Колдун (СИ) - Вэрди Кай

Тамара против воли улыбнулась. Рядом с этой большой и какой-то уютной женщиной, без умолку что-то говорившей, было спокойно, и уже не пугали звучавшие где-то неподалеку разрывы. Девочка сосредоточилась на скручивании бинтов, уйдя в свои мысли, и лишь иногда поддакивая неустанно тараторившей женщине в ответ на ее регулярное: «Так ведь, деточка? Ну шо ты там себе думаешь?»

А вскоре начали приносить раненых, и тете Розе стало не до болтовни. Она металась между ними, снимая, а где не могла снять, там срезая одежду со стонущих солдат большими ножницами, смывала с них грязь, пыль и кровь, готовя их к осмотру врача и операции, ни на минуту не замолкая и регулярно подзывая Тамару:

— Деточка, ну что ты таки себе думаешь? У тети Розы в тазу давным-давно уже даже не вода, а сплошная жидкая грязь! И каким образом тетя Роза должна обмыть этих прилегших отдохнуть кавалеров, когда тетя Роза совершенно не имеет чистой воды? — добродушно ворковала женщина, продолжая свое занятие. — И таки шо ты мене тут стонешь, точно я тебе приятное сделать собираюсь? На тетю Розу сегодня можешь не рассчитывать, сегодня тебе приятное доктор делать будет, — тут же переключалась она на раненого. — А к тете Розе в очередь запишись, я вас уверяю, шо лет так через семьдесят я таки найду время освободиться и непременно сделаю тебе приятно.

Еще две санитарки, переглядываясь, улыбались на привычное ворчание этой совершенно уникальной женщины, и пытались разговаривать с ранеными солдатами, уговаривая их потерпеть, и между делом тоже подзывали девочку:

— Тамарочка, пожалуйста, там в углу стопка чистых полотенец, — звала девочку санитарка лет тридцати с короткими темными волосами, тщательно закрытыми косынкой.

Едва Тамара успевала подать ей полотенца, с другой стороны неслось:

— Тома, принеси мне чистой водички, пожалуйста, — рыжеволосая молодая санитарка, яркая и фигуристая, ловко управлялась с ранеными, так же, как и тетя Роза, подготавливая их к операционной.

Но Тамара, метавшаяся между санитарками, изо всех сил старавшаяся помочь тем, что было в ее силах, очень скоро заметила, что солдатики, ждавшие, когда у санитарок дойдут до них руки, чаще всего не сводят глаз именно с тети Розы, и из последних сил, скрежеща зубами, бормочут:

— Я таки подожду своей очереди до тети Розы…

А раненых все несли и несли… Уже валившаяся с ног от страшной усталости Тамара давно перестала замечать и доносившиеся до них звуки боя, и дым, и гарь, и взрывы… Они слились со стонами и криками раненых, умолявших о помощи и глотке воды.

Тамара с санитарками металась между ними с кружкой, пытаясь хоть немного облегчить страдания изувеченных людей.

Слегка обмытых, их по очереди забирали в операционную. Два хирурга не выходили оттуда, и только медсестры приносили и уносили людей. Прооперированных и забинтованных укладывали на лежащие рядком на полу палатки матрацы, принесенных с поля боя клали уже на улице прямо на землю — места в палатке для них уже не оставалось.

Часто прибегали прачки, приносили чистые простыни и все новые и новые матрацы, на обратном пути забирая снятую с раненых форму, грязные полотенца и бинты. Полотенца они уже не сушили — так и приносили обратно выстиранные и мокрые.

Поначалу Тамара еще замечала, как женщины украдкой вытирают красными, потрескавшимися, воспаленными от постоянной стирки руками мокрые от слез глаза, но вскоре перестала замечать и это. Девочке казалось, что весь мир сузился до этой душной, пропитанной стонами и кровью палатки, и в мире не осталось ничего, кроме боли, страданий и криков изувеченных солдат.

Медсестры, изредка выбегая из операционной, порой быстро проходили по узким проходам между ранеными, проверяя, как они. Иногда раздавался приказ: «Носилки сюда». Тогда живых максимально отодвигали в сторону прямо на матрацах, беспокоя их и вырывая новые стоны из затихших было людей, а на носилки, разложенные на полу, перекладывали умершего и куда-то уносили. На его место, перестелив постель, укладывали нового прооперированного.

