Собрание сочинений в двух томах. Том I - Валентин Николаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чалка хорошо заделана? – спросил будто издалека Стрежнев. – Где стоим? Не унесет?..
– Под церковью, за мостки спрятался – не прибойно.
Стрежнев вздохнул. Хотелось ему есть и спать. Больше ничего не хотелось. Только что-то вроде было не доделано. И он вспомнил.
– Рули будем размораживать? – спросил он Семена, хотя и этого ему не хотелось, но надо было хоть заикнуться для порядка: ведь капитан.
– Давай… – ответил Семен.
Стрежнев подал деньги. Семен поискал свои и ушел.
* * *Когда Мишка вернулся с дровами, он увидел, что Стрежнев, сидя, спит, Осторожно, не стукая, Мишка затопил печку. Затем он сходил с чайником и набрал из ключа под горой воды. Потом еще раз сходил с ведром и поставил на плиту вариться в кастрюле картошку.
Стрежнев проснулся скоро. В кубрике было светло, чисто прибрано. От печки тянуло теплом, и дрова в ней стреляли, позванивала на кастрюле крышка. Хорошо пахло разогретой сохнущей краской и дразнило нюх теплым картофельным варевом.
Семен налил по полстакану водки. Мишка поставил на стол рядом с хлебом картошку. Сидели, глядели на капитана.
Стрежнев снял наконец шапку, встал и, не подымая глаз, сказал сам себе:
– Ну, прости, Федюшка. Обидели и не выпили напоследок… Тихой тебе стоянки…
Он подумал еще и стал пить, медленно, долго. Семен тоже изготовился, тоже сказал:
– Да-а… Вот тебе и «студенты»…
Стрежнев дернулся, пролил по небритому подбородку вино, хлопнул о фанеру стола стаканом:
– Перестань!..
И замигал, стал усиленно нюхать хлеб.
– Ни-че-го… – сказал он после долгой тишины, как бы успокаивая и себя и всех. – Ладно…
Мишка неожиданно вскочил:
– Ведь конверт из конторы! Забыл в чемодане.
Одним духом он сбегал в рубку, притащил оттуда чемодан. Достал и подал Стрежневу запечатанный конверт.
Стрежнев разрывал его вилкой без волнения, безо всяких дум. Ему казалось, что теперь его уже ничем не удивишь – не огорчишь, не обрадуешь, что ни напиши…
Он развернул сложенную вчетверо бумагу. На ней был напечатан приказ по транспортно-ремонтному участку. Пропустив заголовок, читал глазами:
«…за успешное проведение зимнего ремонта на катере «Д-9» в короткий срок и в трудных условиях премировать команду катера денежной премией:
1. Капитана катера «Д-9» Стрежнева Н. Н. – пятидесятью рублями;
2. Механика – пом. капитана Маслова С. А. – пятидесятью рублями.
Приказ довести до сведения всего плавсостава.
Начальник – Чижов».Семен внимательно следил за Стрежневым. Мишка, потупясь, глядел в стол. Он думал, что приказ этот о его назначении на катер и переживал последние неловкие минуты новичка.
Когда Стрежнев дочитывал приказ, рука его дрогнула, и он поспешно встал. Сунул бумагу под нос Семену.
– На!.. На закуску.
А сам тут же скорее пошел на палубу, в темноту, чтоб никто не видел его лица.
«Вот что делает!.. Да за что деньги-то? Будто не знает, что пили… Все знает! И тогда знал, только виду не показал… Да как не за что? Есть за что! Всю весну маялись. Или задабривает? А теперь будет просить, чтобы остался на катере. Так, а замену прислал! А может, специально прислал такого? Последний раз досадить. Но ведь больше-то и некого! Ну и ну!.. Из молодых, а ранний… А может, он ничего и не подстраивал мне? Сам я все выдумал. А?»
Эта догадка и обрадовала Стрежнева и вызвала у него горечь, обиду на самого себя. Он переступил с ноги на ногу, все думая и глядя в темноту.
Но ничего ему не было видно – ни реки, ни беретов. Створы и бакены еще не горели. Только далеко, в Сосновке, празднично помигивали белые мелкие огоньки электричества, будто иголкой потыкали там по черной бумаге.
Однако и в темноте чуял Стрежнев широкую жизнь реки. Унжа шевелилась, вздыхала. По ней еще несло всякий весенний хлам: на средине шуршало, всплескивало – тащило из какой-то заводи запоздалый лед.
«Нет, ничего он мне не подстраивал. Просто считает – как и всех. Мало ли хороших капитанов в затоне: Иван Карпов, Павел Андреев, Кусков, Ветров, Баженов… Не один я. Нет, видно, настоящий все-таки будет, пускай, что лысый: нутро есть, сердцевина, не Горбову чета! Ведь приказ-то правильный! Или мало возились! И тут не в полусотке дело. Э-х-хе… дурная голова…»
– Николай! – окрикнул из рубки Семен. – Пойдем в кубрик, чего тут мерзнуть?
