Кронштадт и Питер в 1917 году - Федор Раскольников

Большей частью паши митинги ограничивались произнесением речей представителями каждой партии. Но иногда вспыхивала яростная полемика между ораторами различных партий, особенно обострившаяся во время наездов из Питера матерых меньшевиков и эсеров. По части споров с меньшевиками у нас специализировался тов. Рошаль, едкий и остроумный полемист, и позднее других приехавший в Кронштадт тов. Энтин.

Вскоре наш комитет переехал из дома бывшего коменданта города в другое помещение, на дачу, некогда составлявшую собственность расстрелянного адмирала Бутакова. Здесь помещение было несравненно просторнее, и разросшиеся отделы партийного комитета получили возможность работать с гораздо большим удобством. Некоторые товарищи даже поселились в здании комитета. К большому деревянному дому примыкал обширный тенистый сад, в котором летом происходили общие партийные собрания. Секретарем состоял матрос тов. Кондаков. У его стола постоянно толпилась длиннейшая очередь посетителей, приходивших за разъяснениями по самым разнообразным вопросам.

Запись в партию была тогда чрезвычайно упрощена. Достаточно было заявления секретарю, одной-двух соответствующих рекомендаций — и любому желающему без замедления выдавался партийный билет.

Колоссален был спрос на партийную литературу. Наша газета «Голос правды» расходилась почти без остатка. Кроме того, мы выписывали из Питера руководящие партийные газеты как Петрограда, так и Москвы. Кроме газет в большом количестве мы распространяли партийную литературу. Помимо этого, мы были вынуждены издавать собственные брошюры. Литературный голод был тогда неслыханно велик. Каждый корабль, каждый полк, каждая мастерская стремились составить свою хотя бы маленькую библиотечку, и в этих судовых, полковых и заводских библиотеках каждая политическая брошюра зачитывалась буквально до дыр. Февральская революция пробудила колоссальный политический интерес и тем самым вызвала неслыханный спрос на большевистскую литературу.

Глава IV. АПРЕЛЬСКИЕ ДНИ

1. ПРИЕЗД В РОССИЮ ТОВ. ЛЕНИНА

— Сегодня вечером в Петроград приезжает Ленин, — сказал мне тов. Л. Н. Старк. Это было 3 апреля 1917 г.

Я тотчас позвонил по телефону тов. Л. Б. Каменеву. Известие подтвердилось, и в условленный час мы вместе с Львом Борисовичем и Ольгой Давыдовной[58] и тов. Теодоровичем поехали на Финляндский вокзал[59]. Там, как всегда, было людно и шумно.

В вагоне товарищ Каменев рассказывал о Владимире Ильиче и посмеивался над встречей, которую ему готовили петербургские товарищи: «Надо знать Ильича, он так ненавидит всякие торжества». В оживленной беседе дорога прошла незаметно, и вот в сумерках уже заблестели огни Белоострова. В станционном буфете собралось довольно много народу: Мария Ильинична, А. Г. Шляпников, А. М. Коллонтай — всего около двадцати ответственных работников партии. Все были в оживленном, приподнятом настроении. Для большинства приезд тов. Ленина явился полной неожиданностью. Зная о неимоверных затруднениях, чинимых правительствами Антанты к возвращению крайних левых эмигрантов в Россию, мы очень беспокоились за наших вождей и, каждый день остро чувствуя неотложную настоятельность их приезда, в то же время мирились с мыслью, что едва ли так скоро удастся их увидеть в своих рядах. Остроумная идея проезда через Германию нам как-то не приходила в голову — настолько мы свыклись с мыслью о непроходимых барьерах, установленных войной между воюющими государствами. И вдруг оказалось, что для наших товарищей открылась реальная возможность скорого возвращения в революционную Россию, где они были так нужны и где их места пустовали.

Однако тогда даже не все партийные товарищи сочувственно относились к проезду через Германию. Мне в этот же день пришлось услышать голоса, осуждавшие это решение по тактическим соображениям, в предвидении чудовищной кампании лжи и клеветы, действительно не замедлившей обрушиться на нашу партию.

Но все равно, не будь этого повода, у наших врагов всегда нашелся бы другой. Решение тов. Ленина как можно скорее, любым способом, добраться до России было безусловно правильно и как нельзя более отвечало настроению большинства партии, которой недоставало ее признанного вождя. Трудная политическая обстановка, сложившаяся в условиях незаконченной и непрерывно продолжавшейся революции, требовала непоколебимо твердой и выдержанной линии[60].

Вот раздался первый звонок, предвещавший приближение поезда. Мы все вышли на перрон… Здесь, оживленно переговариваясь под сенью широкого Красного знамени, нетерпеливо ждали поезд рабочие Сестрорецкого оружейного завода. Они за несколько верст пришли пешком для встречи своего любимого вождя.

Наконец быстро промчались три ослепительно ярких огня паровоза, а за ним замелькали освещенные окна вагонов — все тише, все медленнее. Поезд остановился, и мы тотчас увидели над толпой рабочих фигуру тов. Ленина. Высоко поднимая Ильича над своими головами, сестрорецкие рабочие пронесли его в зал вокзала. Здесь все приехавшие из Петрограда, друг за другом, протискивались к нему, сердечно поздравляя с возвращением в Россию. Мы все, видевшие Ильича впервые, на равных правах с его старыми партийными друзьями и родственниками целовались с ним, точно давно знали его. Он был как-то безоблачно весел, и улыбка ни на одну минуту не сходила с его лица. Было видно, что возвращение на родину, объятую пламенем революции, доставляет ему неизъяснимую радость. Не успели мы все поздороваться с Ильичем, как возбужденный, взволнованный радостью свидания Каменев быстро вошел в залу, ведя за руку не менее взволнованного тов. Зиновьева. Тов. Каменев знакомит нас с последним, и, обменявшись крепким рукопожатием, мы все вместе, окружив Ильича, идем в его вагон.

Едва войдя в купе и усевшись па диван, Владимир Ильич тотчас накидывается на Каменева.

— Что у вас пишется в «Правде»? Мы видели несколько номеров и здорово вас ругали[61]… — слышится отечески журящий голос Ильича, от которого никогда не бывает обидно.

Сестрорецкие товарищи просят Владимира Ильича сказать несколько слов. Но он увлечен разговором с Каменевым: так много нужно узнать и еще больше высказать.

— Пускай Григорий выступит, надо попросить его, — говорит тов. Ленин, возвращаясь к прерванной политической беседе с Каменевым.

Тов. Зиновьев выходит на площадку вагона и произносит небольшую, но горячую речь — первую на территории революционной России.