Карамельные неприятности - Наталья Александрова

Через две минуты он стоял уже перед старой дверью с покрытой зеленью бронзовой ручкой и читал надпись на мемориальной доске, сообщающую несведущим прохожим, что в этом доме тогда-то и тогда-то проживал известный писатель-демократ И. И. Панаев.

Гардероб пустовал, и Леня с маху протащил свою сумку на второй этаж, где сидела на стуле дама в зеленом пиджаке – экскурсовод Сырникова Анна Семеновна.

– Гражданин! – вскричала она строго. – Что это вы себе позволяете? Здесь вам не вокзал и не рынок, здесь музей!

– Знаю, знаю, – Леня с облегченным вздохом поставил сумку на пол. – Здесь очаг культуры. Так позвольте мне, как поборнику этой самой культуры и горячему поклоннику писателя-демократа Панаева, подбросить в ваш очаг пару-тройку поленьев.

С этими словами он раскрыл перед изумленной экскурсоводшей клетчатую сумку.

Если Леня и ожидал в ответ на свой широкий жест слез благодарности, пожатий рук и уверений, что о нем не забудут никогда, то в данном случае он просчитался. Анна Семеновна заглянула в сумку, и ни один мускул не дрогнул в ее лице.

– Что это? – спросила она суровым голосом.

– Спонсорская помощь, – любезно объяснил Леня, – примите как дар музею от частного лица. Гусиными перьями писал Иван Иванович Панаев, упокой господи его душу! А вам удобнее будет писать авторучкой. И так далее.

Далее минут сорок Леня убеждал престарелую экскурсоводшу, что он не вор и не шутник, в доказательство показал квитанцию, полученную от Алоизия Закидонова, и наконец сумел убедить Анну Семеновну в своих честных намерениях.

– Но почему? – спросила она. – За что нам все это богатство?

– Из благодарности, – скромно ответил Леня, – ибо здесь, в вашем музее, я впервые узнал замечательного русского писателя Панаева, узнал, какой это был человек и гражданин. Как это писал его лучший друг поэт Некрасов…

– Поэтом можешь ты не быть… – со слезами на глазах проговорила Анна Семеновна.

– Но гражданином быть обязан! – подхватил Леня, радуясь, что у него такая хорошая память, и продолжил: – Кто я раньше был? Простой человек! Ну, знал, конечно, Пушкина «Буря мглою небо кроет…» или там Чуковского «Ехали медведи на велосипеде», да слышал краем уха, что Анна Каренина от несчастной любви бросилась под курьерский поезд. А вы раскрыли мне глаза. Я понял, как далек я был от совершенства и как много потерял в жизни, что не читал произведений выдающегося писателя Ивана Ивановича Панаева.

Тут Леня остановился перевести дух и подумал, куда его несет. Ну не хочет тетка брать канцтовары, так и черт с ней! Было бы предложено!

– Я всегда верила, что искусство непременно найдет путь к сердцу простого человека! – с пафосом сказала Анна Семеновна. – Что вы! Даже тот ужасный мужчина, который приходил к нам вместе с дамой в леопардовом пальто…

– Что же он сделал? – заинтересовался Леня.

– Наш музей произвел на него такое сильное впечатление, что он пришел к нам во второй раз!

– Сегодня? – оживился Леня.

– Утром. Я было сперва решила, что он опять будет встречаться с той же леопардовой дамой, даже хотела сделать ему предупреждение, что тут литературный музей, а не дом свиданий, но он был один. Пробыл, правда, недолго.

«Еще бы он с дамой, когда ее давно прикончили», – подумал Леня, рассеянно попрощался с экскурсоводшей и ушел.

Всю дорогу домой он думал, для чего приходил в музей снова тот мужчина, и вообще, кто он такой. И не он ли убил жену Окуня? Или все же ее прикончил любовник, а сам пустился в бега? Хотя если бы он ее убил, то сделал бы это раньше, в офисе, и тот рыжий тоже мог успеть раньше. А вот муж… Допустим, Маргарита взяла что-то из офиса, потом в музее Панаева передала это рыжему. Но муж-то ведь мог не знать, что у нее этого нет, стал требовать, пытать… Или не муж, а кто-то другой. Но для чего тогда муж обеспечивал себе алиби? И причем тут большой конверт с документами?

Леня решил, что настала пора познакомиться поближе с Василием Романовичем Окунем. Но для этой цели ему непременно нужен был Анатолий Зевако.

В ту ночь Сергей пришел в себя от холода.

Холод был резкий, обжигающий, мучительный.

Сергей замотал головой, вскрикнул, попытался понять, где он находится.

Он был в машине, но эта машина не ехала по улице, не стояла в гараже или на обочине дороги, а медленно плыла. Точнее, погружалась в темную, непрозрачную воду.

