Но-о, Леокадия ! - Иоанна Кульмова

И он пошел себе в свою парикмахерскую, где у него были теперь лампы с дневным светом и электросушилки. И никогда больше не появлялся на Шестиконном сквере. Боялся испачкать свои новые ботинки, а ботинки у него теперь всегда были новые.

Молочник, увидев Леокадию, даже присвистнул:

- Вот те раз, вернулась из Парижа! Что привезла?

- Себя, - отвечала она. - И Алоиза.

- Ну что ж, я беру тебя на работу. Будешь на своей машине развозить молоко.

- На своей? - удивилась Леокадия. - Но у меня нет никакой машины!

- Нет?! - еще больше удивился Молочник и подумал: "Ну и жмоты! Теперь без машины никто ничего не развозит".

И с тех пор перестал с ними здороваться, хотя ежедневно ставил свою машину на Шестиконном сквере.

Аптекарша пригласила Леокадию с Алоизом на чай, а на чаепитии кроме Аптекарши были Аптекарь, Фелек, Франек, и маленькая Агатка и множество булочек с салатом.

- Расскажите нам про Париж, Леокадия! - попросила Аптекарша. - Про Париж и только про Париж!

- Париж! Париж! Париж!

- ЧТО, Париж?

- Да НИЧЕГО - Париж. Когда меня просят рассказать про Париж и только про Париж, я вообще ничего не могу придумать. Даже, если в это время ем булочку.

Фелек с Франеком громко расхохотались и Аптекарша выставила их за дверь, а потом Аптекарь сказал:

- Ну, я пошел, и ты ступай, Леокадия, хорошо?

- Идет! А когда мне можно выйти на работу?

- На какую работу?

- Ну, я могу играть с Фелеком, Франеком и Агатой, кувыркаться для них в воздухе. Или сметать крыльями пыль с полок.

- Спасибо! Но мы теперь квартиру пылесосим! Электропылесосом, гордо сказал Аптекарь.

- А Фелек, Франек и Агата смотрят телевизор, - вставила Аптекарша. - Спасибо!

- Да? - удивилась Леокадия. - А не проще ли было бы включить детей ПРЯМО в сеть? Спасибо!

И ушла, прихватив со стола все булочки до единой. На Шестиконном сквере эти булочки им очень пригодились. Ведь денег на хлеб и овес оставалось все меньше. Пенсия Алоиза была рассчитана на человека без коня. А тут поди ж ты, у него конь, да еще крылатый.

- Вместо того, чтобы платить за хлеб, лучше я у тебя поработаю, предложила Леокадия Пекарю. - Я могу крыльями выметать из печи пепел и раздувать огонь.

- Ну нет, Леокадия! - воскликнул Пекарь. - Тому, кто побывал в Париже не пристало растапливать печь. И вообще - у нас газ.

- Жаль, что не ПЕГАС, - вздохнула Леокадия.

И теперь один только Продавец, как бывало, заглядывал на Шестиконный сквер - спрашивал, когда же наконец ему вернут деньги за овес, который он отпускал в кредит. Но у Продавца Леокадия работы не просила.

- Жаль лишиться последнего доброго друга, - говорила она.

Тем временем на кустах сирени один за другим опали листья, а холодный ветер все чаще пробивался сквозь голые кусты и прочесывал Алоизу бороду, а Леокадии перья.

- И все равно нам здесь лучше, - стуча зубами от холода, твердила Леокадия. - ДОМА и солома едома.

Дети со Старой площади навещали их все реже и реже. А потом и вовсе перестали. Родители запретили им играть с Леокадией. Родителями со Старой площади и были соседи со Старой площади, а соседи со Старой площади теперь управляли страной и детям приходилось их слушаться.

- Чокнутая какая-то, - переговаривались соседи со Старой площади. - Надо же! Уехать в Париж и вернуться!

ЛЕОКАДИЯ И ВЛАСТЬ

- Но ведь я тоже живу возле Старой площади, - рассуждала Леокадия.

Они сидели с Алоизом на Шестиконном сквере и старались согреться впрок.

- Я тоже живу возле Старой площади, - повторила она, - значит, я тоже могу управлять страной. И как это я раньше не додумалась. С чего начнем, Алоиз?

- С дрожек, - отвечал Алоиз.

Леокадия сразу смекнула, о чем речь, и помчалась в сарай за дрожками номер тринадцать. Алоиз помчался вслед за ней, за своим кнутом и упряжью, и запряг Леокадию.

- Хомут! - воскликнула Леокадия. - Наконец-то снова хомут! Удила! Наконец-то снова удила!

И запела:

Да здравствует верный кнут

И старенький мой хомут!

Лечу, закусив удила,

И жизнь мне, как прежде, мила.

О, вожжи, вожжи, вожжи!

Вы мне всего дороже!

Хоть мы и расстались давно,

Но-о, Леокадия, но-о!

- НО-О, ЛЕОКАДИЯ! - крикнул Алоиз.

Они выехали из сарая и Леокадия помчалась по Миндальной аллее, но хомут и подпруги все время ей мешали, и Алоиз натягивал вожжи: он чувствовал, что дело плохо, что Леокадия не сможет больше быть настоящей легковой лошадью. И никак не мог взять в толк, почему?

- Хомут, не трет? - спрашивал он.

