Неприметный холостяк; Переплет; Простак в стране чудес - Пелам Вудхаус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, сэр. Именно, сэр. Теперь мне все понятно.
– Тогда ступайте и перепишите свои стихи в таком ключе.
– Да, мистер Бимиш. – Полисмен засмеялся. – Только вот еще одно дельце…
– В мире нет дел важнее любви!
– Видите ли, сэр, это насчет фильмов… Вы упомянули о титрах…
– Гарроуэй! Надеюсь, вы не намереваетесь сообщить мне, что после всех моих стараний вы все-таки хотите опуститься до работы в кино?
– Нет, что вы, сэр! Правда нет! Но несколько дней назад я приобрел по случаю акции кинокомпании и до сих пор, как ни стараюсь, не могу их сбыть. Я подумал, раз уж я тут, спрошу-ка вас, может, вы что про них знаете.
– А что за компания?
– «Лучшие фильмы», в Голливуде, штат Калифорния.
– Сколько же акций вы купили?
– На пятьдесят тысяч долларов.
– А заплатили сколько?
– Триста долларов.
– Вас надули. Эти акции – никчемные бумажки. Кто вам их продал?
– К несчастью, забыл его имя. Старикан такой, с красным лицом и седыми волосами. Только бы мне его встретить… – тепло и сердечно добавил Гарроуэй. – Так его отколочу, что на внуках отзовется. Сладкоречивый крокодилище!
– Любопытно, – задумчиво произнес Хамилтон. – Где-то в глубине памяти что-то такое у меня смутно шевелится, именно в связи с этими акциями. Кто-то консультировался со мной насчет их. Хм… Нет, бесполезно! Никак не вспоминается. Слишком я был занят последнее время, у меня все вылетело из головы. А теперь ступайте, Гарроуэй, и принимайтесь за стихи.
Полисмен насупился. В его добрых глазах полыхнуло бунтарское зарево.
– Нечего их переделывать! Там все правда!
– Гарроуэй…
– Я написал, что Нью-Йорк дурной город, так ведь он и вправду дурной. Тьфу, мерзость! Вот уж поистине зараза! Вползут к тебе в душу, всучат какие-то собачьи акции… Стихи у меня правильные, и я их исправлять не буду. Вот так-то, сэр!
Хамилтон покачал головой.
– Ничего, Гарроуэй, – сказал он. – Однажды в сердце у вас проснется любовь, и вы поменяете свои взгляды.
– Однажды, – холодно возразил полисмен, – я встречу этого втирушу и попорчу ему физиономию. И тогда уж не у меня одного сердце будет разрываться!
Глава VIII
День свадьбы Джорджа Финча рассиялся светло и ярко. Солнце светило так, как будто Джордж, женясь, оказывал ему личное одолжение. Ветерки несли с собой слабый, но отчетливый аромат апельсинового цвета, а птицы, как только покончили с практическими делами, то есть закусили ранним червячком, все до единой, на много миль вокруг, занялись одним: усевшись на ветках, вовсю распевали «Свадебный марш» Мендельсона. Словом, денек был из тех, когда человек колотит себя по груди, заливаясь «тра-ля-ля-ля!», что Джордж и проделывал.
Шагая из гостиницы после ленча, он думал только об одном – через несколько коротких часов их с Молли умчит волшебный поезд, и каждый поворот колес будет приближать молодоженов к Островам Блаженства и уносить (что еще приятнее) все дальше от миссис Уоддингтон.
Без толку отрицать, что за последние три недели будущая теща досаждала Джорджу дальше некуда. Ее попытки – всегда тщетные – скрыть муки, какие ей причинял один его вид, обескураживающе действовали на впечатлительного молодого человека. Нельзя сказать, чтобы Джордж страдал особым тщеславием, и если б мачеха Молли удовольствовалась тем, что смотрела на него просто как на ошметок, что приволок из мусорного бака кот, он и то не падал бы духом. Но нет! Миссис Уоддингтон зашла еще дальше. Все ее взгляды кричали, что кот, вглядевшись в Джорджа попристальнее, разочаровался напрочь. Увидев, что за ошметок он извлек из бака, кот, досадливо поморщившись – так всегда морщатся кошки при открытии, что их труды пропали впустую, – отправился на новые розыски. Для влюбленного, считающего минуты до того дня, когда единственная девушка в мире соединится с ним, все, буквально все вокруг сияет радостью и счастьем. Но Джордж, несмотря на отчаянные старания, вынужден был исключить из «всего» миссис Уоддингтон.
Однако мелкие досады, в конце концов, пустяки, и мысль, что в доме, к которому он приближается, обитает страдалица, которую вгоняют в грусть любые напоминания о нем и ничто не может утешить, ничуть не снизила бьющего через край блаженства. Тихонько мурлыча под нос, Джордж вошел в сад, а на дорожке наткнулся на Хамилтона Бимиша, задумчиво раскуривающего сигарету.
