Голодные игры. И вспыхнет пламя. Сойка-пересмешница (сборник) - Сьюзен Коллинз

Пит колеблется, потом неубедительно качает головой.

– Не может быть, чтобы у такого красивого парня не было возлюбленной! Давай же, скажи, как ее зовут! – не отстает Цезарь.

Пит вздыхает.

– Ну, вообще-то, есть одна девушка… Я люблю ее, сколько себя помню. Только… я уверен, до Жатвы она даже не знала о моем существовании.

Из толпы доносятся возгласы понимания и сочувствия. Безответная любовь – ах, как трогательно!

– У нее есть другой парень? – спрашивает Цинна.

– Не знаю, но многие парни в нее влюблены.

– Значит, все, что тебе нужно, – это победа: победи в Играх и возвращайся домой. Тогда она уж точно тебя не отвергнет, – ободряет Цезарь.

– К сожалению, не получится. Победа… в моем случае не выход.

– Почему нет? – озадаченно спрашивает ведущий.

Пит краснеет как рак и, запинаясь, произносит:

– Потому что… потому что… мы приехали сюда вместе.

Часть II

Игры

9

Какое-то время камеры еще направлены на опущенные глаза Пита, пока его слова доходят до телевизионщиков. Затем я вижу на экране свое лицо, увеличенное в несколько раз, с приоткрытым от неожиданности и возмущения ртом. Это я! Он говорит обо мне! Я сжимаю губы и смотрю в пол, надеясь таким образом скрыть бурлящие во мне чувства.

– Да-а, вот уж не везет так не везет, – говорит Цезарь, и в его голосе звучит искреннее сострадание.

Толпа согласно шумит, несколько человек даже вскрикнули, точно от боли.

– Не везет, – соглашается Пит.

– О, мы все тебя прекрасно понимаем: трудно не потерять голову от такой прекрасной юной леди. Кстати, она знала о твоих чувствах?

Пит качает головой:

– До этого момента нет.

Я на мгновение поднимаю взгляд на экран – мои щеки так пылают, что никто и не подумает усомниться.

– А неплохо бы вытащить ее снова на середину и послушать, что она на это скажет, как думаете? – обращается Цезарь к публике и получает в ответ одобрительный рокот тысяч голосов. – Сожалею, но правила есть правила, наше с Китнисс время уже потрачено. Что ж, удачи тебе, Пит Мелларк, и, мне кажется, я не ошибусь, если скажу за весь Панем: наши сердца бьются в унисон с твоим.

Рев толпы оглушает. Пит своим признанием в любви ко мне совершенно затмил всех нас, остальных трибутов. Когда крики наконец смолкают, Пит произносит сдавленным голосом: «Спасибо», – и возвращается на свое место. Играет гимн, мы встаем. Голову приходится поднять, чтобы не проявлять непочтительность, и – на каждом экране, куда ни глянь, мы с Питом, отделенные друг от друга парой футов, непреодолимой пропастью в глазах сердобольных зрителей. Бедные-несчастные мы!

Знали бы они правду!

После гимна трибуты выстраиваются перед вестибюлем Тренировочного центра и проходят к лифтам; я стараюсь не попасть в одну кабину с Питом. Из-за множества народа нашей свите – стилистам, менторам, сопроводителям – трудно поспеть следом, так что на время мы предоставлены самим себе. Все молчат. Лифт, в котором еду я, останавливается четыре раза, чтобы высадить трибутов, потом я остаюсь одна, пока через пару мгновений двери не открываются на двенадцатом этаже. Едва Пит успевает выйти из своей кабины, как я с силой толкаю его руками в грудь, и он, потеряв равновесие, падает на уродливый вазон с искусственными цветами. Вазон опрокидывается, разлетаясь на сотни крохотных осколков; сверху приземляется Пит. Из его ладоней течет кровь.

– За что? – ошарашенно спрашивает он.

– Ты не имел права! Не имел права говорить обо мне такое! – кричу я.

Тут подъезжают лифты, и теперь вся компания в сборе – Эффи, Хеймитч, Цинна и Порция.

– Что происходит? – осведомляется Эффи с истерическими нотками в голосе. – Ты упал?

– Да. После того, как она меня толкнула, – отвечает Пит, и Эффи с Цинной помогают ему встать.

– Ты его толкнула? – зло спрашивает Хеймитч.

– Это ведь ты придумал, да? – набрасываюсь я на него. – Выставить меня дурой перед всей страной?

– Это моя идея, – говорит Пит, вытаскивая из ладоней впившиеся осколки и кривясь от боли. – Хеймитч мне только помог.

– Да, Хеймитч хороший помощник. Для тебя!

– Дура! – презрительно бросает Хеймитч. – Думаешь, он тебе навредил? Да этот парень подарил тебе то, чего ты сама в жизни бы не добилась!

– Из-за него все будут считать меня разнеженной девицей!

