Мари - Генри Хаггард

— Не совсем, — перебил Ретиф, — ибо я должен сказать еще кое-что. Друг Аллан, ты играл честно и я уверен, что нет никого в Африке, кто смог бы стрелять подобно тебе.

— Это так, — хором сказали стоявшие здесь буры.

— Минхеер Перейра, — продолжал Ретиф, — хотя вы, также, отличный стрелок, что достаточно хорошо известно, но я уверен, что, играй вы честно, вас победили бы, но так, как произошло, вы спасли свои сто фунтов. Минхеер Перейра, — добавил он звучно и громко, — вы мошенник, который навлек позор на нас, буров, а что касается лично меня, то я никогда больше не подам вам руки.

Теперь, когда Ретиф выразил свое негодование, яркое лицо Перейры стало белым, как рубаха.

— Мой бог, минхеер, — сказал он, — я боюсь, что мне придется ответить вам за такие слова, — и его рука потянулась к висящему на поясе ножу.

— Что? — воскликнул Ретиф. — Вы хотите второго состязания в стрельбе? Прекрасно!.. Если так, то я готов: с целыми пулями или с распиленными. Никто не скажет, что Питер Ретиф побоялся любого человека, тем более такого, кто не постеснялся попытаться украсть награду, как гиена крадет кость у льва. Ну же, нападайте, Эрнан Перейра, нападайте!

Я не уверен, что смог бы сказать, чем все это кончится, хоть и убежден, что у Перейры не хватило бы духу пойти на дуэль с доблестным Ретифом, человеком, храбрость которого вошла в поговорку. Во всяком случае, видя, как осложнилась ситуация, Анри Марэ вышел вперед.

— Минхеер Ретиф и племянник Эрнан, оба вы мои гости и я не позволю ссориться из-за этой глупости, в особенности потому, что Эрнан никогда не намеревался мошенничать, а только делал то, что показалось ему дозволенным. Зачем ему делать это, ему, являющемуся одним из лучших стрелков в колонии, хотя, возможно, юный Аллан Квотермейн здесь самый лучший стрелок. Разве и вы не скажете это также, друг Ретиф, особенно сейчас, когда это необходимо, когда все мы должны быть как братья? — добавил Марэ умоляюще.

— Нет, — прогремел Ретиф, — я не солгу, чтобы сделать приятное вам или другим!

Тогда, видя его непреклонность, Марэ подошел к племяннику и что-то горячо зашептал ему на ухо. Что он говорил, не знаю. Результатом этого было то, однако, что одарив и Ретифа и меня мрачным взглядом, Перейра круто повернулся к нам спиной и пошел туда, где стояла его лошадь. Вскочив в седло, он быстро уехал, сопровождаемый двумя готтентотами.

Последний раз за долгое время я видел Перейру и охотно бы не видел его никогда. Но, к сожалению, это было не так…

ГЛАВА VI

Расставание

Буры, прибывшие к ущелью под предлогом увидеть состязание, хотя цель у них была совсем другая, теперь разъезжались. Мне приятно сказать, что перед отъездом многие подходили ко мне и поздравляли как с удачной обороной Марэсфонтейна, так и с меткой стрельбой. Некоторые также выражали недовольство Перейрой, причем весьма откровенными словами.

Существовала договоренность, что мы с отцом переспим эту ночь в имении Марэ, а утром вернемся домой. Однако, отец, который был безмолвным, но внимательным свидетелем происшедшей сцены, пришел к заключению, что после случившегося едва ли мы будем желанными гостями и компании Перейры лучше избегать, в связи с чем подошел к Марэ и попрощался с ним, сказав при этом, что нужно послать кого-нибудь за моей кобылой.

— Нет, нет, — возразил Марэ, — на эту ночь вы мои гости. Можете ничего не опасаться: Эрнана дома не будет. Он уехал по делам.

Поскольку отец колебался, Марэ добавил:

— Друг, я умоляю вас побыть у меня дома, потому что я должен сказать вам кое-что важное, о чем я не могу говорить здесь.

Тогда, к моему удовольствию, а также успокоению, отец согласился: ведь не согласись он, был ли бы еще для меня такой удобный случай переброситься несколькими нежными словами с Мари?.. Итак, собрав гусей и двух соколов, из которых я предложил сделать чучела для Мари, с помощью близких я взобрался в повозку и мы отправились, прибыв в Марэсфонтейн к ночи.

После ужина хеер Марэ пригласил отца и меня побеседовать в гостиной. После некоторого раздумья, или мне это только показалось, он сказал мывшей посуду дочери, с которой мне еще не посчастливилось поговорить, следовать за нами.

Когда все уселись и мы, мужчины, раскурили трубки, хотя сознание того, что последует, отбило у меня вкус к курению, Марэ заговорил по-английски: этот язык он до некоторой степени знал. Он сделал это в угоду моему отцу, который считал делом чести не понимать по-голландски, хотя, бывало, он отвечал Марэ на этом языке, когда тот делал вид, что не понимает по-английски.

Ко мне он обращался по-голландски, а к Мари — по-французски. Это был ужасно курьезный и, так сказать, полиглотский разговор.

— Слушай, Аллан, — сказал он, — и ты, Мари, я услышал касающуюся вас историю, хоть я никогда и не давал вам разрешения на «опсит» (согласно бурскому обычаю посиделки помолвленных ночью со свечами), а вы завели друг с другом любовь.

— Это правда, минхеер, — сказал я, — только я ожидал подходящего случая поставить вас в известность, что мы дали друг другу слово жениться, причем это произошло, когда кафры напали на этот дом.

— Всемогущий! Аллан, странное время вы выбрали, — ответил Марэ, потянув себя за бороду, — ведь слово, данное в крови, должно и завершиться кровью…

— Глупое суеверие, с которым я не могу согласиться, — вмешался мой отец.

— Может быть, и так, — ответил я. — Но об этом знает один лишь Бог. А я знаю, что мы дали слово друг другу, когда думали, что умрем, и мы будем держать это слово, пока смерть не придет за нами.

— Да, мой отец, — добавила Мари, наклонившись над столом, опершись подбородком на руку, а ее черные, как у антилопы, глаза смотрели ему прямо в лицо. — Да, мой отец, это именно так, как уже я говорила тебе.

— А я повторяю тебе, Мари, что это не может осуществиться, — повысил голос Марэ, ударив кулаком по столу. — Я ничего не могу сказать против тебя, Аллан, я уважаю тебя, действительно, и ты сослужил мне огромную службу, но это невозможно…

— Почему невозможно, минхеер? — спросил я.

— По трем причинам, Аллан, каждая из которых решающая. Ты — англичанин, а я не желаю, чтобы моя дочь вышла замуж за англичанина… Это первая причина. Ты беден, что не компрометирует тебя, но с тех пор, как я разорен, моя дочь не может выйти замуж за бедного человека… Это вторая причина. Ты живешь здесь, а мы с дочерью уезжаем отсюда, таким образом не можешь жениться на ней… И это третья причина, — и он замолчал.

— А нет ли и четвертой, — спросил я, — которая является истинной причиной? Именно, что вы желаете выдать свою дочь за кого-либо другого?