Инга. Мир - Елена Блонди

— За нами шла? — удивилась Инга.

— Как же, — с горечью отозвался Олега.

На полосе прибоя, переступая ногами по светящимся пенкам, Нюха медленно стащила купальник и пошла в воду, раскидывая руки, будто они — крылья. Нырнула, и через несколько метров вынырнула, светя белыми по воде кругами.

Инга и сын стояли, глядя, как вышла из воды, нагибаясь, взяла в руку блестящую дискотечную тряпочку и пошла, в другую от них сторону, поддавая ногой воду. А после свернула в сосновую рощицу.

— Пошли? — Олега решительно отвернулся и двинул к дому Гордея, — завтра к вечеру едем на Пресняк. Недалеко, гуреющих объедем и там, за ними встанем. Мы сегодня народу флаера пораздавали. Ты с нами?

— Спать хочу. Утром подумаю, ладно?

Олега не стал ужинать. Молча ушел в комнату, один, не дожидаясь, когда остальные придут из города. Инга еще посидела с Гордеем, тоже молча, говорить уже не было никаких сил. Даже идти в палатку сил не было, потому и сидела, глядя слипающимися глазами, как Гордей, опустив лампу к самому столу, вяжет на лески свинцовые самодельные грузила. Старик тоже молчал, иногда покашливал, и тогда снизу раздавался стук, это дремлющий Кузька готовно колотил хвостом об пол. А потом взгляд Гордея стал каким-то уж чересчур пристальным, и тогда Инга, невнятно испугавшись, что он может что-то сказать, или чего доброго сделать — к примеру, облапить ее длинными руками и унести в палатку, чтоб не спала за столом, поднялась, и, пробормотав спокойной ночи, ушла. Заснула так крепко, что не слышала, как вернулись Димка сотоварищи, шумно вполголоса переругиваясь, мылись у крана и гремели чем-то у распахнутых багажников машин.

10

— Кто-то перевернул луну, — голос был ясным и убедительным, — нечаянно. Теперь из нее прольется дождь. Чтоб не было, надо перевернуть ее обратно…

Инга вытянула ноги, улыбаясь во сне. Слова о луне, смешные и странные, но совершенно правильные. Она ведь знает, с детства, если луна опускает краешек, значит, пойдет дождь. Так и есть, он выливается из лунной чашки. Нужно поднять руку и подтолкнуть, выровнять.

— Правильно, — согласился девичий голос, — так и сделаем.

Две руки — смуглая и светлая, поднялись в бледнеющее небо, к покосившейся лунной половинке.

— Мам? Ты спишь?

Рука во сне опускалась, и открывались глаза, прямо перед ними — бледная синева натянутого шелка. Инга поджала ноги и, моргая, приподняла голову.

— Олега? Ты чего? — села, опираясь на руки.

В просвете сетчатого входа маячила темная голова.

— Проснулась? Вылезай. Мне показать надо.

— Да… да, сейчас. А сколько?

— Шесть часов. Давай, я жду.

Инга вылезла из палатки, жмурясь на раннее солнце. Сон не уходил, цеплялся за голову мягкими лапами, обижался. Еще бы спать и спать, утро совсем.

Олега сидел за столом, крутя в руках плеер. Наушники валялись, раскинув тонкие проводки.

— Кофе бы, — Инга уселась на край лавки, — а где все?

— Спят. Гордей на рыбалке. Потом кофе. Ты как, очнулась?

Встал, кладя плеер.

— Мы что, куда-то пойдем? А брать камеру, ну и это, полотенце там?

— Ничего не бери. Полчаса и вернемся.

На берегу стояла мирная и сонная тишина. В гладкой воде торчали далекие лодочки. И вода еще спала, была такой, тайно прозрачной. Так что ступать в нее было немножко странно. Наверное, здорово жить в воде, думала спящая на ходу Инга, окуная в прозрачное босые ноги и таща за шнурки кроссовки, просыпаться перед утром и выходить на песок. Оглядываться. Дышать.

— Туда, — Олега свернул и углубился в подступающие к самой воде редкие кривые сосны, поросшие понизу кустарничком, — тихо, не топай. Молчи.

Инга послушно закрыла рот, и не стала спрашивать. Кралась следом, просыпаясь на ходу. Над головами цвинькали, распеваясь, птицы.

Олега прошел вдоль густой полосы кустов, продрался в узкий проход и свернул снова к берегу. Пригибаясь, встал за огромным кустом шиповника, доцветающего усталыми розовыми цветами, махнул рукой и приложил палец к губам. Инга, подойдя, высунулась было, но он потянул ее за рубашку. И вместе присели на песчаный, заросший травой, пригорок.

— Слушай, — прошептал Олега.

Птичьи голоса пели и говорили, вскрикивали и умолкали. Серьезно проскрежетала сорока, сорвалась с кроны и полетела прочь, распуская черно-белые крылья. А из глубины рощицы приближался негромкий голос, спокойный и ласковый, сначала невнятный, а потом уже говорящий слова.

