Повести и рассказы - Виктор Баныкин

И ноги уже не шагали, а бежали, и цепь, соединенная с лотом, проворнее наматывалась на вал воробы.

— Юра, не отставай! — закричала, посмеиваясь, Женя. — Оттопчу пятки!

Юрий ничего не ответил, он лишь мотнул головой. «Попробуй, ноги коротки!» — говорил этот кивок. А ноги бежали как заводные, и казалось, они никогда не остановятся.

Впереди Юрия бежала девушка в цветастой кофте и черной узкой юбке. Когда пели припев: «Шагать будем, шаганем!», ее сильный, приятный голос покрывал все другие голоса.

Наконец у края плота из воды показался лот — двухтонная чугунная плита с тупыми зубьями. Цепь закрепили — «заклюнули», — и лот повис над кормой плота, блестя на солнце своей мокрой массивной тушей.

— А какие мы нынче проворные да увертливые! — раздался чей-то голос. — Вмиг выходили железо!

Черноглазая девушка Зина, подружка Веры Соболевой, бегавшая вокруг воробы впереди Юрия, провела рукой по лицу и засмеялась:

— А про помощника забыли? У нас нынче в артели одним мужиком больше!

Зина лукаво, исподтишка покосилась на Юрия.

— И верно, — зашумели девушки. — Они, пароходские, здоровые! Не то что наши слабосильные!

Юрий засмущался.

— Девки! — вступился за Юрия низкорослый рябоватый парень с длинным птичьим носом. По-приятельски подмигнув Юрию, он добавил: — Ох, и отчаянные, скажу тебе! Жизни от них никакой нет!

— Чья бы корова мычала, а нашего Петуни молчала! — сказала парню Зина и махнула рукой: — Айда, девоньки, отдыхать.

Девушки опять дружно засмеялись и пошли вслед за Зиной.

Через минуту они уже пели, усевшись на крылечке крайней избы:

Эх, разливайся шире, Волга,

Эх, бревнышки-сосеночки!

Поработаем на славу,

Милые девчоночки!

Вольготно жилось на плоту сплавщикам!

Случалось, что за целый день сплавщики раз или два походят вокруг воробы, а остальное время лежат, греясь на солнышке. Но иногда выдавался и такой денек, что и присесть бывало некогда. Хлещет дождь, ревет ветер, с парохода то и дело сигналят: «Поднять средний лот!», «Опустить крайний горный!» И уж подкашиваются ноги от усталости, в голове никаких мыслей, кроме одной: «Поднимем сейчас лот, может, передохнем чуток». Но подбегает бригадир и кричит: «Челено разбило! Ну-ка, парни, живо на лодки — ловить бревна!» Убегают парни, девушки еще ниже гнут мокрые от пота и дождя спины. Все медленнее и медленнее вертится колесо… И вдруг в самую, кажется, тяжкую минуту кто-то запоет веселую, озорную песню, ее сразу подхватит несколько голосов, и — что за чудо? — проворнее начинают бегать ноги, чаще мелькают спицы колеса, и на время совсем забываешь об усталости. А пройдет этот суматошный, непогожий денек, выспишься, отдохнешь, и опять мила тебе эта привольная жизнь на Волге!

В светлых, просторных избах, сложенных из крепких сосновых бревен в янтарных смоляных пупырышках, рядами стояли топчаны с аккуратно заправленными постелями. В избе, где поселились девушки, на столе и подоконниках красовались в стеклянных банках букетики луговых цветов.

Радист Кнопочкин установил в избах у парней и девушек детекторные приемнички с какими-то приспособлениями собственной конструкции, и теперь передачи из Москвы можно было слушать коллективно, собравшись вокруг репродукторов, сделанных из наушников.

За избами, по краям плота, были сооружены очаги: большие деревянные ящики с песком и железными навесами над ними. На этих очагах сплавщики готовили себе пищу. Юрию раза два доводилось ужинать на плоту, прямо под открытым небом, на котором перемигивались веселые звездочки. Будто и картофельная похлебка и пшенная кашица, чуть припахивающие дымком, были самыми обычными, но Юрию они показались необыкновенно вкусными.

В свободное от работы время сплавщики читали книги, играли в шашки и шахматы, а вечерами пели песни, слушали радиоконцерты.

Когда тронулись из Козьмодемьянска, рулевой Агафонов предложил сделать на плоту волейбольную площадку. Его выдумка всех захватила. Лишь Кнопочкин после некоторого раздумья с сомнением сказал:

— А вдруг побежишь за мячом и завязнешь между бревнами?

Над Кнопочкиным стали смеяться.

— Уж кому-кому, а тебе, Алешка, нечего бояться: у тебя ноги как у журавля! — сказал кочегар Илья.