– Из-за него тебя будут считать обольстительной! И, скажем прямо, на твоем месте я бы тут никакой помощью не брезговал. Ты была привлекательна, как пугало, пока Пит не признался, что грезит о тебе. Теперь ты всеобщая любимица. Все только и твердят о несчастных влюбленных из Дистрикта-12.

– Мы не несчастные влюбленные!

Хеймитч хватает меня за плечи и прижимает к стене:

– Да какая разница? Это все показуха. Главное – не кто ты есть, а кем тебя видят. Ну что можно было сказать после интервью с тобой? В лучшем случае, что ты довольно милая девочка. Хотя по мне и это уже чудо. Теперь ты покорительница сердец. Ай-ай-ай, мальчишки дома штабелями падают к твоим ногам! Как думаешь, какой образ завоюет тебе больше спонсоров?

Изо рта Хеймитча так несет вином, что дурно становится. Я сбрасываю с плеч его руки и отступаю в сторону, стараясь привести мысли в порядок.

Приближается Цинна и кладет руку мне на спину:

– Он прав, Китнисс.

Я уже не знаю, что и думать.

– Надо было хотя бы предупредить меня, чтобы я не выглядела такой идиоткой.

– Ты отреагировала замечательно, – возражает Порция. – Знай ты обо всем заранее, вышло бы и вполовину не так убедительно.

– Она просто переживает из-за своего парня, – ворчит Пит, пиная окровавленный черепок.

При мысли о Гейле мои щеки снова начинают гореть.

– У меня нет парня.

– Да мне без разницы, – отвечает Пит. – Но я уверен, у него хватит ума распознать притворство. К тому же ты ведь не говорила, что любишь меня. Так что можешь не волноваться.

Постепенно все становится на свои места. Злость утихает, хотя я все еще не могу решить, использовали меня или в самом деле подарили преимущество. Хеймитч прав: я выдержала интервью, но кем я, в сущности, была? Глупой девчонкой в красивом платье. Кружащейся, хихикающей. Только когда речь зашла о Прим, я сумела сказать что-то значимое. То ли дело Цеп, его тихая, убийственная мощь. Рядом с ним я пустышка. Глупая, сверкающая и никчемная. Ну, не совсем никчемная: все-таки одиннадцать баллов за тренировки дают не каждому.

Пит же превратил меня в предмет обожания. И не только своего. Послушать Пита, у меня отбоя нет от поклонников. А если народ поверит, что мы вправду любим друг друга… Как они клюнули на Питово признание! Несчастные влюбленные! Хеймитч правду сказал: слопали и не подавились. Вдруг меня берут сомнения: правильно ли я себя вела?

– Когда он сказал, что влюблен в меня, все, наверное, подумали, что я тоже его люблю? – спрашиваю я.

– Я подумала, – говорит Порция. – Ты так отворачивалась от камер, краснела…

Остальные дружно поддакивают.

– Ты прелесть, солнышко. Спонсоры будут занимать очередь в другом конце квартала, – говорит Хеймитч.

Борясь со стыдом, я заставляю себя заговорить с Питом:

– Прости, что я тебя толкнула.

– Пустяки, – отмахивается он. – Хотя, строго говоря, это против правил.

– Как твои руки?

– Ничего, заживут.

В наступившей тишине мы наконец обращаем внимание на соблазнительные запахи, доносящиеся из столовой.

– Пойдемте обедать, – предлагает Хеймитч.

Мы все идем за ним следом и усаживаемся за стол. Тут оказывается, что у Пита еще идет кровь, и Порция уводит его, чтобы перевязать. Они возвращаются, когда мы заканчиваем суп из розовых лепестков со сливками. Руки Пита обмотаны бинтами, и виновата в этом я. А завтра арена. Пит сделал для меня доброе дело, а я его за это покалечила. Неужели я вечно буду перед ним в долгу?

После обеда мы смотрим в гостиной повтор интервью. Я кажусь себе ветреной и пустой со всем этим верчением и хихиканьем, хотя остальные уверяют, что я обаятельна. Вот Пит действительно обаятелен. А уж своей влюбленностью так и вовсе сразил всех наповал. Снова показывают меня: пунцовую от смущения, прекрасную, благодаря мастерству Цинны, обольстительную стараниями Пита, несчастную из-за козней судьбы и, по общему мнению, совершенно незабываемую.

Когда отыграл гимн и экран погас, в комнате зависает молчание. Завтра на рассвете нас разбудят и станут готовить к арене. По-настоящему Игры начнутся только в десять: в Капитолии встают поздно. Нам с Питом залеживаться нельзя: никто не знает, где в этом году будет находиться арена.

Хеймитч и Эффи с нами не поедут. Отсюда они направятся в Штаб Игр, где будут, надеюсь, не покладая рук трудиться, подписывая контракты со спонсорами и разрабатывая планы доставки нам того, что те жертвуют. Цинна и Порция поедут с нами до самой арены, но слова прощания мы скажем все же здесь.