Вода уже наполняла машину больше чем на половину и быстро прибывала. Черная, ледяная вода.

Это от ее обжигающе холодного прикосновения Сергей пришел в себя.

Он разом вспомнил все.

Вспомнил встречу с Маргаритой в офисе, вспомнил звонок Ивана, вспомнил пустой сейф. Вспомнил поездку с Василием и то, как компаньон подсел в его машину и прижал к лицу платок с хлороформом… дальше была темнота.

Вот, значит, как.

Его пронзили обида, возмущение… Так поступить с компаньоном, можно даже сказать, с другом… Впрочем, хорош друг… Что он сам вытворял за спиной Василия с его женой…

Ледяная вода подступила к горлу, поднялась выше…

Некогда предаваться самокопанию! Некогда лелеять свои обиды! Спастись, спастись любой ценой!

Он схватился за ручку, попытался открыть ее под водой, но рука соскользнула, а при второй попытке ручка отломалась.

Вода поднялась до губ, захлестнула лицо…

Неужели это все?

В первый момент он готов был принять такой конец.

Сдаться, закрыть глаза, прекратить всякое сопротивление… больше не видеть лицо предателя-компаньона, лицо опостылевшей любовницы, не вздрагивать каждый раз, услышав холодный, безжалостный голос Ивана…

Но потом его охватил ужас – неужели он погибнет в ледяной весенней воде, неужели рыбы обглодают его лицо, неужели невский ил похоронит его под своей склизкой толщей?

Сергея передернуло от такой перспективы.

Холод проникал в его тело, заполнял каждую его клетку.

От холода Сергея охватывало предсмертное ледяное, тупое безразличие.

Он и прежде был безволен, плыл по течению, делал то, что от него ожидали окружающие, а теперь, в этой черной воде, можно было окончательно отдаться этому безразличию.

Сознание мутилось, но тело не хотело сдаваться, не хотело умирать, оно само, без его участия из последних сил боролось за жизнь.

Тело повернулось на бок, сложилось пополам. Ноги подтянулись к подбородку и, распрямившись, как стальная пружина, ударили в боковое стекло.

Стекло выдержало.

Вода наполнила машину до самой крыши.

Дышать больше было нечем, и Сергей почувствовал странное облегчение – сейчас все кончится, больше не надо будет бороться, не надо будет думать…

Но упорное тело действовало само, без его приказов.

Снова ноги подтянулись к подбородку, распрямились, ударили в стекло…

Проклятое стекло снова устояло.

Ну все… на этот раз кажется действительно все…

Ему очень хотелось вдохнуть полной грудью. Пусть это будет самый последний вдох. Пусть при этом легкие наполнятся ледяной водой, пусть они разорвутся от боли, пусть…

Он снова неловко повернулся на бок… и тут ему на глаза попалась вторая дверца, с пассажирской стороны. Та, через которую выскочил Василий.

Выскакивая, он неплотно захлопнул ее.

Правда, давление воды со страшной силой прижало эту дверцу к корпусу, но теперь, когда внутри машины тоже была вода, давление уравновесилось.

Ни во что не веря, ни на что не рассчитывая, в последнем безнадежном порыве Сергей навалился плечом на эту дверь и – о чудо! – она медленно, с трудом открылась.

Сергей оттолкнулся ногами от противоположной стенки, с трудом протиснулся в проем, выскользнул из погружающейся машины и рванулся вперед и вверх…

Правда, на какое-то время он полностью утратил представление о направлениях, не мог понять, где верх, где низ, где спасительная поверхность, где илистое речное дно, – вокруг него был только мутный сероватый кокон ледяной, беспросветной, безнадежной темноты, но тело опять само решило за него эту задачу, само поняло, где спасение, само рванулось из смертельного плена, и Сергей прорвал невидимую границу, его голова оказалась над водой, и он сделал мучительный, разрывающий легкие, но такой желанный вдох…

Он дышал и не мог надышаться.

В первый момент казалось, что больше ничего не нужно, кроме этого сырого весеннего воздуха, пахнущего смолой, талым снегом, ржавым железом, пеньковыми канатами и мокрыми досками. Но затем, когда легкие наполнились кислородом, он понял, что до спасения еще очень далеко. Ледяная вода не хотела отпускать его, она сковывала движения, замедляла ток крови, проникала к самому сердцу, сжимая его, словно ржавыми клещами.

Ко всему прочему, мокрая одежда стала тяжелой, как свинцовые гири, и тянула Сергея в речную глубину.

Он понял, что главное сейчас – двигаться, двигаться, пока хватает сил, и сделал несколько сильных гребков.

Плавал он хорошо, но, конечно, не в таких условиях – в теплом южном море или в голубой прозрачной воде бассейна, а не в ледяной апрельской реке, да к тому же в мокрой, тянущей на дно одежде…