- Нет, ничуть, - отвечала Леокадия.

- Дышло не мешает?

- Нет, не мешает.

- А может подпруга давит?

- И не думает!

- Ну тогда я понял! - вскричал Алоиз. - Просто ты слишком много болтаешь и все время оборачиваешься. А где это видано, чтобы лошадь разговаривала с извозчиком?

- Я привыкла, - растерялась Леокадия. - И, знаешь, я почти забыла, как ходят в упряжке. Помню только: "Но-о!" и "Тпру-у!", "Тпрусеньки!"

- Ну так, НО-О, ЛЕОКАДИЯ! - воскликнул Алоиз.

И свалился с козел. Потому что Леокадия вовсе не двинулась с места, а забила крыльями и взмыла вверх. Опираясь на два задних колеса, дрожки встали на дыбы.

- ТПРУ-У! - крикнул Алоиз.

Тогда Леокадия снова опустилась на мостовую, а дрожки стукнулись о булыжник с такой силой, что тут же разлетелись на куски.

- Вот видишь, я не забыла "Но-о!" и "Тпру-у!" - заявила Леокадия. - Но, видно, и крылья не забыла. А, может, у дрожек, пока они стояли в сарае, испортился характер и они так и норовят встать на дыбы.

- Управляй страной, но не мною, - ворчал Алоиз, выбираясь из-под обломков дрожек номер тринадцать. - Я сыт твоей властью по горло!

- Ты еще пожалеешь о своих словах, - воскликнула Леокадия. - Я буду управлять в нашу ПОЛЬЗУ. Вот увидишь!

И тотчас же галопом помчалась к Продавцу.

- Теперь я у власти. Выдайте мне два мешка овса.

- Хорошо, в кредит, - ответил Продавец.

- Мне все едино, лишь бы БЕСПЛАТНО, - обрадовалась Леокадия.

И, вернувшись на Шестиконный сквер, сказала Алоизу:

- Сейчас увидишь, что бывает, когда страной правит лошадь.

Она вскочила на скамейку на Шестиконном сквере и воскликнула:

- Дамы и господа! Теперь страной правлю я, Леокадия Тринадцатая! Прошу собрать пожертвования на мой памятник. Он должен стоять именно здесь, где я жила и правила.

Вокруг Леокадии собралась небольшая толпа, а кто-то из толпы спросил:

- Памятник? А с чего вдруг?

- Вспомните Францию. Там есть памятник коню Генриха Четвертого, ответила Леокадия.

- Верно говорит, - воскликнул кто-то из толпы. - Будем брать пример с Запада. Они своих коней окружают заботой.

- И покрывают позолотой! - подхватила Леокадия. - Перед тем, как отправить на бойню.

И тут же принесла мешок из-под овса для золота. Но ни у кого золота при себе не оказалось.

- Так ты ничего не добьешься, - рассердился Алоиз. - Ты не начальница, а просто глупая гусыня.

- Это оттого, что во мне есть что-то от домашней птицы, - с грустью сказала Леокадия.

ЛЕОКАДИЯ И СЛУЖБА

- По-настоящему править страной можно только в Ратуше, рассуждала Леокадия.

Фонтан перед Ратушей оставался прежним, но Леокадия не могла больше плескаться в радужных брызгах - ведь она теперь была не Леокадией Крылатым Конем, а Леокадией Государственной Персоной, со своим собственным кабинетом, который выглядел точно так же, как кабинеты всех прочих важных начальников, с креслами, в которых очень хотелось покачаться, и с коврами, на которых можно было поваляться.

Посреди кабинета стоял стол, а за столом с одиннадцати до трех сидела Леокадия и умирала от скуки. Правое переднее копыто она то и дело опускала в мисочку с тушью и штамповала бумаги, бумажки и бумажонки, а правое крыло ее не просыхало от чернил - одним из перьев правого крыла Леокадия подписывала документы, а вернее ставила возле печати на бумагах, бумажках и бумажонках закорючку.

Это занятие и было ее НАСТОЯЩЕЙ СЛУЖБОЙ. Леокадия тосковала - ей так хотелось искупаться в фонтане, полетать, поговорить с Алоизом, ведь его Швейцар не пускал в Ратушу. И лишь вечером, дома, на Шестиконном сквере, Алоиз рассказывал ей о жизни, которая шла за стенами Ратуши.

- Почему ты сегодня приказала выбросить на свалку все карусели? спрашивал Алоиз.

- Впервые об этом слышу.

- Но там стояла твоя подпись с печатью.

- Ты ведь знаешь, Алоиз, у меня нет очков, и вообще, если бы я читала все эти бумаги, бумажки и бумажонки, мне некогда было бы их подписывать и ставить печать. Какого цвета была эта бумажка о каруселях?

- Розовая.

- А, помню! Поэтому я ее и подписала. Обожаю розовый клевер!

И все же ей жаль было каруселей.

- Ничего не поделаешь, - развел руками Алоиз. - Если уж кто дорвался до власти, то непременно натворит глупостей.

На другой день Леокадия подписала зеленую бумажку, напоминавшую ей салат, а на зеленой бумажке было напечатано распоряжение - сжечь все старые дрожки. И когда Леокадия узнала об этом, она так огорчилась, что не захотела больше возвращаться в Ратушу.