Север и Юг - Элизабет Гаскелл

У Маргарет по-прежнему болела голова. Она хранила молчание, но в любой момент, при слишком затянувшейся и неуместной паузе, была готова поддержать разговор, чтобы ученик и друг ее отца не подумал, что им тут пренебрегают. Беседа двух мужчин продолжалась. После того как чайные приборы были убраны, Маргарет села около матери, взяла рукоделие и предалась своим размышлениям, уже не страшась того, что ей придется заполнять возникающие бреши в разговоре.

Мистер Торнтон и мистер Хейл были поглощены какой-то темой, которую начали еще в прошлую встречу. Услышав тихий оклик матери, Маргарет вернулась в реальность, приподняла голову, и ее взгляд внезапно отметил различие во внешнем виде отца и мистера Торнтона. Это были две противоположные натуры. Ее отец имел хрупкое телосложение, заставлявшее его казаться выше, чем он был в действительности (когда не находился рядом с большими и массивными людьми). Мягкие черты лица отражали каждую эмоцию, рождавшуюся в его душе. Длинные ресницы придавали ему особую, почти женственную красоту. Изогнутые брови из-за больших мечтательных век располагались высоко над глазами.

Лицо мистера Торнтона имело другой типаж. Прямые брови нависали над глубоко посаженными глазами, серьезными, но без неприятной проницательности, хотя и достаточно внимательными, чтобы проникнуть в суть предмета, на который он смотрел. Редкие морщины на его лице казались твердыми, будто вырезанными в мраморе. Они в основном располагались около плотно сжатых губ. У него были красивые, безупречные зубы, благодаря которым улыбка, появлявшаяся на его лице, производила эффект вспышки, что сразу меняло вид этого строгого и решительного человека. Было видно, что он готов не только к смелым действиям, но и умеет искренне радоваться, пусть редко, но так же бесстрашно и непроизвольно, как маленькие дети. Маргарет понравилась его улыбка – первое, чем она восхитилась в новом друге отца. Противоположность характеров, нашедшая отражение в их чертах, очевидно, объясняла то влечение, которое они испытывали друг к другу.

Поправив ошибку в рукоделии матери, она вернулась к собственным мыслям. Мистер Торнтон забыл о ней, словно ее и не было в комнате. Он увлеченно рассказывал мистеру Хейлу о потрясающей мощности парового двигателя, напоминавшего последнему раболепного джинна из «Арабских ночей», который в один миг мог вытягиваться от земли до неба и заполнять всю ширину горизонта, а в следующую секунду покорно влетал в маленький кувшин, вполне подходящий для руки ребенка.

– Эта практическая реализация силы человеческого воображения – воплощение гигантской мысли – возникла в нашем городе, в уме одного человека. И все мы обладаем способностью достигать, шаг за шагом, любых чудес и замечательных свершений. Я хочу сказать, что, если этот изобретатель умрет, его заменят сотни людей, которые продолжат его битву за прогресс и будут покорять другие материальные силы.

– Ваша гордая речь напомнила мне старые строки, – ответил мистер Хейл. – «У меня сто капитанов в Англии. Таких же хороших, как этот».

Услышав слова отца, Маргарет с легким удивлением в глазах приподняла голову. Каким образом они перешли от зубчатых колес к строкам Чеви Чейза?

– Для меня это не гордая речь, а реальная действительность, – произнес мистер Торнтон. – Я не отрицаю, что горжусь своей принадлежностью к городу… точнее, к его району, нужды которого порождают великие замыслы. Я предпочитаю работать, страдать, безуспешно падать и вновь подниматься – здесь, в Милтоне, – чем вести процветающую, но тусклую жизнь в беспечной праздности, в которой погрязли старые южные графства с вашим так называемым аристократическим обществом. Те, кто застрял в меду, уже не в силах подняться в воздух и улететь.

– Вы ошибаетесь, – сказала Маргарет, задетая обидными словами в адрес ее любимого юга.

Безрассудная пылкость чувств вызвала румянец на ее щеках. На глаза набежали гневные слезы.

– Вы ничего не знаете о наших графствах! Если на юге меньше авантюр или прогресса – то есть, я могла бы сказать, меньше возбуждения от азарта торговли, который требуется для выдумки таких чудесных изобретений, – то там и меньше страданий. Здесь я вижу людей, бродящих по улицам, которые постоянно смотрят себе под ноги от какой-то терзающей их печали. Они не только страдают, но и ненавидят. На юге тоже есть бедные, но там вы не увидите таких ужасных выражений на лицах – гримас от безысходного чувства несправедливости. Вы ничего не знаете о юге, мистер Торнтон.

После этих слов она погрузилась в мрачное молчание. Маргарет злилась на себя за то, что так много сказала. Мистер Торнтон, заметив ее обиду, невыразимо мягко произнес:

– Могу ли я в свою очередь спросить, а знаете ли вы север?

