Жизнь и труды св. Дионисия Великого, епископа Александрийского - Свящ. А. Дружинин

Еще более непонятны и необъяснимы с атомистической точки зрения величайший порядок, гармония и красота в устройстве вселенной, вследствие которых она получила даже и самое имя космоса. Указывая на этот порядок и гармонию, господствующую в мире, св. Дионисий обращает особенное внимание на правильное кругообразное движение небесных светил, может быть, потому что этот аргумент имел особенно важное значение в Александрии, всегда славившейся знаменитыми астрономами. Восход и заход солнца, производимая его движением смена дня и ночи и времен года, движения других небесных тел совершаются в таком порядке и самые отклонения их от обычного пути происходят с такой правильностью, что наперед могут быть вычислены. Допустив атомистическое мировоззрение, мы должны были бы допустить смешное предположение, будто атомы с самого начала разделили между собой места на небе, как это бывает при основании какой-либо колонии, и с тех пор верно и мирно соблюдают права соседства в отношении друг к другу и никогда не переступают установленных в начале пределов, как бы находясь под управлением неких царственных атомов.

Новый еще более сильный аргумент против атомистического мировоззрения св. Дионисий находит в устройстве человеческой природы. В человеческом теле нет ничего ненужного и бесполезного; все органы его имеют свое назначение и служат сохранению и благосостоянию человека или, по крайней мере, его украшению. Употребление этих органов в общих чертах известно даже простым и малообразованным людям, и св. Дионисий ограничивается лишь краткими указаниями на положение и отправления главнейших частей человеческого тела и приходит к заключению, что неразумные атомы не могли создать «такого высокого, прямого, соразмерного, одаренного чувствами, подвижного и приспособленного к разнообразным действиям и всяким занятиям тела».[369] Сами собой атомы не могли бы создать даже и глиняного подобия человеческой фигуры, простой каменной статуи или человеческого изображения из золота и серебра. Если для сооружения таких вещей требуется художник, то мог ли явиться без участия разумного существа сам человек? И если уже устройство человеческого тела представляет неразрешимую загадку для атомистов, то как объяснят они, откуда появилась у философа душа, разум и слово? Неужели и они произошли от бездушных, неразумных и бессловесных атомов? Неужели каждый из них внушил ему какое-либо понятие или мнение? Неужели мудрость человеческая явилась из атомов, как в мифе Гесиода Пандора явилась от богов? Неужели греки всю поэзию, музыку, астрономию, геометрию и прочие науки не будут уже считать изобретениями и порождениями богов? Неужели существуют одни только опытные и мудрые во всем атомы — музы? Можно ли приписать таким музам происхождение наук и искусств?

Опровергая атомистическое учение о происхождении мира и человека, св. Дионисий счел нужным коснуться и эпикурейского учения о богах.вообще, тем более что это учение могло казаться довольно сильным аргументом в пользу атомистической космогонии. Отрицая всякое участие богов в происхождении мира и человека и в управлении вселенной, Эпикур исходил из той мысли, что всякая деятельность лишала бы богов того невозмутимого спокойствия и блаженства, каким они наслаждаются, обитая в промежуточных мировых пространствах, отделяющих звездные миры друг от друга. Против этой мысли и направлена аргументация св. Дионисия. По его мнению, деятельность, управление, благотворение, попечение и тому подобные занятия могут быть обременительны только для существ ленивых, неразумных, слабых и дурно настроенных. К таким людям причисляет себя и Эпикур, если так думает о богах. Между тем для людей старательных, способных, разумных и неиспорченных, какими должны быть философы, а тем более — боги, все подобные занятия не заключают в себе ничего неприятного и тягостного; наоборот, они считают позором для себя небрежение и медленность в совершении какого-либо полезного дела. Правда, для неопытных в каком-либо искусстве новичков вследствие новизны дела и отсутствия навыка работа бывает утомительной; зато продвинувшиеся вперед в изучении искусства, а особенно усовершенствовавшиеся в нем легко и с удовольствием исполняют свое дело: исполнение своих обычных работ они предпочли бы обладанию всеми человеческими благами. Сам Демокрит, говорят, высказывал мысль, что он предпочел бы открыть одну причину, чем сделаться обладателем персидского царства. Такое удовольствие доставляла мыслительная деятельность даже человеку, который, исходя из несостоятельной гипотезы, тщетно и безуспешно отыскивал причины явлений и владыкой вселенной признавал случай.[370] Поэтому нисколько не удивительно, если люди, умеющие исполнить какие-либо полезные для жизни занятия, радуются, когда оказывают какие-либо услуги своим соплеменникам, и добиваются похвалы и славы за свои заботы о них, одни своими трудами в пропитании народа, другие — административной деятельностью, третьи — врачеванием болезней, четвертые — государственной службой. Философы гордятся даже более других, занимаясь воспитанием людей. Осмелятся ли сами Эпикур и Демокрит сказать, что для них неприятны занятия философией? Не вернее ли, что они никакой другой страсти не предпочли бы этому занятию? Хотя они видят высшее благо в удовольствии, однако постыдятся отрицать, что им приятно философствовать. Одни только боги атомистов никому не подают никаких благ и сами не причастны им.

