Отряд отморозков. Миссия «Алсос» или кто помешал нацистам создать атомную бомбу - Сэм Кин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И в 12:05 услышали еще одну сирену, после которой бросились в подвал здания парламента. Оба «налета» оказались ложной тревогой; люфтваффе начнут бомбить Лондон только через год. Но пережитый опыт, а также выступление Чемберлена («Все, ради чего я работал, – сказал премьер, – все, на что я надеялся, все, во что я верил на протяжении всей своей общественной деятельности, рухнуло») потрясли Кеннеди-старшего. На следующей неделе он начал отправлять детей обратно в Америку, заказывая билеты на разные океанские лайнеры и самолеты, чтобы не потерять их всех в результате одной атаки. Какими бы ни были его недостатки, Кеннеди обожал своих детей.
Он был прав, опасаясь за их жизни, но ошибался в отношении природы этой угрозы. Он боялся танков и «мессершмиттов», тогда как реальной опасностью для членов семьи Кеннеди оказался Вернер Гейзенберг и малоизвестный элемент под названием «уран».
Часть II
1940–1941
Глава 9
Урановый клуб
Через две недели после начала Второй мировой войны немецкое военное командование пригласило в Берлин на секретную встречу восьмерых физиков и химиков, включая Отто Гана. Многие из них опасались, что вермахт отправит их на фронт для реализации какого-нибудь ужасного проекта. В то утро они с тяжелым сердцем собирали вещи и прощались с родными.
Представьте себе их облегчение, когда они увидели, что их встречает физик Курт Дибнер. Впрочем, большинство приехавших Дибнера презирали. Он не имел настоящего профессорского звания и работал в малоуважаемой области военно-технических разработок – два минуса в высокомерном мире немецкой науки. К тому же было в нем что-то жалкое. Костюм на нем сидел плохо, очки постоянно соскальзывали с носа, и он беззастенчиво пытался подольститься к представителям различных элит: некогда он вступил в фехтовальный клуб исключительно ради полезных связей и упорно оставался в этом виде спорта, несмотря на несколько шрамов на лице – наглядных свидетельств его некрасивой напористости. И все же, несмотря на спесивое отношение к Дибнеру, в тот день ученые с теплотой пожимали ему руку. Это все-таки не солдат и не фанатик, так что, для чего бы их ни пригласили на это совещание, на фронт их явно не отправят. Они понятия не имели, что Дибнер предложит им нечто гораздо более чудовищное.
Не доверяя интеллектуалам, нацисты предоставили отсрочку от призыва 1939 г. мало кому из ученых. (Из примерно тысячи человек, освобожденных тогда от военной службы, большинство составляли актеры, художники, танцоры и певцы, которыми восхищался Гитлер.) Эти немногочисленные химики и физики оказались исключением. Почему? Потому что Дибнер убедил свое начальство сделать ставку на смелый проект – создание атомной бомбы. Они стали называться Uranverein – Урановый клуб.
При упоминании об атомной бомбе лица присутствующих приняли недоуменное выражение, и несколько ученых выступили с возражениями. Проект выглядел безнадежным начинанием, которое, скорее всего, будет лишь отвлекать деньги и ресурсы от более насущных потребностей. Для начала не было никаких доказательств того, что атомные бомбы возможны. Но Дибнер не разделял всеобщего пессимизма, и в ходе встречи этот стеснительный и честолюбивый человек изменил ход истории, убедив коллег хотя бы попробовать. В США и Великобритании физики предпримут собственные исследования деления атомного ядра, напомнил он, и ни один истинный немец не может допустить победы янки или бриттов. По крайней мере, сотрудничество обеспечит им отсрочку от призыва. Поставленные перед таким выбором ученые сдались.
