Преступления страсти. Жажда власти (новеллы) - Елена Арсеньева

Тотчас после похорон народ присягнул, по завещанию царя Бориса, государыне-царице и великой княгине всея Руси Марье Григорьевне, ее детям, государю-царю Федору Борисовичу и государыне-царевне Ксении Борисовне. И было добавлено к присяге: «А к вору, который называет себя князем Дмитрием Углицким, слово даем не приставать, и с ним и с его советниками ни с кем не ссылаться ни на какое лихо, и не изменять, и не отъезжать, и лиха никакого не чинить, и государства иного не подыскивать, и не по своей мере ничего не искать, и того вора, что называется князем Дмитрием Углицким, на Московском государстве видеть не хотеть!»

Не прошло и месяца, как Годуновы узнали, сколько стоит народная клятва…

Марья Григорьевна, совершенно как ее золовка Ирина в былые времена, от престола отказалась – только не в пользу брата, а в пользу сына. Федор взошел на царство, но всеми его поступками руководила властная мать. Она-то и надоумила его сменить воевод Шуйского и Мстиславского, которые бездействовали под Кромами, открыв Самозванцу путь на Москву, а взамен поставить Басманова. Петра Федоровича призвали пред царевы очи, и Федор Борисович подтвердил клятву отца: отдать ему в жены Ксению, если Самозванец будет убит, а Москва спасена от польской угрозы.

Молодой, честолюбивый, окрыленный открывавшимся блестящим будущим, Басманов стремглав ринулся в ставку… чтобы спустя месяц сдать Дмитрию Кромы, вместе со всеми войсками перейти на его сторону и открыто провозгласить его законным русским царем. А Федора Годунова, значит, заведомо обречь на поражение и погибель.

И вот новое русско-польское войско вошло в столицу… И вот со дня на день, а может, даже с часу на час здесь ждут Самозванца…

Годуновых выгнали из Грановитой палаты, где они с образами в руках, словно со щитами против народной ярости, с волнением ожидали вестей. Их не тронули ни пальцем, только вывезли из Кремля – на водовозных клячах, в простой колымаге, под охраною. Годуновы уж думали, пришел их час: на Поганую лужу везут, головы рубить по приказу незаконного государя… Однако их доставили в старый дом, где некогда, еще во времена царя Ивана Васильевича, жил Малюта Скуратов, откуда выходила замуж за Бориса Годунова дочь Малюты, Марья Григорьевна.

Царскую семью согнали в горницу, да там и заперли, поставив под окнами поляков.

– Верно, свои отказались против законного государя пойти, которому присягали? – приободрился было Федор. – Верно, одумались? Спохватились? Глядишь, взбунтуются против ляхов, освободят нас…

Но через минуту увидел под другим окном уже не поляка, а стрельца с курносой русской рожею и едва сдержал злые слезы:

– Матушка! Что же это? Конец всему?

Марья Григорьевна молчала, и чуть ли не впервые на ее грозном, даже свирепом лице появилось растерянное выражение. Она вяло блуждала глазами по горнице, не задерживаясь ни на чем взором, только иногда издавала вдруг громкое стенание, а темные глаза ее принимали полубезумное выражение. Да, нынче поддержки у матери было не сыскать…

Ксения держалась спокойнее всех остальных Годуновых: как села в уголке на лавку, так и сидела там, поджав под себя ноги и не меняя неудобного положения, хотя ноги у нее, должно быть, давно затекли. Спокойствие Ксении было спокойствием почти смертельного оцепенения, и Федор подумал, что лучше бы она рыдала, кричала, рвала на себе волосы. Тогда ему не так стыдно было бы своей немужской слабости, своего немужского страха.

«Что ж ты, батюшка, право?! – подумал он с детской обидою, глотая слезы. – Коли взялся убивать того мальчишку в Угличе, так убивал бы до смерти, чтоб не только его, но и все слухи о нем в могилу зарыть! Что ж теперь с нами со всеми станется?»

Что станется? Нетрудно угадать. Как выразился премудрый латинянин Тит Ливий: «Vae victis». Что означает: «Горе побежденным…»

Ладно, если сразу убьют. А если мучить станут? Пытать, как государственных преступников, совершенно так, как пытали по отцовскому приказу двух посланников от Дмитрия? О, кабы именно в сей миг осуществилась задумка отца! Кабы в сей миг грянуло взрывом в Кремле! Может быть, их мучители все и сгинули бы? И Самозванец, убедившись, что дом предков не принимает его, отступился бы от своих планов, воротил бы власть царю Федору?

Власть… ту власть, за которую всю жизнь боролся его отец, которую он мечтал передать сыну. А что передал ему? Пустоту. Знал ли он, умирая, понял ли, что всякая власть – пустота и ничто?!

Нет, это все мечты пустые, угрюмо подумал Федор. Теперь не время о власти грезить, нужно думать о спасении жизни. И чего не жилось батюшке в тишине да холе, да богатстве, чего его на царский трон повлекло? Сам-то умер, а семья… Вот сейчас ворвется сюда пьяная орава, набросится, дыша сивушным духом…

Федор задрожал всем телом, когда отворилась дверь.

Но не толпа вломилась – вошли только трое.

Это были князь Василий Голицын, ближайший пособник Самозванца, Василий Мосальский-Рубец, смоленский воевода, а с ними татарин по имени Андрюха Шеферетдинов.

Федор резко отвернулся к окну, чтобы не видеть изменников. Тошно глядеть на таких, недостойны они государева взора!

Вдруг раздался крик. Федор оглянулся. Голицын и Мосальский-Рубец подступили к Ксении, схватили ее за руки, стаскивали с лавки.

– Оставьте, ироды! Куда вы ее?! – сорвалась с места Марья Григорьевна, но на ее пути встал Шеферетдинов. Вроде бы легонько повел рукой, а дородная, кряжистая Годунова отлетела к стене. Упала и едва поднялась.

– Лихо, Андрюха! – усмехнулся Голицын. – Вижу, и без нас справишься?

– А то! – кивнул тот. – Долго ли умеючи. Вы, глядите, с девкою не оплошайте, не то государь спросит с вас.

– А ты не пугай, и без тебя пуганые, – огрызнулся Мосальский-Рубец. – Мне государь приказ отдавал, мне перед ним и ответ держать!

«Какой это я приказ ему отдавал? – растерянно подумал Федор. – Когда? В уме ли он?»

И вдруг до него дошло: говоря о государе, они имеют в виду не его, законного русского царя Федора Борисовича Годунова, а другого человека – Самозванца, Гришку-расстригу, Лжедмитрия! По его приказу они заперли царскую семью в горнице старого дома, по его приказу тащат куда-то Ксению… Куда? На позор? На смерть?!

– Пустите меня! – истошно закричала вдруг Ксения. – Мы вместе… не разлучайте!

Она дернулась с такой силой, что вырвалась из мужских рук и кинулась к матери. Забилась за ее спину, глядела на князей умоляюще:

– Не разлучайте, ради Христа! Дайте с матерью и братом смерть принять!

«Как смерть? Почему смерть? – Федор покачал головой. – Быть того не может… не может… может… может…»