Облака над дорогой - Вадим Шефнер

— Что же нам теперь делать? — спросил я. — Придется кому-нибудь тащиться по карнизу. Кто живет у нас во втором этаже? Костя Пикин, Женька Петров, кто еще?

— Нет, это категорически отпадает, — сказал Шерлохомец. — Мы уже провели с ребятами совещание. Наш двор должен пройти по карнизу третьего этажа. Ну, ясно, не весь двор, а кто-то один. И не мимо трех окон, а мимо шести окон. Дошло до тебя?

— Доехало, — сказал я. — Кто же из ребят живет на третьем этаже? Коська Зимыкин, Димка Жгун…

— А мы с тобой на каком этаже живем? — укоризненно спросил Шерлохомец. — Может быть, на первом или, может быть, на шестом? Что подсказывают твои наблюдения?

— Мы живем на третьем, — ответил я.

— Ну так вот, это дело поручили нам, — торжественно сказал Шерлохомец. — Или тебе, или мне. Нам нужно бросить жребий. Но если ты захочешь проявить сознательность, то можешь идти по карнизу добровольно, без всякого жребия. Ведь твое участие в этом деле строго желательно: у тебя есть тапочки на лосевой подошве, в них ноги не скользят.

— Я тебе дам тапочки, — сказал я. — Уж чего-чего, а тапочек мне не жалко.

— Ну, у меня совсем другой размер ног, — ответил Шерлохомец. — К тому же в чужой обуви ходят те, кто хочет сбить со следа угрозыск или Скотланд-Ярд. А мне в твоих дурацких тапочках ходить незачем, моя совесть чиста перед законом. Давай уж тогда метать жребий, раз ты такой несознательный.

— Ну давай, — сказал я и вырвал лист из тетради.

— Нет, тут нужен свидетель, чтобы все по закону было, — возразил Шерлохомец. — Пойдем к Лизе, больше не к кому. Не к взрослым же идти.

— Ну, к Этой я в комнату не пойду, — решительно сказал я. — Ты же знаешь, я с Этой не разговариваю.

Мы пошли в комнату Шерлохомца, и тот вызвал туда Лизу. Эта девчонка тоже жила в нашей квартире. Ей было столько же лет, сколько и мне, но училась она в третьем, а не во втором классе. Лиза была девчонка как девчонка, пока молчала, но стоило ей заговорить — и она превращалась в ядовитую змею. Мне она постоянно говорила разные колкости: и что я будто бы не моюсь, и что я недоразвитый, и что я хомяк; ничего хорошего я от нее ни разу не слышал. А совсем недавно она обозвала меня на кухне олухом господа бога — и откуда только брала она такие выражения! Шерлохомца же она уважала и считала его культурным мальчиком; это за то, что он много читал. Действительно, в комнате Шерлохомца была огромная полка с книгами. Там были книги медицинские — отец его был ветеринаром — и Шерлохомцевы книги: выпуски «Ника Картера», «Ната Пинкертона», «Женщины-сыщика мадам Тюрбо» и много других книг по сыскному делу. Шерлохомец покупал их на барахолке на те деньги, что отец давал ему на завтраки.

Едва Лиза вошла в комнату и едва Шерлохомец объяснил ей, в чем дело, она презрительно сказала:

— Ну, где уж Этому ходить по карнизам! Из него от страха цикорий посыплется!

Тем не менее она написала на одной бумажке «идти», а на другой «не идти». Потом она заложила руки за спину и долго их там держала с важным видом. Затем очень легким движением она выбросила руки вперед и сказала: «Выбирайте!»

Мне показалось, что при этом слове она подмигнула Шерлохомцу правым глазом, и я подумал: «Нет, ты меня не проведешь, не на таковского нарвалась!»

— Мне в правой! — крикнул я.

Лиза разжала правую ладонь — и там оказалась записка с надписью «идти».

— Ну вот, бог правду видит, — облегченно сказал Шерлохомец. — Ведь не зря у тебя есть лосевые тапочки.

Я подошел к раскрытому окну. По двору ходил татарин-трапезон с большим мешком и привычно, задрав голову, кричал: «Бутыл-банок-костей-тряп укупаю! Ненужных вещь укупаю!» В другом конце двора кружком стояли девчонки и занудливо пели:

«Вера-вера-старовера,много сахару поела,захотела табаку —переехала реку.Чур-чура, чур-чура,убирайся со двора!»

Отраженные брандмауэром, голоса их звучали совсем близко.

«И не так уж высоко, и не так уж страшно, — сказал я себе. — Врешь ты, зловредная Лиза, никакой цикорий из меня не посыплется! Назло тебе не испугаюсь!»

Вдруг я услыхал за спиной тихий разговор, и затем меня окликнул Шерлохомец:

— Слушай, у нас есть дополнительная идея. Лиза сейчас принесет маску.

