Тарикат - Виталий Бриз

том, что эта обстановка внезапно напомнила мне то, что недавно я пережил сам. Конечно, эта комната была мало похожа на могилу, но я почему-то был уверен, что непременно увижу что-то жуткое.

— Посмотри, какая красавица, — сказал Азиз.

Он уже развязал мешок и теперь рассматривал узницу. Я подошел ближе и увидел бледное в синеву лицо с закрытыми глазами. Она казалась мертвой, но Азиз уверил меня, что женщина дышит, а только одурманена опием. Пока мы думали, как ее вытащить — в мешке или без него — в дверь протиснулся Хусан. Не говоря ни слова, он легко вытащил Джаннат из мешка и уложил ее на палас, аккуратно вытянув руки и ноги. Мы еще ничего не успели сообразить, как женщина исчезла, и перед нами стоял Хусан с паласом, перекинутым черед плечо.

— А теперь, — сказал он, — побежали. Рамади стоит снаружи и ждет нас.

— А зачем мы ее похищаем? — спросил Азиз.

— Ты дурной? — спросил Хусан. — Ее же собираются убить.

— А...

Но следующий вопрос так и не прозвучал, потому что заскрипела дверь, и в комнату вошел тот самый слуга-охранник. Увидев нас, он сжал кулаки и приготовился броситься, но только никак не мог выбрать на кого. Среди нас Азиз был самым мелким, поэтому охранник сделал шаг к нему.

И тут со мной произошло что-то странное. Ноги сами понесли меня вперед, и руки сами сделали что-то настолько невозможное, что я так и не смог понять, как мне это удалось.

Я подлетел к слуге и легонько ударил его пальцами в шею, а другой рукой в грудь. Удары не были сильными или особо размашистыми, но человек словно бы громко вздохнул и мягко опустился на солому. Я пнул его ногой, но он не пошевелился. Возможно, просто лишился чувств от испуга. Я пнул еще раз, посильнее, от толчка голова его дернулась, но тут же приняла прежнее положение.

— Э, — сказал Хусан удивленно, — да он мертв. Ты что его убил?

Я только руками развел:

— Почти даже не дотронулся. Как такое получилось?

— Потом поговорим, — отмахнулся Хусан. — Бери-ка его за ноги, а я за плечи. Азиз, расправь мешок.

Мы кое-как втиснули мертвое тело в мешок и аккуратно его завязали.

— Вот удача, так удача, — сказал Хусан. — А теперь мы медленным шагом выйдем отсюда и спокойно прошагаем через двор. Не оглядывайтесь, что бы вас не привлекло. Я с двумя своими сыновьями просто купил этот палас, и теперь до празднования хочу отнести его домой. Вы все поняли?

Конечно, мы очень сильно рисковали, но Хусан, как всегда, полагался на человеческую глупость и невнимательность. И он, как всегда, оказался прав.

Никто не обратил на нас никакого внимания. Люди толпились под навесом у входа, где Сарымсак устроил настоящий базар. Центр двора был пуст, и мы прошли незамеченными. Случилась лишь одна неожиданность. Уже у самого выхода я заметил, что из-под паласа свисает прядь черных волос, которые мы не удосужились перевязать платком. Я быстро подошел и ухватил волосы в кулак, делая вид, что просто помогаю тащить ношу. Не буду врать, мое сердце в этот момент так колотилось, что я даже испугался, как бы его стук не услышал кто-нибудь. Но стоял такой гвалт, что собственный голос было бы трудно услышать, не то что чье-то сердце.

Уж не помню, как мы одолели обратный путь. Хорошо, что с нами был Рамади, и нам не пришлось тащить женщину на себе. Весь путь мы преодолели часа за три, и уже в темноте прибыли в караван-сарай. Хусан ликовал.

Караванщики ночевали все вместе в двух огромных комнатах. Но для тех, кто приезжал с семьей, было несколько пристроек во дворе. Карим-ака не любил спать на людях, говорил, что и заснуть не сможет в такой обстановке, поэтому он доплатил хозяину постоялого двора и тот выделил нам отдельный домик. Вход в него был со двора, а не из длинного общего коридора. Это нас и спасло.

Хусан внес женщину и уложил на курпачу. Она уже не казалась мертвой, но все еще была не в себе, беспорядочно теребила пальцами платье на груди. Ее глаза, все еще затуманенные опием, были неподвижны и только легкое подергивание век выдавало в них жизнь. Они блестели в свете масляной лампы как два черных камня, какие здесь часто находят в горах и называют итатли. Из них обычно делают четки, полируя до зеркальной гладкости. Вот такими и были глаза этой женщины. Видел ли я что-то красивее? Пожалуй, нет.

Карим-ата проснулся от шума. Сначала он принял нас за воров и закричал бы на весь караван-сарай, если бы Хусан вовремя не зажал ему рот.

Хасан тоже проснулся, но узнал нас сразу.

— Кто это? — спросил он, указывая на Джаннат.

— Женщина, — ответил Хусан. — Обычная человеческая женщина. Красивая.

Карим-ата, наконец, отбросил руку, зажимавшую ему рот, и грозно спросил:

— Это еще что такое? Зачем вы привели сюда женщину?

— А мы ее украли, — хихикнул Азиз и тут же получил подзатыльник от отца.

— Ее зовут Джаннат, и она жена Нуруддина из кишлака Баланжой. Только он ее уже убил и поэтому не хватится, — пояснил Хусан.

— Как убил? Кого убил? — не унимался Карим-ата. — Да что ты меня морочишь? Отвечай, как есть. А ты, мальчишка, помолчи, — прикрикнул он на Азиза, — имей уважение к старшим.

Пока Хусан долго и обстоятельно пересказывал все детали нашего путешествия, Карим-ата молчал, словно рыба. А я даже заслушался. Оказывается, что то ли от страха, то ли от волнения я не заметил и половины из того, что сейчас рассказывал Хусан. Мне, честно говоря, тогда показалось, что все произошло очень быстро и просто.

Когда он замолчал, в комнате раздался громкий вздох. Я обернулся. Джаннат, до сих пор лежавшая в бессознательном состоянии, вдруг приподнялась и села, тяжело дыша, словно после долгого бега. Она в недоумении оглядывала полутемную комнату с пятью незнакомыми мужчинами, которые молча на нее смотрели. Возможно, что в этом нашем молчании она почувствовала угрозу, потому что вдруг вскрикнула и закрыла лицо руками.

— Тихо, тихо, — сказал Карим-ата. — Мы не сделаем тебе ничего плохого, только не кричи так громко, а то все в караван-сарае узнают, что ты тут.

Женщина отвела руки от лица и переспросила:

—