К моменту, когда солнце поднялось в зенит, тетя Роза куда-то убежала, а спустя время на улице рядом с большой палаткой лазарета прибежавшие бойцы принялись натягивать тент. Палатка была забита ранеными до отказа. Теперь людей клали прямо на улице.

Вскоре закончились и матрацы… И хотя впервые вышедший из операционной шатавшийся от усталости врач и ругался последними словами, матрасов больше не было. Людей стали укладывать на одеяла. Но вскоре закончились и они. Теперь раненых складывали просто рядками на расстеленный на земле брезент.

Тамара не заметила, когда стихли звуки боя. Раненых несли и несли. К вечеру их поток увеличился. В конце концов в какой-то момент девочка, в очередной раз споткнувшись, упала ничком и уже не смогла подняться.

Она еще чувствовала, что ее тормошат, что в лицо брызгают водой… Слышала бесконечное бормотание тети Розы, встревоженные голоса медсестер и густой мужской бас, ругавшийся, что его оторвали от раненых ради упавшей в обморок трепетной девицы… Потом она куда-то плыла, все глубже и глубже проваливаясь в спасительную черноту.

Мишка, подталкиваемый в спину, вцепившись в носилки мертвой хваткой, бежал… Бежал туда, где раскаленный диск солнца то всплывал, то тонул в облаках пыли и гари. Низкий гул не прекращался. По мере того, как он приближался к передовой, гул превращался в оглушающий пульсирующий грохот, в котором с трудом можно было различить отдельные орудийные выстрелы, разрывы мин и снарядов. Огромные клубы черного, вонючего дыма и языки пламени, прорывавшиеся сквозь них и их же рождавшие, обложили такое большое пространство, что определить, где начинается линия фронта, со стороны было совершенно невозможно.

Небо было в безраздельной власти пикирующих бомбардировщиков. Они то летали друг за другом по замкнутому кругу, то вытягивались в пересекающиеся линии, расчерчивая небо рисунками смерти. Потом вдруг начинали снова вертеться в хороводе, поочередно сбрасывая бомбы на исстрадавшуюся, стонущую землю. Казалось, десятки, сотни таких хороводов кружат в пылающем небе, танцуя свой страшный танец. И снизу к ним вздымаются столбы дыма и пламени, летят куски лафетов и бревна, словно дополняя их безумные в своем постоянстве движения.

Мишка замер, пытаясь разглядеть, что происходит на поле боя. Подвижные и мобильные тридцатьчетверки всеми силами пытались сдержать тяжелые «Тигры» и самоходные «Фердинанды», за которыми прятались средние танки и самоходки. Даже ему, совершенно не разбирающемуся ни в моделях танков, ни в их видах, было понятно, что выстоять против волны чудовищ, надвигавшихся с той стороны и служивших прикрытием для пехоты, просто невозможно. Их было много… Слишком много!

Казалось, что эти коричнево-серо-зеленые чудища буквально утюжат землю, предварительно выжигая все на своем пути, прокладывая и подготавливая путь пехоте, лавиной двигавшейся за ними. И Мишка вдруг отчетливо понял: если наши позиции не выжгут и не отутюжат бронированные изобретения сумасшедшего гения, то они захлебнутся лавиной, неотступно следующей за танками.

— Парень, ты вообще нормальный? — заорал догнавший его дядька и сильно толкнул Мишку в спину. — Ты чего мишень из себя изображаешь? Убьют ведь! Ползи!

Упавший от неожиданного толчка в спину Мишка вдруг осознал, что вокруг летят пули и осколки. Приподняв голову, он попытался осмотреться. Из ближайшего окопа показалось потное извазюканное в земле и крови лицо медицинской сестры.

— Кто-нибудь, раненого заберите! — закричала она.

Мишка, выставив перед собой носилки, пополз к ней. Пожилой боец оказался быстрее и ловчее. Первым добравшись до сестрички, он протянул руки вниз и ухватил раненого. Поднатужившись, с помощью медсестры вытянул его из окопа. Подползший Мишка развернул носилки и увидел, как медсестра, ловко выбравшись с другой стороны окопа, змеей поползла на поле боя, периодически замирая, вжимаясь в землю и прикрывая голову руками.

— Чего опять рот раззявил? Не парень, а наказание какое-то, — забурчал боец, уже успевший уложить стонущего солдата на носилки. — Берись за носилки, потащили.