"Север" выходит на связь - Владимир Жуков

— Может, у него были дети?

— Кажется, да.

Уже неделю мы были в Ленинграде, искали следы Стрельникова. Тщетно. Раньше, в Москве, облазили все полки в библиотеках — ничего. Адреса самых разных организаций и лиц тоже не помогали. В Ленинградском научно-исследовательском аккумуляторном институте встретился наконец знающий человек.

— Стрельников? — переспросил. — Конечно, помню. О, это интересный ученый!

— Что вы знаете о его судьбе? Остался ли кто-нибудь из его семьи?

— Нет-нет, не знаю. Блокада. И столько лет после нее прошло…

В вестибюле гостиницы шумно, пол уставлен чемоданами. Кто-то уезжает, приезжает, все спешат. Неужели и нам трогаться? Вот так, ни с чем…

Стоим, ломаем головы — не осталось ли неиспользованной возможности?

Как она попалась на глаза — пухлая телефонная книга на столе администратора? Надо посмотреть.

На тонкой голубоватой странице десять Стрельниковых. Кто из них родственник? Или все однофамильцы? Неудобно беспокоить незнакомых людей. Что ж, извинимся.

Набираем первый телефонный номер. Отзывается женщина, судя по голосу, пожилая.

— Мы ищем товарища Стрельникова. Он оставался в блокаду в городе. Ученый.

— Ученые бывают разные, кто по специальности?

— Кто?.. Вероятно, физик…

— Нет-нет, вы ошиблись, это квартира доктора химических наук.

Следующий номер. Не то. И другой — промах. Третий — долгие, безнадежные гудки — никого нет дома.

Стоп! Но по первому же телефону был ученый. Химик. А почему, собственно, Стрельников должен быть физиком? Диск срывается с пальца — быстрей, быстрей! Отвечает тот же голос. Просим доктора наук, ждем, волнуясь. Вот наконец:

— Стрельников, Андрей Никифорович у телефона. Здравствуйте. Слушаю.

— Скажите, пожалуйста, не ваш ли отец во время блокады создал батареи для радиостанции «Север»?

— Нет, не отец мой. Это был я сам…

Сколько народу на Невском! Казалось, мы пробирались навстречу демонстрации. Или так казалось оттого, что мы неслись сломя голову? Думалось, если промедлим, чудо кончится, Стрельников так же неожиданно исчезнет, как и появился.

К счастью, троллейбус катил быстро — в сторону Московского вокзала, по тому самому маршруту, по которому в блокадную зиму совершал свои мучительные переходы военпред.

Сошли у Суворовского проспекта. На 8-й Советской нашли дом, указанный по телефону, потом квартиру. Вот и сам он, Андрей Никифорович. Такой же, как описывал Павловский: высокий, в очках. Ему 71 год. Сколько же было тогда?

— Наверное, — рассмеялся Стрельников, — я в ту блокадную зиму выглядел намного старше, чем сейчас. Вот Женя, — так он по старой памяти назвал Павловского, — и принял меня за древнего старика. Не знаю, по чьей инициативе, но вскоре после известной вам бомбежки меня, жену и дочь вывезли из Ленинграда по уже таявшему ладожскому льду. Лечили. Спасли…

На безбрежном профессорском письменном столе книга «Ю. Р. Эванс. Коррозия, пассивность и защита металлов. Перевод с английского. Год издания 1941-й».

— Вы слышали об этом авторе? — поинтересовался Андрей Никифорович, видя, что книга нас заинтересовала. — Эванс — крупный ученый.

— Просто знаем, что эту книгу, наверное, и видел у вас однажды Павловский. Он заметил в ней ссылки на ваши научные опыты.

— Какая память! И какая выдержка — тогда, в блокаду.

Он вспоминал заводик, неутомимых женщин-сборщиц. Удивлялся: откуда только брались силы?

— Впрочем, — добавил, как бы размышляя вслух, — впрочем, секрета тут никакого нет. Мы ведь, вся страна, народ, готовились к таким испытаниям. Партия нас готовила. Вспомните: революция, гражданская, пятилетки.

Разве по гладкому шоссе двигались? И все время помнили, что там, за кордонами, смерть готовят, не могут простить нам Советской власти, социализма. Мы торопились, шагали быстро. В науке родились большие потенциальные силы в смысле теоретической базы, инженерных навыков, которые в нужный момент в суровый час войны вылились в совершенные результаты. Но то, что я сделал, — капля в море. Танки, орудия, самолеты, корабли — подумайте, сколько нужно было сделать ученым, чтобы помочь стране добиться превосходства над врагом!