«Да, вот и Семена надо отпускать завтра, пусть едет да расскажет там все. Сразу и замена новая будет – и ему, и мне. Надо уж сдать в надежные руки, чтобы не думалось. Да и куда торопиться-то, праздник прошел…»
Когда Стрежнев спустился в кубрик, Семен, сидя за столом, клевал носом, а Мишка спал на диване. Водка была почти допита, и это несколько удивило Стрежнева.
Семен, заслышав шаги по железу трапа, поднял голову, как-то по-новому глянул на Стрежнева, сказал:
– Ну, что?.. А говорил – рули размораживать…
– Так уж ты разморозил, – кивнул Стрежнев на стол, – вон, посуда-то пустая.
Семен, заметно хмельной, сказал небрежно:
– Это я за приказ… Хы, все это мура. В общем… правильно. Садись, чего быком ходишь. – Он разлил остаток по стаканам: Стрежневу побольше, себе поменьше. – Давай, сегодня нам положено. До утра проспимся, рано-то никого не должно быть. Чай, все с похмелья, не скоро проснутся. Ну, держи!
Стрежнев взял свой стакан, сказал, стоя:
– Ну, значит, рули так рули! Как все люди. И счастливой тебе дороги… Хоть завтра езжай. Я один пока, матрос есть. Вали, теперь отпустят. Скажешь там: «Ходит».
– А ты когда? – спросил Семен.
– А я подожду. Увижу. Да чего и на берегу делать? Со скуки подохнешь…
– Тогда давай за новую навигацию. Проплаваем… – как-то нерешительно сказал Семен, насупился, кашлянул.
– Не дури, езжай… – отводя глаза сказал Стрежнев. – Раз загорелось – вали, пока молодой. Давно знаю, что хочется тебе самому капитаном походить, на своем катере. Езжай, езжай, там дадут.
– Уехал бы… тебя как-то одного оставлять… Пришлют опять какого-нибудь шалопая – замучишься.
– Недолго уж.
Быстро они разомлели и от вина, и от жары. Да и много ли было надо: оба так вымотались за эту весну!
Засыпали прямо за столом, но все не вставали, а сидели, курили, будто встретились после долгой разлуки, и уходить каждому первым было как бы неловко.
Оба чувствовали, что-то не договорили и надо бы договорить, но что и как, не могли понять. Каждый ждал, что скажет за него другой, а усталость между тем упрямо вдавливала обоих в диван, мутила сознание.
Впервые снимали Стрежнева с катера в самом начале навигации. И было это как-то непривычно, неожиданно.
Недоумевал и Семен: все, чего они с зимы добивались, наконец сбылось, а удовлетворения не было, наоборот, как будто еще туже свилось все в один клубок: Тюмень, уход на пенсию Стрежнева и этот ненужный приезд Яблочкина, и новый начальник…
Так они и сидели рядом, будто загипнотизированные неведомой властной силой.
А было всего-навсего то, что вместе с весной неотвратимо повис над обоими новый и главный закон, который был сильнее денег, обид, чинов… Это был закон их профессии, жизни – закон навигации. Он держал их на катере, требовал, чтобы они все вместе доработали на нем теперь навигацию до конца.
Верх печки стал малиновым, и им пришлось распахнуть один иллюминатор. Только теперь Стрежнев почувствовал, как сильно он устал. Ему казалось, будто он не спал всю весну.
И еще чувствовал он, что за эту весну сильно постарел.
Он ткнул заснувшего Семена в плечо.
– Не майся, ложись.
– А ты? – не открывая глаз, спросил Семен.
– А я пойду чалку проверю, да тоже лягу. Мишку разбужу. Не бойсь… Иди, иди, отдохни.
Семен поднялся и, придерживаясь за шкаф, медведем полез за стол к другому дивану. Стрежнев вышел на причал, проверил, как заделана чалка. Что-то несла река в сплошной темноте. Совсем рядом плеснуло – видимо, льдина раздавила льдину. Катер легонько закачался, заводил огоньком клотика по далеким слабым звездам. Слышалось в вышине слабое свиськание, будто кто баловался там, махал гибким прутиком – это летели, торопились к родным местам последние припоздалые птицы. Летели они в ту сторону, откуда бежала река и куда ушли теперь вслед за весной все катера.
Спать Стрежнев, как и положено капитану, ложился последним. Это было уже привычкой.
Сойдя в кубрик, он поправил в печке головни, подкинул еще три поленца, дернул за ногу Мишку.
– Подъем, на вахту.
Мишка очумело сел на диване, уставился на раскрытую гудящую пасть печки.
– За печкой следи, – сказал Стрежнев, – я ложусь. Будет мороз – подымай Семена. Пусть движок погоняет, не прихватило бы.
И пошел в свой носовой кубрик.
Он развернул слежавшиеся квадраты простыней, застелил ими свой диван и впервые за всю весну лег с утихшей, казалось, невесомой душой. Знал он, что теперь его никто не разбудит, пока он хорошо не выспится. На Семена и на Мишку он надеялся, доверял им.