— Если он провалится, так не утонет, — поддакнул кто-то. — Ему Волга по колено!

На следующий день на плоту укрепили два столба и между ними натянули сетку. Появился мяч, и началась игра. От сильных ударов мяч высоко взвивался в небо, перелетал через сетку и падал в воду. Кто-нибудь из ребят с разбегу кидался в реку и плыл за мячом. Черный, блестящий мяч еле покачивался на зыбкой волне и, словно дразня, поворачивался то одним, то другим ослепительно сверкающим боком. А когда пловец хватал мяч рукой, он выскальзывал и, легко подпрыгивая, отлетал в сторону.

— Хватай, хватай! — кричали с плота.

В воду прыгал еще кто-нибудь из нетерпеливых. Но вот мяч попадал в ловкие руки, и игра возобновлялась.

Первое состязание закончилось благополучно. Но во время следующего, происходившего наутро, один из матросов налетел на бабку и расшиб себе колено.

Капитан запретил играть в волейбол.

— С такой затеей недолго всю команду в инвалидов превратить, — строго сказал Глушков Агафонову.

Агафонов ходил хмурый, неразговорчивый. Но сильнее других приказ огорчил Веру Соболеву: она была большой любительницей волейбола.

Второй штурман Давыдов иногда посмеивался над Агафоновым, прозрачно намекая, что тот ради Веры затеял эту «глупую возню с мячом», кончившуюся для него так неприятно. Сам же Давыдов не принимал участия в волейбольных состязаниях. Но неутомимый Агафонов скоро придумал новую затею: он весь отдался устройству концерта самодеятельности…

Принимая от Юрия листок бумаги, исписанный мелкими, убористыми строчками, Вера Соболева почему-то вдруг покраснела.

— Что нового на «Соколе»? — спросила она, теребя тонкими пальцами конец косынки.

— Приборка с утра была, — одним духом выпалил Юрий. — А еще… на целых девять часов с опережением графика идем!.. — Тут он вспомнил о другом поручении Агафонова и спросил: — Миша велел узнать, как вы готовитесь…

— … к вечеру? — перебила Соболева. — Готовимся. Уже две репетиции было.

Она негромко засмеялась чему-то, что было, видимо, связано с репетициями, и покраснела еще больше.

Юрий уже собирался идти к лодке, но к нему подошла Женя и шепнула:

— Полезем на гулянку!

— Некогда, — ответил Юрий. — Мы с Генкой Доску почета оформляем. Я обещал через полчаса вернуться.

— А мы ненадолго, — настаивала Женя, поводя по щеке концом косы. — С гулянки все-все видно… Пойдем?

Помедлив, Юрий сказал:

— Мы и так чуть не поругались с ним. Генка говорит: «Я поеду на плот», а я ему: «Ты вчера был, теперь я…»

— Зачем же это вы? — весело спросила Женя, заглядывая Юрию в глаза.

Вдруг она сбросила с плеч косу и быстро и легко пошла вперед.

И Юрий, ни о чем больше не раздумывая, тоже тронулся вслед за Женей.

Гулянкой на плоту называлась маленькая вышка с навесом, пристроенная к покатой крыше избы.

«Сокол» вел два плота, и на каждом из них была своя вышка. На одной такой вышке круглосуточно стояли дежурные. Они-то и принимали сигналы с парохода.

— Когда я приехала на плот, я ничегошеньки тут не понимала, — беззаботно болтала Женя. — А теперь все знаю. Вот лоты, скажем. Когда их опускают на дно? Когда сильный ветер и перекаты[1]. А для чего? Чтобы они не давали плоту отклониться от фарватера. Вот прошли сейчас опасное место и лот подняли.

— По распоряжению с парохода, — вставил Юрий.

— Да, по распоряжению с парохода, — подтвердила Женя.

Юрий замедлил шаг, негромко сказал, глядя прямо перед собой на смолистые, лоснящиеся бревна — желтые, белые, розовые, убегавшие широкой лентой вдаль:

— Знаешь, сколько надо вагонов, чтобы по железной дороге перевезти весь этот лес? Солидное дело: более пяти тысяч!

— Неужели? — вырвалось у девочки. — А я думала…

— Сам Агафонов подсчитывал.

И тотчас Юрий подумал о том, что при Жене ему всегда хотелось казаться чуть-чуть старше, солиднее… Он ускорил шаги и первым полез по крутой легкой лесенке на вышку. Ступеньки под ногами пружинили, точно они были резиновые. На самой середине он приостановился и, сощурившись, глянул влево на едва поднявшуюся над водой узенькую черточку мокрого, желтовато-коричневого песка.