– Привет! – воскликнул Джордж. – Ты здесь?
– Да, здесь, – согласился Хамилтон.
– Как тебе сегодня Молли?
– Очаровательна. Правда, видел я ее мельком, она убегала.
– Как так – убегала?
– А так. Какая-то маленькая закавыка. Разве ты не знал?
Джордж схватил друга за руку.
– Боже, что стряслось?
– О-ой! – охнул Хамилтон, выдирая руку. – Нечего так волноваться! И всего-то, со священником приключился несчастный случай. Только что позвонила его жена и сообщила, что, пытаясь дотянуться до ученого тома на верхней полке, он свалился со стула и растянул лодыжку.
– Не повезло! – посочувствовал Джордж. – А чего ему приспичило лезть куда-то в такой день? И вообще, человек все-таки должен в самом начале своей карьеры решить для себя раз и навсегда: либо он священник, либо акробат. А уж потом не отклоняться от выбранного пути. Хамилтон, но это же чудовищная новость! Я должен немедленно подыскать замену. О Господи! Всего какой-то час до свадьбы, и нет священника!
– Угомонись ты, Джордж! Все хлопочут и без тебя. Миссис Уоддингтон с радостью все отменила бы, но Молли сразу принялась действовать, и очень активно. Позвонила всюду, куда можно, и наконец ей удалось разыскать незанятого священника. Они с мамашей отправились за ним на машине. Вернутся часа через полтора.
– То есть я что же, – побледнел Джордж, – еще полтора часа не увижу Молли?
– «В разлуке любовь разгорается лишь сильнее». Это я цитирую Томаса Хейнса Бейли. А Фредерик Уильям Томас (начало девятнадцатого века) развивает эту мысль в следующих строках:
Говорят, что разлука губит любовь,Но, прошу вас, не верьте тому!Разлучался с тобою я вновь и вновь,А тебя забыть не могу.
Будь мужчиной, Джордж! Крепись. Попробуй мужественно перенести разлуку!
– Но это так больно…
– Мужайся! Я вполне понимаю твои чувства. Я сам терплю муки разлуки.
– Ужасно больно! А еще священник называется! На стул не может залезть, чтоб не звездануться! – Внезапная мысль ударила его. – Хамилтон! А к чему это? Если священник падает со стула и растягивает лодыжку в день венчания?
– Что-что?
– Вдруг это какая дурная примета?
– Для священника – несомненно.
– А тебе не кажется, что это дурное предзнаменование для жениха и невесты?
– Никогда про такую примету не слыхивал. Научись-ка обуздывать свои фантазии. Сам доводишь себя до нервного состояния, а потом…
– Нет, а в каком состоянии, по-твоему, может находиться человек, если в утро его свадьбы священник кувыркается со стула?
Хамилтон терпеливо улыбнулся.
– Н-да, в таком случае некоторая нервозность неизбежна. Я заметил, что даже Сигсби, не главное, казалось бы, действующее лицо, и тот весь издергался. Гулял он тут по лужайке, а когда я, подойдя сзади, положил ему руку на плечо, подпрыгнул точно вспугнутый олень. Будь у него ум, я бы сказал – у него что-то на уме. Определенно опять замечтался о своем дивном Западе.
По-прежнему ярко сияло солнышко, но Джорджу почему-то казалось, что вокруг стало облачно и знобко. Дурное предчувствие охватило его.
– Какая все-таки досада!
– Так сказал и священник.
– Расстраивать такую хрупкую, чувствительную девушку в такой день!
– По-моему, ты драматизируешь. Мне показалось, Молли ничуть не потеряла самообладания.
– Она не побледнела?
– Ни в малейшей степени.
– И не расстроилась?
– Она была в нормальном, обычном состоянии.
– Слава Богу! – воскликнул Джордж.
– Вообще-то она сказала Феррису отъезжая…
– Что же? Что?
Хамилтон, оборвав фразу, нахмурился.
– С памятью у меня что-то кошмарное. Разумеется, из-за любви. Только что помнил…
– Что же сказала Молли?
– И забыл. Зато вспомнил, что меня просили передать тебе, как только ты приедешь. Любопытно, как часто случается – называешь имя, а оно подстегивает память! Сказал «Феррис», и мне тут же вспомнилось: а ведь Феррис передал для тебя сообщение.
– К черту Ферриса!
– Попросил, когда увижу тебя, передать, что утром тебе звонила женщина. Он объяснил ей, что живешь ты в гостинице, и посоветовал перезвонить туда, но она ответила – ничего, не важно, она все равно едет сюда. И добавила, что она – твоя старая подруга по Ист-Гилиэду.
– Да? – безразлично обронил Джордж.
– Фамилия, не перепутать бы, не то Даббс, не то Таббс. А может, и Джаббс или… ах, да вот! Вспомнил! Память-то у меня лучше, чем я предполагал. Мэй Стаббс. Вот как ее зовут. Говорит тебе что-то это имя?
Глава IX