Но почему же Стрельникова, этого незаурядного человека, мало кто знает? Даже в НИИ не смогли дать адрес; хорошо, телефонная книга помогла.

— Вы, наверное, им бог знает что про меня наговорили, — смеется Стрельников. — А в институте таким знаменитым меня не знают. Хотя, между прочим, совсем недавно я написал для них отзыв на докторскую диссертацию… А вообще, я затворник. Спешу закончить работы, которые мне завещал мой учитель — выдающийся советский ученый в области физической химии и электрохимии академик Владимир Александрович Кистяковский.

Дальше он уж эту тему не оставлял, мы долго говорили о науке, о ее проблемах — всегда сложных и всегда увлекательных.

В полночь мы стали прощаться. Радушный хозяин отправился провожать нас до остановки. Было тепло, тихо. В окнах гасли, засыпали огни.

Стрельников шел неторопливо, по-стариковски, будто прогуливаясь. Неожиданно остановился.

— Кстати, — сказал он, — вот то здание, где находилась наша лаборатория.

Дом как новый. Ни одной ранки от бомбежек, обстрелов. Голубоватый свет фонаря падал на вывеску у подъезда: «Онкологический диспансер».

— Как символично, — сказал Стрельников, — тогда здесь боролись за жизнь и сейчас. И это судьба только одного ленинградского дома!

Партизанское радио

Хорошо налаженная, четко действующая связь — залог победы над врагом.

Деревянно-матерчатый У-2 летел через фронт.

В какое время проплывет внизу изрытая траншеями, избомбленная, усыпанная минами полоса соприкосновения и противоборства двух армий, Стромилову не сказали. Не мог он и сам разглядеть ее сквозь целлулоидные очки: самолет вязко омывала ночная темнота. Оставалось сидеть покорно, по-пассажирски, и ждать, что будет дальше.

Он и ждал.

На аэродроме, когда забирались в открытые, по плечи, кабины, пилот напутствовал: «Потерпите малость, доедем. — И, поднимая воротник мехового комбинезона, как бы невзначай прибавил: — Если не остановят…»

Вот, значит, как! Только Стромилов и без него, пилота, уразумел суть дела, мысленно разъяснил себе, что хоть он и полетал на своем веку достаточно — и над сушей, и над морем, и над тундрой, и надо льдами, даже над Северным полюсом, — а такой полет у него в жизни будет первым.

Он терпеливо поджидал хлопков невидимых сверху зениток и встречных «мессеров», лающих огненными очередями.

Но ничего этого не было. Только ночь, ветер, ледянящий губы даже сквозь плотный, еще полярный шарф, да дремотная, на двух нотах песня мотора. Просто удивительно, как этот парень, сидящий впереди, находит дорогу в небе!

«Вот черти, — подумал Стромилов, — наладились летать, будто домой». Он еще раз повторил про себя: «домой» и решил, что правильно, к себе домой они и летят, только дом этот надо еще отвоевать у врага.

Вероятно, фронт самолет уже перемахнул, но то, что произошло это так незаметно, вовсе не говорило о легкости работы пилота. Скорее — о его мастерстве и мужестве. Кто знает, сколько раз был он в простенькой аэроклубовской машине на краю гибели, пока наловчился летать вот так — над самыми верхушками деревьев, избегая зенитных батарей и заградительных стай истребителей-ночников.

«Нет, и вправду молодцы партизанские летчики, смелые ребята», — снова подумал Стромилов и удивился, что раньше совсем не брал в расчет беззащитно-опасного отрезка воздушного пути во вражеский тыл, когда проверял подготовку радистов к вылету на задание. Казалось, их работа начинается с того момента, когда надо проверить, прочно ли увязаны сумки с рацией, выбраться на крыло, взяться за вытяжное кольцо парашюта… А на самом деле задание начинается вот с такого настороженного сидения в кабине, обтянутой тонким перкалем, с ожидания. Проверки себя. И еще — острой, мгновенно пробуждающейся веры в боевого товарища. Этот товарищ — пилот, везущий тебя в ночном небе.

Стромилов подумал так и отчетливо представил на своем месте паренька или девушку — из тех, кого готовили в радисты в землянках-классах Лесной школы. Сколько их было за два года войны! И все равно с каждым — все сначала, все вновь, особенно. Добровольческое заявление, даже самое слезное, по существу, не в счет. У каждого заявление такое, что отказать невозможно. Но все ли знают, на что идут? Все ли обладают тем гигантским запасом физических и духовных сил, какие нужны разведчику? Их учили владеть автоматом и пистолетом, прыгать с парашютом, безошибочно шифровать донесения. Но самое важное, конечно, радиодело, маленький «Север», который с момента зачисления в школу становился главной заботой курсанта.