— До тебя я жил, будто все вокруг в тумане. Ты понимаешь, девочка? И ты изменила меня. Именно ты. Когда я с тобой, я словно совершенно новый человек. И между нами рождается что-то…

Голос усиливался, приближаясь. Инга сидела, очень резко ощущая под пальцами сыпучий песок.

— Ты особенная. Полная неземной силы. И тебе идти рядом, рука об руку со мной, с моим опытом, моей мужской силой. Только тебе.

Олега рядом медленно протянул руку, цепляя ингин локоть. Повернул ее, указывая на просвет в ветвях. Мелькнула совсем рядом мужская фигура, и рядом с ней — тонкая, девичья, в светлом прозрачном платьице. Встали с другой стороны, совсем близко, так что было слышно, как шуршит под ногами песок. И мужское дыхание было слышным, потому что…

Потому что он ее привел, сюда, не просто так, ватно подумала Инга, и медленно разозлилась на сына, еще ничего не понимая. Какого черта? Там, за мешаниной листьев — Петр. В своей щегольской рубашечке и светлых брюках. Обхаживает очередную избранную, опутывая ее теми же сладкими словами, что говорил ей — Инге. Паршиво, и ужасно неприятно. Но хуже то, что ее привел Олега, слушать все это. Почему он? Зачем?

— Я теперь никогда не стану прежним. И ты виновата в этом. Сможем ли мы расстаться? Молчишь. Твое молчание, оно как живая вода. Мне хватает того, как блестят глаза, моя дикая морская нимфа.

Олега отпустил ее руку и встал, набычивая голову и сжимая кулаки. А Петр, еще что-то проговаривая, выпевал комплименты, замирал выжидательно и снова говорил, будто мягко подталкивая голосом. Протянулась за листьями мужская смуглая рука, бережно охватывая обнаженное плечико с татуированной цветной ящеркой. Инга в полуметре застыла, сводя брови и открывая рот.

— Сейчас, — сказал Петр глубоким уверенным голосом, — сейчас, моя Энона, моя нимфа…

— Ах ты, скотина! — ответил из-за куста Олега и рванулся, отшвыривая колючие ветки, — ах ты, старый козел!

— Олег! — заорала Инга, кидаясь следом, — не надо. Ты что?

— Ой! — сказала Нюха-Энона, прижимая к щекам ладони и отступая от хрипящего клубка тел, над которым согнулась Инга, вцепляясь в плечи Олега. Поворачивая яростное лицо, крикнула девушке:

— Да что… стоишь?

— Ой, — повторила та и кинулась сверху, мешая Инге и сталкивая Олега с Петра. Тот извивался, плюясь и хрипя, целил рукой в решительное свирепое лицо парня. Дернул ногой, сшибая противника, и Олег упал навзничь, вывернулся, стряхивая с себя Нюху. Рванулся снова, толкая Ингу в сторону.

— М-михайлова! — заорал Петр, садясь и задирая ногу, чтоб ударить Олега в живот, — ах ты, милиция, я щас, в ми-ли…

— Ага! — Инга отбила его ногу и повалилась сверху, ловя напряженные руки, — скотина, ага, да заткнись!

— О-о-о! — с восторгом пищала Нюха, которую Олег оттолкнул и снова свалился ястребом, на этот раз оттаскивая мать, чтоб не мешала ударить.

Инга вскочила, цепляясь за плечи сына.

— Прекрати! Баста!

Петр согнул ноги и отполз к шиповнику, тяжело дыша и опираясь на руки. Быстро переводил взгляд с разъяренного мальчика на Ингу, что цеплялась за плечи, удерживая.

— Видишь? Ты видишь? — орал Олега, дергая руками, чтоб не зашибить, но освободиться, — да пусти, я маленький, что ли? Показать хотел. Вот она, твоя девочка. Страдалица епт! С этим. Козлом старым!

— Убери его! — крикнул Петр, вскакивая, — вы что, вы. Дурдом устроили. Инга! Ты сошла с ума?

Олег замер, тяжело дыша и поворачиваясь к матери.

— Я… ты что, его знаешь, что ли?

Инга открыла рот и закрыла. Растерянно оглянулась на восхищенную Нюху, что топталась за ее спиной, разводя руки.

Петр тоже умолк, мелькая глазами от одной темноволосой головы к другой. И вдруг расхохотался, натужно и саркастически. Сплюнул попавший в рот песок, вытирая щеку рукой.

— Дела-а-а… ты его, все же, притащила, да? Сунула мне под нос, на тебе, Каменев. Люб… любуйся. Хотя б. Каплю, хотя б достоинства поимела. Гордость. Так не-ет же. Все, Михайлова, твое время ту-ту, уплыло. Прыгай теперь.

У Инги вдруг задрожали ноги. Коленки ослабли и в лицо кинулась горячая краска. Стыдно, так стыдно, что Костик Дефицит — семечки. Она шагнула к сыну, покачиваясь.

— Олега. Пойдем. Отсюда.

— Чего? — удивился тот, и вдруг сунул руки в карманы длинных шортов. Сплюнул Петру под щегольские кожаные сандалии.