Гомер - А. Лосев

3) Весьма возможно, что приведенные выше такие факты, как комиссии Писистрата и реформы гомеровских рецитации при Солоне, и являются внешним и общественным оформлением того, что незадолго до этого создавал Гомер как единоличный автор, хотя никаких абсолютных хронологических утверждений мы здесь не имеем права делать.

4) Не могут быть абсолютными также и наши суждения о месте жительства Гомера уже по одному тому, что конструируемый нами на основании самих же поэм их имманентный автор мог существовать и в виде множества авторов (правда, при условии их полного художественного и идеологического единства). Весьма возможно, что некий выдающийся рапсод, сочинивший ряд песен, вошедших в гомеровские поэмы, а может быть, и все их целиком, по имени Гомер, жил где-нибудь в Ионии, на островах или в Малой Азии. Некоторым свидетельством для этого, помимо твердых аттических традиций об ионийстве Гомера, могли бы быть слова (Илиада, II.234) о локрах "по ту сторону священной Эвбеи", потому что здесь как будто бы автор мыслит себя живущим на восток от Эвбеи, т. е. именно на островах или на малоазиатском побережье. Абсолютного значения, однако, эти слова не могут иметь потому, что весьма опасно вообще переносить на самого поэта то, что он говорит в своих произведениях. Ввиду указанных выше аттических элементов у Гомера не исключена возможность, что он жил и работал в сфере аттических влияний и даже был афинянином. Но абсолютных данных для этого, конечно, нет.

5) Весьма соблазнительными являются доводы Скотта о Смирце как о родине Гомера (J. A. Scott, The Unity of Homer, Berkley, гл. 1, 1921), хотя его критика аттического Гомера, как мы видели выше, во многом требует больших исправлений. Кроме приведенного выше текста из "Илиады" о локрах "по ту сторону Эвбеи", т. е. о том, что поэт мыслит себя находящимся на восток от Балкан, Скотт приводит еще некоторые интересные соображения. В "Илиаде" (II.145–148) поэт сравнивает ахейское собрание с Икарийским морем, которое волнуется от Эвра и Нота, и с нивой, волнуемой Зефиром; а в стихе 395 тоже говорится об ударах волн, волнуемых Нотом. В песни IV.422–426 Зефир тоже гонит с громом волны, которые точно обрушиваются на утесы. В стихах 275–277 опять Зефир гонит тучу с моря на берег. Все эти юго-западные ветры именно в области Смирны и вообще на малоазиатском побережье являются вихревыми и губительными, в то время как в Греции и Риме Зефир вообще считается наиболее легким и нежным ветерком. Далее, восход солнца (VII.422), осенней звезды (V.5) и Зари (XIX.1) изображается в "Илиаде" так, как будто бы поэт наблюдал это на островах Эгейского моря. Гомер обнаруживает слишком близкое знакомство с долиной Каистра, сравнивая передвижение аргоссцев с полетом диких птиц около реки Каистра (II.459–465), а Каистр находится в нескольких километрах от Смирны. Материковые греки придавали большое значение рыбной пище, а в "Одиссее" (XII.332) говорится, что греки ловили рыбу из-за крайнего голода. По свидетельствам путешественников как раз в Смирне рыба плоха и редка и едят ее только бедняки. Самого Гомера в древности называли Мелесигеном, т. е. рожденным на реке Мелете. Но Мелет опять протекает около Смирны. Подобного рода аргументы производят известное впечатление. Но им, конечно, далеко до абсолютной значимости, поскольку каждому из них можно противопоставить и разные другие соображения. Поэтому мы настаивали бы не на Смирне, не на Хиосе, не на других местностях Эгейского бассейна, а только указали бы на связь Гомера с Ионией вообще, отказываясь от возможной здесь и всегда условной детализации.

11. Современное положение вопроса о комиссии Писистрата и гомеровской реформе Солона

После изучения вопроса о том, что такое Гомер как имманентный автор "Илиады" и "Одиссеи", сам собой возникает вопрос о месте, о времени и обстоятельствах появления первого рукописного текста этих поэм. К сожалению, научный гиперкритицизм XIX и XX вв. сделал все, чтобы разрушить твердое античное мнение о комиссии Писистрата, хотя против нее совершенно невозможно привести каких-нибудь филологических и исторических доводов. Достаточно познакомиться со сводкой всех этих материалов и мнений из М. Valenton'a в журнале Mnemosyne, 24, 405–426, 1896, чтобы убедиться, насколько трудно в этой области сказать что-нибудь новое.

а) Факт комиссии Писистрата, если и не признавался всей античностью (как то думал Вольф), был все же одной из очень твердых и непоколебимых античных традиций.

