзой, которого абвер и ваша служба, гауптштурмфюрер, сейчас ждут в Хельсинки. Но надо понимать, это тема для Марии Николаевны очень больная. Она мучает её так же, как гниющая кость в бедре. И пока я не избавлю её от одной из этих болей, нет смысла теребить вторую. Морально она может просто не выдержать. А перед операцией это просто опасно. Если операция пройдёт успешно, а я уверена, что это так и будет, настроение у княжны сразу улучшится, и тогда с ней будет возможно побеседовать о её прошлом.

– Когда назначена операция? – спросил Росслинг задумчиво.

– Завтра, в десять утра, – ответила Маренн. – Думаю, вечером она придёт в себя, а дальше я буду действовать по обстоятельствам. Не исключено, что беседа состоится уже завтра.

– Что ж, я не смею вас торопить. Вы, фрау Сэтерлэнд, лучше ориентируетесь в этих вопросах, – согласился Росслинг. – Буду ждать. Время у нас ещё есть. Но мало. Вы слышали сегодняшнее заявление советского правительства? – спросил он.

Маренн кивнула.

– Фактически они расторгают договор о ненападении, это полностью развязывает им руки, – сказал гауптштурмфюрер. – Большевистское руководство попросту пропустило мимо ушей предложения финской стороны о совместном расследовании инцидента. Это их нисколько не интересует. Не будут же они расследовать то, что устроили сами! Да ещё совместно с пострадавшей стороной. «Майнильский намек» Сталина состоял в том, что либо финны принимают все требования по уступке и обмену территориями, а также по аренде порта Ханко, либо как правильно перевели с «минометно-дипломатического языка» их собственные газеты «Правда» и «Известия»…

Маренн невольно бросила взгляд на лежащую на столе советскую прессу. Как видно, Росслинг хорошо знал русский язык.

– «Мы ответим тройным ударом по поджигателям войны», – меж тем насмешливо процитировал гауптштурмфюрер, которого забавлял пафос официального сообщения. – Финны намек явно не поняли, или сделали вид, что не поняли. Они стараются тянуть время и дальше, в надежде на изменение политической ситуации в Европе и помощь, прежде всего, Скандинавских стран, а также Англии, Франции и США. И надежды эти, надо отдать им должное, не беспочвенны. Время не на стороне Сталина. Ситуация в Европе меняется. И большевистскому руководству надо действовать решительно, пока наша армия занята в Западной Европе и фюрер заинтересован в сохранении пакта.

– Они рассчитывают, что быстро сокрушат Финляндию?

– Они накопили огромную силу. И надеются, я полагаю, в результате быстрой военной операции, в течение двух-трёх недель, разгромить финскую армию, решить все свои территориальные проблемы и привести к власти в Финляндии послушный им просоветский режим. По сведениям, получаемым нами из Москвы, сейчас готовится новая нота, которая будет означать фактический разрыв дипломатических отношений с Финляндией. После этого они начнут. Считайте, 30 ноября, самое позднее 1 декабря, – Росслинг взглянул на календарь.

– Начнут зимой? – Маренн удивилась. – Здесь, в Финляндии, как я знаю, нешуточные морозы.

– Они подготовились к холодам, – ответил Росслинг уверенно. – К тому же, не забывайте, они рассчитывают на войну в течение двух-трёх недель от силы, то есть до наступления сильных морозов планируют всё закончить. Удастся ли Сталину осуществить свой план, зависит от того, с каким упорством станут сопротивляться финны. А они настроены очень решительно. Не исключено, что их отвага заставит красного вождя пожалеть о его решении. Но силы всё равно неравны. В результате Финляндии так или иначе придется уступить часть своих территорий. Но вопрос, какие это будут территории и в какую цену это обойдется Красной армии. Хотя большевики не привыкли жалеть людей. Для них это расходный материал – не более. Наша задача, как её сформулировал рейхсфюрер, – заключил Росслинг веско, – состоит в том, чтобы помогать финской стороне всеми возможными способами. Чем дольше восточный зверь будет занят со своими соседями, чем больше крови он потеряет в этой схватке, тем дольше останется спокойным наш тыл, и мы вполне можем сосредоточиться на борьбе с давними противниками, Францией и Англией, не опасаясь, что нам вонзят зубы в спину. Весь этот пакт – оттяжка времени перед главной схваткой, это отчетливо понимают и в Берлине, и в Москве. Кто выиграет больше времени и сохранит силы, тот выиграет партию.

* * *

Поезд сбавил ход и остановился – в чистом поле. Отбросив журнал, Екатерина Белозёрская наклонилась к окну, отдернула занавеску – всё белым-бело. Вьюга вихрится, ничего не видно. В коридоре слышались голоса – пассажиры выходили из купе, громко переговаривались.

– Оставайтесь в вагоне, господа! Остановка!

По коридору прошел проводник. Он объявлял по-фински и по-немецки.

– Спокойствие, господа! Не волнуйтесь! Вынужденная остановка!

– Сколько будем стоять? – спросил кто-то.

– Не могу знать. Сами видите, пути занесло, дальше двигаться просто опасно. Будем стоять, пока не расчистят путь.

– А когда это будет?

– Никто не знает.

«Никто не знает, – Катя повторила про себя. – Ясно. Поезд может простоять сутки, пока утихнет буря. А я должна быть в Хельсинки максимум сегодня ночью. Завтра, скорее всего, объявят войну. Надо деблокировать Ярцева до официального сообщения. Иначе финны его просто не выпустят. Объявление войны развяжет им руки».

Она сдернула с вешалки белое шерстяное пальто с пышным воротником из чёрно-бурой лисицы, поправив перед зеркалом шляпку с вуалью, – чтоб держалась крепче, – взяла ридикюль. Отодвинув дверь, вышла в коридор – здесь было полно народу. Мужчины дымили сигарами, обсуждая ситуацию. Дамы нервно щебетали, кто-то плакал.

– Мы на грани войны, если Советы нападут, а мы застряли здесь, – возмущался кто-то с затаенным страхом. – Это просто безобразие.

– Кого винить? – возражали ему. – Господа Бога. Ну, не повезло.

– Нет, войны не будет. Сталин не решится, – успокаивали то ли соседа, то ли самих себя.

– Чай, извольте