— Какую маску? — удивился я.

— Такую маску, чтоб ты не глядел по сторонам и чтобы ты не глядел вниз. Тогда тебе не так страшно будет.

Лиза вернулась из своей комнаты и действительно принесла маскарадную маску. Она была из картона, с резинкой сзади. Изображала она свиную голову.

— Не обязан я идти в какой-то свиной маске, — сказал я. — Такого уговора не было. Это все Эта выдумывает.

— Она добра тебе хочет, — наставительно изрек Шерлохомец. — Из этой маски ты будешь глядеть только в одну сторону, и у тебя не закружится голова. И потом подумай сам: этот несчастный Митька Косой шел совсем нормально и неинтересно, без ничего. А ты пойдешь в маске! Я даже завидую. Прямо как в книге про сыщиков: «Таинственный незнакомец в маске, неся на руках прелестную девушку и отстреливаясь от бандитов, отважно шел по карнизу шестого этажа».

— Третьего этажа, — поправил я. — И никаких девушек я на себе таскать не обязан. Лучше уж кирпичи таскать.

— Что ты с Этим разговариваешь, — сказала Лиза Шерлохомцу. — Разве Этот понимает что-нибудь в девушках или в девочках! Он только в компоте понимает. Это компотный сыч.

— Да, он любит набить живот, это в нем действует животный инстинкт, — согласился с нею Шерлохомец. — Но сейчас ты не должна его дразнить, а то он еще откажется от своего жребия. Я пойду созову ребят со всех дворов, чтобы все видели, что и мы можем ходить по карнизам.

Я пошел в свою комнату, снял ботинки и надел тапочки. Потом глянул вниз, в открытое окно. Там, во дворе, уже не было трапезона. Его сменили уличный певец и певица. Грустными голосами пели они песню на мотив модных тогда «Кирпичиков»:

«В нашем городе была парочка,он был парень рабочий, простой,а она была пролетарочка,всех пленяла своей красотой.»

Дальше сообщалось о том, как один нэпман отбил девушку у того парня и тот парень убил нэпмана и зазря попал в исправдом, а его возлюбленная «пошла на бульвар». О бульваре певцы пели особенно жалобно, находя что-то ужасное в том, что человеку после всех передряг захотелось пройтись на свежем воздухе.

Но вот певцы замолчали и начали глядеть вверх. Во двор упало несколько бумажек с завернутыми в них медяками. Наступал решительный момент. Сейчас они уйдут, и мне будет можно — вернее, нужно — идти по карнизу. Но певцы посовещались между собой и решили дать мне отсрочку. Певица с надрывом завела соло:

«Эх, ты помнишь те ласки,эх, цыганские пляски,эх, и тройки лихие,эх, и пьяный угар,эх, все кануло в бездну,эх, как в призрачной сказке,эх, осталась одна я,эх, без ласки и чар!»

Только один медяк упал во двор после этого романса, но для меня это был как бы звон набатного колокола. Со двора раздался условный свист Шерлохомца, я надел свиную маску и вылез на карниз.

А где-то в другом конце двора девчонки жалобными голосами пели:

«На заборе сидит утка,у нее катар желудка,на заборе сидит кот,он до вечера помрет.»

Хоть кот этот ко мне никакого отношения не имел, но мне вдруг показалось, что я живу очень высоко. Мне захотелось жить где-нибудь в первом этаже или даже в подвале. Но надо было действовать!

Я пошел по карнизу лицом к стене. Карниз был довольно широкий, шириной в ступню. И на уровне головы тянулся еще один карниз, — за него я держался руками. Прорези для глаз в маске были узенькими, и я не мог смотреть вниз, во двор. Я видел перед собой только серую стену, и идти было не так уж и страшно. Я осторожно пробовал ногой прочность карниза, потом делал уже твердый шаг — и так подвигался вперед. Там, где были окна, я нагибался и держался за подоконник. Солнце светило за моей спиной и освещало комнаты, мимо которых я проходил.

Первое окно было закрыто. Здесь жила старушка пенсионерка Кудейникова. Ее сейчас не было дома, очевидно, она на рынке — торгует своими шапочками. Она вязала детские шапочки из хлопчатобумажных ниток и сама продавала их на рынке. Сквозь чистые стекла виден был стоящий на подоконнике фарфоровый слон, а дальше — край комода с бахромчатой скатертью. В этом комоде старушка Кудейникова хранит свои похоронные принадлежности — на случай, если когда-нибудь вдруг умрет. Однажды мы с Шерлохомцем забрались в этот комод и примерили покойницкие туфли. «Липовая работа, — сказал Шерлохомец. — Гляди, подошвы картонные». За этим нас застукала тетя Нюта, Лизина мать, и нам крепко попало. А Лиза потом долго звала меня ослом-любопытчиком. Чего в этом остроумного!