До свидания, Сима - Станислав Буркин

О телевидении я решил, что нет смысла заикаться.

— Мы, как вы догадались, опять поссорились, — грустно сказал я, запихивая бекон в разогретую лепешку. — Я могу у вас сегодня переночевать?

— Если вашей семье это пойдет на пользу, — пожал плечами старина Тутай.

— Думаю, что нам нужно немного времени, чтобы остыть.

— Ну что ж, — развел он руками.

Он всегда обращался ко мне то на «ты», то на «вы» не потому, что не знал, как лучше, а в зависимости от ситуации. Знаете, такая преподавательская привычка. Когда мы только перебрались в Лондон, он давал моей жене бесплатные уроки английского, и тогда это нас очень выручило. Сам я с детства свободно говорю по-английски, так как с трех до семи лет я прожил с родителями в Норфолке, штат Небраска. Польский пришлось выучить по семейным обстоятельствам.

— Может, хочешь поехать со мной на ужин к тетке? — спросил мистер Тутай, очевидно заметив, как я шарю голодными глазами по его кухне.

— А дадите мне порулить? — как бы проверяя его на прочность, спросил я.

Он опять бессильно развел руками, и мы пошли в гараж, где прятался его старый праворукий «Мини». Мы с женой называли этот оксфордский «Запорожец» тутаймобилем. А его хозяина она называла Англиком.

Стэнли Тутай — убежденный холостяк, преподаватель английской литературы в местном колледже, всегда взъерошенный и сутулый, с семенящей стариковской походочкой. Он добрейшей души человек, но, мне кажется, совершенно безнадежный педагог — один из тех, на уроках которого покатывается вся школа и о котором ходят дурацкие анекдоты даже среди коллег в учительской. Одна из таких историй дошла даже до меня, хотя я не имею никакого отношения к его профессиональной деятельности. Как-то раз в колледже во время вялотекущего ремонта убрали кабинки в туалете, и унитазы там оказались совершенно открыто стоящими дружно в ряд. Естественно, что для британского тинейджера это не помеха, а только лишний повод для демонстрации своей беспринципности. Да и молодой коммуникабельный препод без тени стеснения усядется на такой открытый всем ветрам унитаз, весело пердя и подмигивая офигевающим отличникам. Однако для мистера Тутая это стало нестерпимым испытанием. Поэтому пытливые головы сразу же задались вопросом: а как со всем этим безобразием справляется наш старосветский господин Тутай? И вскоре обнаружилось, что бесконечно вежливый и обходительный преподаватель литературы приспособил для своих нужд ребристый тропический цветок, мирно произраставший в углу его аудитории. Вскоре записанная на видео церемония удобрения школьной пальмы преподавателем появилась в Интернете, и над ней угорал весь гугловский мир. Запись была такого низкого разрешения, что я сам едва распознал на ней своего старого приятеля, но все-таки это точно был он. Вот литературовед заканчивает урок поэтической фразой из Шелли, застывает у доски, как бы провожая сказанное в заоблачную даль, потом резко опускается с небес на землю, хлопает в ладоши и отпускает аудиторию. Задумчиво потирая подбородок, он дожидается, пока все покинут его класс, потом, затейливо осмотревшись, запирает дверь на ключ и на цыпочках подходит к заветной кадке с цветком и долго, блаженно откидывая голову, мочится. Закончив, как умница загребает земельку предусмотренной садовой лопаткой и, победно разминая пальцы, возвращается к преподавательской деятельности.

Мы вышли на улицу. На дворе пахло дождем и свежескошенной травой. Мистер Тутай заворчал, жалуясь на свой кочковатый газон, превратившийся после дождя в участок доисторических топей. Пока он ворчал, словно в насмешку над ним, снова припустил дождик, и мы вернулись за куртками, прежде чем выгонять тутаймобиль. И вот, когда мы наблюдали торжественно-медленный подъем ребристой металлической шторы его гаража, по мне вдруг прокатился холодок нехорошего предчувствия — зловещий сигнал к тревоге. Это было одно из тех откровений, которые приходят прежде, чем что-то успеваешь понять головой или даже прежде чем это успевает начаться в жизни. «Да ведь это же конец! — с неотвратимостью удара после долгого падения осознал я. — Мы расстаемся с ней навсегда, и как раньше уже не будет».

Тут все эти четыре года поплыли передо мной, как осенние листья в быстром ручье, и все наши дети умерли, не успев народиться, да светит им вечный свет. И я почувствовал жалостный голод в животе и холодные капли дождя на щеках принял за свои пресные слезы.

