Последние штрихи - Эстер Браун

Остановившись под портретом первой леди Филлимор, я сделала вид, что внимательно его изучаю, а сама просто глубоко вдохнула. Меня интересовал запах — знакомый, привычный с детства запах Академии. Вроде тот же, однако я уловила в нем и посторонние примеси.

Как заправский дегустатор, я принялась раскладывать запах на отдельные компоненты. Полировочный воск. Старые книги. Несколько дамских парфюмов, сцепившихся в токсической схватке. Среди них, конечно же, бессмертный «Шанель № 5», еще какой-то новый, с привкусом моющего средства для туалета, и масло для тела с ароматом ванили. В Академии всегда найдется хотя бы одна девица, которая обожает запах ванили.

Что и говорить, этот «букет» решительно меня не устраивал. Во времена Фрэнни в вестибюле пахло живыми садовыми цветами: розами, пионами, душистым горошком. А сейчас несло какой-то затхлостью, причем с явным отголоском хвойного освежителя.

Худшие подозрения подтвердились, когда я заметила ароматизатор воздуха, предательски выглядывающий из-за букета роз на серванте. Никто и не думал его прятать! И тоже подделка, причем самая дешевая.

В нескольких шагах от кабинета начальницы Поллетт затормозила.

— Хочу, чтобы вы были в курсе, — опасливо зашептала она. — Мисс Торн вчера ходила к стоматологу, поэтому сегодня не в духе. У нее там нарывы. Наверное, от мятных леденцов: они же как наркотик — не оторвешься…

— Поллетт, — тихо сказала я, — ради бога, не обижайся, но… Скажи, мисс Торн знает, что ты рассказываешь всем о ее нарывах? Насколько мне известно, раньше она говорила студенткам, что хороший секретарь — это тот, кто умеет держать язык за зубами. Думаю, она и до сих пор так считает.

— Что? А… Не знаю. Вы точно не инспектор? — Поллетт была похожа на щенка, который только что нагадил в тапки. — Вообще-то я не собиралась идти секретарем! — вдруг выпалила она. — Я думала, здесь просто отель. И у меня не спрашивали никаких рекомендаций! Вот черт… Про это, наверное, тоже не надо было говорить…

— Ничего страшного. — Я дружески похлопала ее по плечу.

Поллетт, похоже, не закончила.

— И еще: ради бога, не рассказывайте ей про парковки! Я, конечно, не собираюсь покрывать Анастасию, но вообще-то она влипла уже два раза за этот месяц. Я ей говорила: Ана, надо как-то разобраться с этим, а она: мне по фигу, у меня папа в русской мафии большая шишка.

— Хорошо, не буду, — с тихим достоинством пообещала я, хотя больше всего на свете мне хотелось сейчас заорать на ультразвуке: да что же здесь, черт вас всех возьми, происходит?!

Ладно, будет что рассказать Лив — тоже утешение. И вообще, чем паниковать, лучше начну с малого.

— Можешь взять у меня пальто? Отлично! — Я вместе с Поллетт прошла в раздевалку. — У вас есть деревянные плечики? Они гораздо лучше по форме, чем металлические. Нет? Ладно, потом разберемся. Ну а теперь доложи обо мне мисс Торн. Только дай нам обеим время поправить макияж.

На лице Поллетт мелькнула благодарная улыбка, которая делала ее похожей на девочку лет двенадцати.

Как только она убежала, я приступила к фирменной филлиморовской проверке, которую здесь коротко называли ППЗ (Пуговицы — застегнуты, Помада — свежая, Зубы — чистые). После этого я выпрямилась в полный рост, вдохнула как можно больше воздуха — и стала медленно-медленно его выпускать. Так… Мисс Торн знает меня с детства — с какой стати я должна нервничать? Кроме того, теперь мне известно про ее нарывы и тяжелую наркотическую зависимость от мятных леденцов…

Когда Поллетт вернулась, вид у нее был прибитый.

— Сейчас принесу кофе, — сказала она, проводив меня к кабинету.

Я постучала в белую дверь и успела сосчитать до четырех, прежде чем из глубины кабинета раздался певучий голос:

— Войдите!

И я вошла.

У меня не сохранилось практически никаких воспоминаний о кабинете директора, поскольку, чтобы попасть во владения мисс Вандербильт, требовался веский повод. Мне такого повода ни разу не представилось — ни плохого, ни хорошего.

Вообще-то комната была задумана как гостиная — кремовая, «под веджвудский фаянс», с книжным стеллажом во всю стену и французскими окнами, выходящими в небольшой огородик, где студентки должны были выращивать травы, но ни в коем случае не загорать.

Теперь же весь торец комнаты занимал антикварный письменный стол, настолько огромный, что сидящую за ним мисс Торн я даже не сразу заметила. На ней был карамельно-розовый кашемировый костюм и тройная нитка жемчуга, которая покоилась на приподнятой груди, как на полке. Поседевшие волосы она уложила в виде крупных завитков — наподобие тех, что обычно сооружают на торте из взбитых сливок. Компьютером здесь и не пахло: на столе стоял серебряный телефонный аппарат, три ролодекса[16] в стиле ар-деко и чаша лиможского фарфора с горкой мятных леденцов.

Мисс Торн подняла глаза и бросила на меня гостеприимный взгляд, в котором были прекрасно сбалансированы радость и удивление. Но когда я подошла к столу с вежливо протянутой для приветствия рукой, она не поднялась мне навстречу, а лишь размашисто подписала какую-то бумагу и пристукнула подпись массивной печатью.

В ту же секунду у меня возникло чувство, будто я без приглашения явилась на официальное открытие сессии парламента, где сейчас произнесут тронную речь. В мгновение ока я растеряла всю свою уверенность: теперь я казалась себе слишком высокой, слишком нескладной и отвратительно одетой. Но больше всего я испугалась за свои туфли: каблуки были такие тонкие, а ковер такой ворсистый, что я уже видела, как спотыкаюсь и падаю под стол.

— Элизабет! — сказала мисс Торн. — Ну садись же! Я как раз заканчиваю стопку писем — подождешь еще минутку?

— Разумеется, — кивнула я, осторожно убирая непригодившуюся руку и усаживаясь на высокий стул, под действием которого мой выговор тут же приблизился к букингемскому. — Возможно, я прибыла слишком рано?

— Мм. Вроде нет. Ничего-ничего. Разве что самую чуточку.

На самом деле я пришла вовремя, как, впрочем, и всегда. Точность — вежливость королей. Это мне вдалбливали с самого детства.

Мисс Торн явно была не столь любезна, как на поминках Фрэнни. Мысленно я попыталась ее оправдать: я ведь тоже «не человек», пока не выпью утренний кофе и не разберусь с бумагами.

Пока она заканчивала подписывать документы, я убрала сумку с колен, расправила юбку и принялась незаметно оглядывать комнату на предмет случайно затесавшейся фотографии далекого 1980 года. Кабинет мисс Торн был уставлен и увешан портретами выпускниц Академии в серебряных рамках. «Дорогой мисс Вандербильт с любовью, Нинкс Гаррингтон (урожденная Фитерстоун!!!), чмоки-чмоки». Портрет, ближайший ко мне, почерк округлый. С классической «стоячей» фотки улыбается жизнерадостная брюнетка, демонстрирует малыша с цепким взглядом будущего банкира. Разумеется, фоном служат сверкающий «рейнджровер», огромный особняк и два черных лабрадора. Явно не то. Лиф с оборкой, подкладные плечи — судя по всему, середина восьмидесятых. То есть фотография более поздняя.