1) Многие браковали свидетельство об этой комиссии у Цицерона на том основании, что Цицерон вообще был плохо знаком с греческими источниками. Но даже если это и так, то уже во всяком случае огромным их знатоком был византийский ученый Tzetzes (Цец), а он тоже говорит о комиссии Писистрата и даже приводит имена ее четырех членов. Можно бранить Элиана за гекритичность и сумбурность его сообщений, но едва ли был чистым выдумщиком в этом вопросе Геродот (VII.6), сообщающий об Ономакрите как редакторе и издателе при Писистрате. Неизвестно также, почему нужно нам сомневаться в сообщениях Павсания (VII.26), Либания (в Панегирике Юлиану 1.170), Евстафия, Свиды и др. Это, во всяком случае, очень твердая античная традиция.

2) Одним из наиболее серьезных аргументов против комиссии Писистрата является то, что выдвинул Лерс в 1862 г. и чему в дальнейшем придавалось большое значение многими исследователями (Виламовиц, Людвик), именно, что об этой комиссии Писистрата ничего не знают самые знаменитые античные исследователи Гомера, александрийцы Зенодот, Аристофан и сам Аристарх. Этот аргумент, однако, содержит в себе все признаки гиперкритицизма. Во-первых, из молчания александрийцев совершенно нелогично делать вывод об их незнании, во-вторых, сам же Виламовиц, резко критикующий комиссию Писистрата. приводит (1884) две схолии, на основании которых можно косвенно заключить, что Аристарх об этой редакции Писистрата знал. Это мнение, правда, оспаривается другими, но совершенно ясно, что вопрос о существовании комиссии Писистрата вовсе не зависит от вопроса о том, знали ли о ней что-нибудь александрийские ученые или нет, и еще менее зависит от того, можно ли найти у них об этом какие-нибудь упоминания. В-третьих, молчание александрийцев по этому вопросу может быть объясняемо многими другими причинами, кроме их прямого незнания. Так, например, Аристарх уже по одному тому мог не говорить о редакции Писистрата, что он считал Гомера афинянином по рождению. Ричль (1838) так и считал, что александрийцы не упоминали о Писистрате исключительно ввиду общеизвестности его гомеровского редактирования. Лерс, конечно, против этого возражал, но сторонников этого взгляда всегда было немало (среди них, например, Бете). Многие (Аллен, Виламовиц) связывают рассматриваемую античную традицию о редакции Писистрата с Пергамской грамматической школой, и Флях считал, что александрийцы замалчивали Писистрата из-за своей вражды к Пергамской школе, которая была их конкурентом по редактированию Гомера. В-четвертых, исследователи, отвергающие античную традицию о Писистрате, должны были бы привести какие-нибудь указания античных источников на другие обстоятельства появления рукописного текста Гомера. Если у них вызывает удивление молчание александрийских ученых о редакции Писистрата, то нас еще в большей мере удивило бы то, что ни один из многочисленных античных грамматиков, комментаторов и критиков за всю тысячелетнюю античность не заинтересовался вопросом о подлинном происхождении первого гомеровского текста, если бы указанная античная традиция казалась им неподлинной или по крайней мере если бы она не имела всеобщего распространения. Но во всем необозримом античном материале нет никакой возможности найти каких-либо малейших указаний на каких-нибудь других, кроме Писистрата, редакторов или издателей первого текста Гомера.

3) Другим основным аргументом против писистратовской редакции было выдвигаемое против Вольфа указание на наличие у греков письменности задолго до Писистрата. Виламовицу через 80 лет после Вольфа, конечно, нетрудно было доказать существование у греков письменности задолго до VII в.: греки, оказывается, усвоили себе финикийское письмо еще в X в. до н. э. Однако совершенно нелепо делать отсюда выводы о недостоверности всей указанной античной традиции о Писистрате.

Во-первых, из того, что была письменность до Писистрата, нисколько не вытекает, что до Писистрата она была употреблена для поэм Гомера. Иначе какой-нибудь исследователь будущих столетий, прочитавши где-нибудь о первой записи русских былин в XIX в., имел бы полное право отвергать эту запись в XIX в. на том основании, что письменность и книгопечатание были в России за несколько веков до этого времени.

Во-вторых, устная эпическая традиция, никак не фиксируемая письменно, представляет собою вполне естественное и социально-обусловленное явление: она и без всякой письменности есть нечто весьма прочное, твердое и устойчивое в течение многих веков; и народная память, т. е. память народных певцов, сказителей, рассказчиков, такова, что она не только не нуждается ни в какой записи, но в те времена она гораздо прочнее и надежнее всех тогдашних способов письменности.