— Подожди-ка, я сам выкачу, — махнул моей тени бесконечно теперь далекий мистер Тутай и сгинул где-то в пещере низкого гаража.

Глазастый «Мини», сварливо побулькивая, совсем как его хозяин, до игрушечности низенький, остановился передо мной, подрагивая крышкой капота. Я занял лилипутское место водителя, старательно запихав свою стокилограммовую тушу за руль, и задним ходом вырулил по хрустящему гравию из-под дерева, лиственная тень сползла с капота, и капли кляксами забарабанили по лобовому стеклу.

И тут как меня начало колбасить на тему только что ясно осознанных перемен. Господи, я не понимаю, как я вообще еще вел, путаясь в коробке передач и через каждые двести метров забывая о левостороннем движении. Мой сдержанный пассажир наверняка молча изматерился, крепко держась одной рукой за поручень над дверью, а другой упираясь в бардачок в ожидании внезапного удара.

Шоссе волнами взлетало и падало среди холмистых полей. Редкие автомобили ревели сигналами, виляли и шарахались каждый раз, когда я, завидев их, специально вылезал не на свою полосу. Так мы петляли по черепаховому узору старой деревенской дороги с заросшими трещинами, пока я не увидел тянувшую коляску лошадь, неожиданно обогнув ее с левой стороны, отчего кучер в войлочном котелке едва не грохнулся с облучка.

— Слушай! — не выдержал мистер Тутай. — Давай-ка дальше я поведу, а?

Я остановил машину у обочины.

— Извините, я действительно не в себе, — покачал я головой над рулем после недолгой паузы.

По стеклу бодро и назойливые размазывали капли дворники.

— Я заметил, — брякнул он, распахнул дверь в дождь, вытащил ноги и, дважды качнувшись, вырвался с низкого сиденья и больше не сказал ни слова, хмуро и сосредоточенно руля до самой тетушки.

Я немного обиженно сквозь зигзагообразные струйки на боковом стекле уставился на плывущие за окном высокие травы и вернулся к утренней ссоре, после которой она ушла к Монике, бросив меня в затхлом лондонском одиночестве.

Как-то раз она рассказывала мне, что заперлась в лицее в кабинке туалета и не могла отпереть замок. Она сидела там часов пять, сгорая от бессилия и стыда, тихо плакала до тех пор, пока техничка не освободила ее. Она рассказывала мне это в нашу первую ночь, таким шепотом, каким посвящают только в самые сокровенные тайны, завеса которых приоткрывается только раз. Рассказывала, мысленно переносясь в томительные часы того незабвенного одиночества. С этого в ее жизни и началось все самое, по ее словам, зловещее, необъяснимое, и похоже, что смерть сестры не оказала на ее душу столь тлетворного воздействия, как злосчастная кабинка школьного сортира.

— Ты знаешь, я сидела там, и мне казалось, что все это, конечно, когда-нибудь кончится, но вместе с тем какая-то частица меня останется здесь навсегда. Я так думаю, что ад это и есть возвращение навечно в самую гнусную и самую неблагородную минуту прожитой жизни. Почему ты смеешься? Перестань! Я так и знала, что даже ты не способен меня понять.

Она плоть от плоти меланхолическая принцесса, заточенная в башне. И ты утрачиваешь с ней всякую связь, как только перестаешь быть банальным рыцарем на банальном белом коне.

Стукнувшись при непредвиденном толчке головой о боковое стекло, я машинально перевалился на плечо водителя и, прикрыв лицо рукой, залился накопившимися у меня где-то в горле слезами.

Ах, бедный мой мистер Тутай! Простите и не удивляйтесь, но сегодня вы для меня не говорящая книга в кожаном переплете, а всего лишь безмолвный носовой платок. Пеняйте на себя, ибо, честное слово, ничего не произошло, точнее, именно этого не произошло, если бы я сидел за рулем.

— Простите, ради всего святого, простите! — прогнусавил я хрипловатым голосом и начал протяжно сморкаться в бумажный платок.

Умница Тутай не проронил ни слова, запустил двигатель и покатил меня в распахнувшуюся, как ворота, новую жизнь.

— Начни, в конце концов, здоровый образ жизни! — бодро призвал папа из далекого Томска. — Возьми пример хотя бы с меня: начни бегать, голодать каждый понедельник и четверг, начни пить мочу по утрам.

— Пап, ну перестань. А говно на мозоли намазывать не посоветуешь?

— Ну что ты как всегда? Будь взрослее! Ведь все это давно испытано и обосновано с научной стороны. Даже в инструкциях британского спецназа написано, что моча незаменимое средство для лечения и профилактики грибковых заболеваний.