Дибнер достиг своей главной цели, но закончилась встреча для него неудачно. Составляя список членов клуба, он опустил одно очевидное имя: Вернер Гейзенберг. Когда его спросили, в чем дело, он пояснил, что Гейзенберг занимается теоретической физикой, а для создания атомной бомбы потребуются инженерные навыки и знание прикладных наук. По правде говоря, Дибнер просто ненавидел Гейзенберга и был рад его обойти. Команда умников-теоретиков, сплотившаяся вокруг Гейзенберга, смотрела на военных физиков вроде Дибнера свысока, считая их людьми второго сорта, а сам Гейзенберг однажды пренебрежительно отозвался о его работе как о «любительской». К тому же Дибнер опасался, что обаятельный, блистательный Гейзенберг затмит его и перехватит управление проектом. Поэтому, когда кто-то из участников встречи предложил пригласить в Урановый клуб Гейзенберга, Дибнер воспротивился. Однако большинство поддержало включение Гейзенберга, и Дибнер уступил, чтобы не поставить под угрозу срыва весь проект. Вскоре он пожалеет об этом решении.
25 сентября Гейзенберг получил распоряжение присоединиться к Урановому клубу и на следующий день выехал из Лейпцига в Берлин. Как бы он ни противился сотрудничеству с Дибнером, но отсрочка от призыва радовала. К тому же он мечтал повидаться с одним из членов клуба – своим пропавшим из виду другом Карлом Вайцзеккером.
Сам Микеланджело, если бы его попросили изваять аллегорию высокомерия, не смог бы усовершенствовать облик Карла Фридриха фон Вайцзеккера: изогнутые ноздри, выставленный вперед подбородок, плотно сжатые губы. Двадцатипятилетний Гейзенберг впервые встретился с ним в Копенгагене в 1926 г., во время работы у Нильса Бора. Вайцзеккеру было 14, он был потомком многих поколений баронов и сыном высокопоставленного немецкого дипломата в Дании. Но у него также имелась склонность к науке, и, когда его мать однажды вечером вернулась домой с концерта и принялась щебетать о каком-то очаровательном молодом физике, который играл там на фортепьяно, Вайцзеккер был ошеломлен: ведь он читал о Гейзенберге в журналах.
Вскоре Вайцзеккер добился знакомства с ним. Несмотря на разницу в возрасте, они подружились, возможно потому, что Гейзенберг был несколько ребячливым, а Вайцзеккер – слишком взрослым. Они стали часто видеться, а еще больше их дружбу укрепила одна встреча несколько месяцев спустя. Гейзенберг проезжал через Берлин, куда переехала семья Вайцзеккеров. Ему нужно был сделать пересадку, и он пригласил своего юного приятеля проехаться с ним на такси на другой вокзал. Там, на заднем сиденье, Гейзенберг познакомил его с только что разработанной им революционной теорией – принципом неопределенности. Как многие подростки, Вайцзеккер был склонен к романтике, и это прикосновение к одному из величайших и самых озадачивающих открытий XX в. опьянило его. Вскоре он поклялся посвятить всю жизнь теоретической физике.
После этого они стали неразлучными друзьями. Оба любили природу и вместе совершали длительные походы и лыжные прогулки, обсуждая в разъездах по Европе последние достижения физики. Разумеется, интеллектуально Вайцзеккер не мог сравниться с Гейзенбергом. Да и мало кто мог. Но он был сообразительным, проницательным юношей и оказался ценным младшим партнером. Более того, он предложил своему наставнику кое-что важное – представление о политике. В не связанных с физикой вопросах Гейзенберг нередко попадал впросак, а то и выглядел идиотом. Сын дипломата лучше понимал окружающую реальность и помогал своему другу ориентироваться в безжалостном мире немецкой науки. Вайцзеккер иногда называл политику «мутной средой», но охотно играл в эту игру, и играл мастерски.
Взаимное отчуждение друзей началось в 1932 г. Проводя все больше и больше времени с семьей Вайцзеккеров, 30-летний Гейзенберг отчаянно влюбился в 16-летнюю сестру Карла, Адельхайд. В один прекрасный день он объявил о своем чувстве к ней, шокировав весь аристократический клан. После этого фрау Вайцзеккер посетила квартиру Гейзенберга, отчитала его и запретила посещать их дом. Даже Нобелевская премия, которую он получил несколько месяцев спустя, не улучшила их мнение о нем.
Несмотря на это, Карл Вайцзеккер продолжал встречаться и путешествовать с Гейзенбергом. (Подобно Мо Бергу, они вместе посетили Берлин в конце января 1933 г., когда толпы нацистов праздновали назначение