Маргарет продолжала молчать, тоскуя о красивых местах, которые оставила в Хэмпшире. Она боялась, что дрожь в ее голосе выдаст разбушевавшиеся в душе чувства.

– В любом случае, мистер Торнтон, – вмешалась миссис Хейл, – вы должны признать, что Милтон представляет собой очень грязный задымленный город. На юге вы не встретите ничего подобного.

– Боюсь, вы правы насчет чистоты, – с быстро промелькнувшей улыбкой ответил мистер Торнтон. – Парламент предложил нам пережигать наш дым для очистки, и, думаю, мы, как славные маленькие дети, выполним это указание… но через некоторое время.

– Но вы же рассказывали, что изменили конструкцию ваших печей для поглощения вредных веществ, содержащихся в дыме, – напомнил мистер Хейл.

– Я сделал это еще до того, как парламент начал вмешиваться в наши дела. Затея оказалась затратной, хотя позже она сэкономила мне тонны угля. Однако я не уверен, что стал бы экспериментировать так после правительственного акта. Я, скорее всего, ждал бы, пока меня не оштрафуют по доносу, а затем старался бы возместить свои потери, урезая зарплаты рабочим. Видите ли, все законы, основанные на использовании штрафов и доносов, малоэффективны. Все беда в машинном оборудовании. Сомневаюсь, что за последние пять лет оштрафовали хотя бы одну милтонскую фабрику, хотя все они тратят треть угля на так называемый «непарламентский дым».

– Я скажу вам одно, мистер Торнтон, – произнесла миссис Хейл. – Муслиновые занавески пачкаются здесь в течение недели. А в Хелстоне мы не меняли их по месяцу и больше, и в конце этого срока они не выглядели настолько грязными. Что касается рук… Маргарет, сколько раз сегодня ты мыла руки с утра и до полудня?

– Три раза, мама.

– Похоже, вы не одобряете парламентские акты и законодательные инициативы, влияющие на работу милтонских фабрик, – сказал мистер Хейл.

– Да, как и другие промышленники. И думаю, что это вполне обоснованно. Не стоит удивляться, что наши механизмы дымят и шумят. Они придуманы недавно и, естественно, не во всем хороши. Я сейчас говорю не о древесной и металлургической промышленности, а только об обработке хлопка. Подумайте, какой она была семьдесят лет назад. И какой стала теперь! Первые владельцы фабрик мало чем отличались от своих рабочих по уровню образования и социальному статусу. Однако им хватило ума и смекалки, чтобы увидеть возможности, ведущие к великому будущему. Их дальновидность нашла выражение в машине сэра Ричарда Аркрайта. Быстрое развитие новой отрасли наделило этих ранних мастеров огромными богатствами и силой власти. Я говорю не о власти над рабочими людьми, а о власти над рынком потребления – над всей мировой торговлей. Для примера приведу вам объявление, размещенное пятьдесят лет назад в милтонской газете: такой-то и такой-то джентльмен – один из полудюжины набойщиков ситца той эпохи – заявлял, что отныне он будет ежедневно закрывать свой склад в полдень, поэтому всем покупателям рекомендовалось приходить до этого времени. Забавно! Человек диктовал условие – когда он может продавать товар, а когда не может. Теперь же, если хороший клиент решит прийти ко мне в полночь, я встану и буду стоять со шляпой в руке, ожидая его заказов.

Губы Маргарет презрительно изогнулись, но она отчего-то больше не могла сосредоточиться на своих мыслях.

– Говоря о подобных вещах, я хочу показать вам, какую неограниченную власть получили в этом веке производители. От невиданных успехов у людей шла кругом голова. Но если человек добивался успеха в торговле, это еще не означало, что все другие идеи он так же хорошо спланировал. Наоборот, внезапно привалившее богатство зачастую абсолютно подавляло чувство справедливости. О тех первых хлопковых баронах рассказывали странные истории. Дикая экстравагантность их жизни, нескончаемые кутежи и, конечно же, тирания, проявляемая к рабочим, – все это вызывает возмущение. Мистер Хейл, вы знаете пословицу: «Посади нищего на лошадь, и он поскачет к дьяволу»? Некоторые из первых промышленников скакали к дьяволу сломя голову. Они беспощадно крушили человеческую плоть и кости под копытами своих коней. Но все постепенно менялось – становилось больше фабрик, владельцам требовались новые руки. Запросы хозяев и рабочих стали более сбалансированными. И теперь между ними ведется честная борьба. И те, и другие больше не желают подчиняться решениям посредников. Нам претит вмешательство назойливых людей с поверхностным знанием реальных фактов, пусть даже эти болтуны называют себя Верховным судом парламента.