Не укрылось от св. Дионисия и то, как близко граничило эпикурейское понятие о богах с полным отрицанием самого их бытия, и как мало связи имело само учение о богах с основными положениями атомистического мировоззрения. На каком основании, спрашивает св. Дионисий, Демокрит и Эпикур могли бы утверждать, что боги существуют? Они не видят ни присутствия богов, ни какого-либо действия их и не могут назвать их богами (θεούς) по причине их движения (δια то θέειν), как это делают люди, удивляющиеся солнцу, луне и звездам. Не признают они за богами никакого творчества и никакого занятия, чтобы можно было признать их богами за их деятельность (έκ тоО θεΐναι), т. е. творение, ради которого справедливо именуется Богом Творец и Промыслитель вселенной. Не верят они ни в правление, ни в суд, ни в благодеяния богов, чтобы люди могли считать себя обязанными испытывать в отношении к ним чувства страха или благоговения и поклоняться им. Откуда же звдют они о существовании богов? «Может быть, Эпикур, — с оттенком иронии продолжает св. Дионисий, — поднялся выше мира, переступил за пределы небесного свода, прошел одному ему известными тайными дверями и видел богов в пустом пространстве и затем стал прославлять великое блаженство их? Не там ли возникло в нем желание удовольствия и стремление подражать образу жизни, проводимой в пустоте? Не потому ли он приглашает к участию в этом блаженстве всех желающих уподобиться этим богам, приготовляя для них в качестве пиршественного зала не небо или Олимп, как поэты, а пустое пространство, предлагая им амброзию из атомов, а в качестве напитка — нектар из тех же атомов?»[371]

Боги Эпикура занимали в его системе такое незавидное место, что св. Дионисий вполне справедливо сомневается в искренности всех заявлений Эпикура с упоминанием о богах. В своих книгах, пишет св. Дионисий, Эпикур употребляет тысячи клятв и даже заклинаний в рассуждениях о предметах, не имеющих никакого значения в наших глазах. Он постоянно клянется словами: «Да, клянусь Зевсом!» или: «Нет, клянусь Зевсом!» и заклинает богами своих читателей и собеседников. Но это вовсе не значит, что он сколько-нибудь боялся их или опасался совершить клятвопреступление. «Он просто присоединяет к своим словам эту пустую, лживую, коварную и нечестивую прибавку с такой легкостью, как если бы он только откашлялся и плюнул или повернул голову и пошевелил рукой. Вообще, всякое упоминание о богах было у него таким же лишенным всякого смысла и значения лицемерием. Очевидно, после смерти Сократа он боялся афинян, и чтобы не показаться им безбожником, каким он был на самом деле, измыслил и начертал им бледные тени прозрачных богов».[372]

Оканчивая свои рассуждения против Эпикура, св. Дионисий в красноречивом периоде противополагает неразумному и нечестивому учению эпикурейцев великую истину происхождения мира от единого Бога, Творца и Промыслителя вселенной, о Котором громко свидетельствуют и небо, и земля, и великое множество разнообразных животных, населяющих разные стихии.

Мы подробно изложили, местами словами самого св. Дионисия, содержание сохранившихся у Евсевия отрывков из его книг «О природе». Легко видеть, что отрывки эти представляют почти законченное целое и дают нам довольно ясное понятие об особенностях литературного таланта и о полемических приемах св. Дионисия в борьбе с языческими философами. И прежде всего, нельзя не согласиться с замечанием Roch'a,[373] что в этих отрывках «мы имеем перед собой работу, которая имеет несомненные художественные достоинства и с эстетической точки зрения по всей справедливости должна быть поставлена рядом с лучшими произведениями языческой и христианской литературы того времени». Эти «художественные» достоинства заключаются в стройности изложения и высоком изяществе речи св. Дионисия. Аргументация св. Дионисия расположена по строго обдуманному и точно выполненному плану: сначала излагаются основные положения противников, затем рассматриваются необъяснимые этими положениями факты и явления природы, расположенные в строгом порядке, начиная от явлений неорганической природы и кончая описанием человеческого тела, а в заключение указывается тот «подводный камень», о который и до настоящего дня разбивается атомистическое мировоззрение, бессильное в объяснении психической жизни человека. Язык св. Дионисия нельзя назвать классическим в строгом смысле этого слова, но и он обладает высокими достоинствами, поражая читателя непереводимой игрой слов,[374] необычайной живостью и разнообразием оттенков. Спокойное и беспристрастное изложение мнений противников сменяется художественной картиной неба, усеянного мириадами звезд, стройно совершающих свои движения по указанному им пути, и живым описанием различных явлений природы и особенно устройства человеческого тела. Временами речь св. Дионисия обнаруживает в нем волнение человека, глубоко убежденного в своей правоте и в нелепости учения противников. Но он нигде не употребляет резких и хотя бы скольконибудь оскорбительных выражений по адресу своих противников и только местами не скрывает чувства сожаления, возбуждаемого в нем умственной слепотой противников, и позволяет себе с оттенком добродушной иронии указать на нелепости, к каким ведет атомистическая гипотеза.[375]