Преподобный Варнава, старец Гефсиманского скита(Житие, письма, духовные поучения) - Гефсиманский Варнава

Три гостиницы при обители на четыреста человек, где паломники пользовались даровым приютом и сытной монастырской трапезой, также много способствовали привлечению богомольцев.

Деятельность Иверского монастыря не ограничивалась окормлением лишь людей православных, она простиралась далеко за пределы монастырских стен с единственной целью — противодействовать расколу, а также оберегать православно верующих от вовлечения их в ряды старообрядцев. Чтобы вести собеседования с раскольниками, нужна была специальная литература, и она закупалась на пожертвования. На средства обители в одном из неблагополучных сел была построена церковь-школа. Благодаря такого рода усилиям монашеской обители число раскольников, обращенных в православную веру, исчислялось сотнями.

А началось все со знакомства отца Варнавы (тогда еще послушника Василия) с уроженцем Выксы Димитрием Пивоваровым.

Сын православных родителей, Димитрий Пивоваров, вращаясь среди раскольников-беспоповцев, из которых состояла большая часть населения Выксы, и сам скоро совратился в раскол. Немало этому способствовала и его женитьба на дочери раскольника. Долгое время Пивоваров со всей своей семьей жил в казармах Лепешкинской фабрики, среди разгульного фабричного люда. От природы наделенный веселым и живым характером, он легко подчинился влиянию среды и до зрелых лет проводил жизнь свою безнравственно. Отпав от Православия и заглушив бесшабашным разгулом упреки совести, Димитрий совсем забыл Бога и целых семнадцать лет не появлялся в храме Божием. Но милосердный Господь заставил человека одуматься. Внезапно постигшее его горе — страшная смерть его семилетней дочери — (девочка упала с верхнего этажа казарм в огромное отхожее место и погибла) — настолько потрясла впечатлительного Димитрия, что он совершенно изменился, сделался задумчивым и печальным. Пробудившаяся совесть заставила его устремиться к Богу и в Нем едином искать утешения. Но пытливый ум Димитрия хотел знать достоверно, пребывает ли он в заблуждении относительно истинной веры или нет. Этот мучительный вопрос не давал ему покоя. И вот по совету и указанию добрых людей отправился он на богомолье в святую обитель великого русского подвижника Преподобного Сергия Радонежского, почитаемого даже и раскольниками. Из Лавры вместе с другими богомольцами Димитрий отправился в Гефсиманский скит, здесь-то и состоялась его первая встреча с тогда еще послушником Василием, о которой Димитрий рассказывал следующее: «Войдя в келлию, я остановился позади всех и со вниманием стал вслушиваться в беседы и наставления, которые давал духовник разным лицам. Признаюсь, я надивиться не мог его находчивости отвечать по нуждам всех и каждого. Говорил он очень просто, но так сильно и убедительно, что многие даже плакали от его слов. Все это меня крайне удивило, и я почувствовал к нему глубокое уважение. Прощаясь, старец стал давать каждому по маленькому кипарисовому крестику для ношения на шее. С таким же крестиком подошел он и ко мне и, подавая его, сказал:

— Вот и тебе на благословение, возьми.

— Благодарю, мне не нужно, — отвечал я и крестик не взял.

Этот отказ, видимо, озадачил старца, он устремил на меня долгий и проницательный взгляд. В смущении я опустил глаза.

— Послушай, если хочешь, останься у меня в келлии, мы с тобой побеседуем.

Все вышли, и мы остались вдвоем. Более трех часов продолжалась наша беседа. Что и как говорил он мне, не могу и передать теперь. Помню одно — весь в слезах вышел я из его келлии и до темной ночи одиноко бродил по монастырскому лесу. После слов скитского духовника страшной представилась мне моя прежняя жизнь, мое погибельное отступничество от Святой Православной Церкви. Всю ночь не мог я сомкнуть глаз. Так промаялся я до самого благовеста к утрене. С неизъяснимым ужасом и трепетом переступил я церковный порог. Мучившие меня мысли и здесь, в святыне храма, не давали покоя. Невыносимая тоска сжимала сердце. Но вот мало-помалу благоговейное служение иноков стало пробуждать мое внимание и утешительно действовать на мою страждущую душу. За утреней следовала ранняя литургия. Слушая ее, я плакал, но уже не от скорби и уныния, а от умиления и благодарности Господу Спасителю, обретшему Своей благодатью и меня, погибавшего в расколе. С этой минуты я твердо решился оставить навсегда мое прежнее заблуждение, и как будто камень тяжелый спал с моего сердца — так мне стало легко и отрадно. Еще не раз встречался я в тот свой приезд со старцем, укрепляемый его душевной беседой. Здесь же, в обители Гефсиманского скита, присоединен я был вновь к Православной Церкви и сподобился приобщиться Святых Христовых Таин.

Одно только меня смущало: между родственниками моими было много раскольников-беспоповцев, от которых за мое обращение в Православие насмешкам и оскорблениям конца не будет. Я даже решил на родину не возвращаться. Василий был иного мнения.

— Друг мой, — говорил он мне, — милосердый Господь по неизреченной Своей благости призвал тебя от тьмы к свету, от заблуждения к истине. А сколько, быть может, близких тебе и кровных коснеют еще во тьме пагубного заблуждения? „Несть добро отъяти хлеба чадом“[19], — сказал Спаситель. Поэтому возвратись к своим и всеми мерами содействуй их вразумлению и обращению в Православие. Ты боишься глумления их над собой и могущих быть от них неприятностей. Но от испытаний никуда не убежишь: весь мир, по слову Писания, во зле лежит[20]. Не забудь того, что многими скорбьми подобает нам внити в Царствие Божие[21], а скорби ради Господа, ради славы Святой Его Церкви поистине блаженны. „Радуйтеся и веселитеся, — сказано таким скорбящим, — яко мзда ваша многа на небесех“ [22]. И в миру так же, как и в уединении, может благоугодить Господу каждый жаждущий спасения, ибо на всяком месте владычества Его[23].

Многое еще в том же поучительном духе говорил мне старец, убеждал вернуться на родину и всеми силами своей души способствовать обращению в Православие моих родственников-раскольников и других односельчан. При этом мой благодетель-учитель указал меры, которыми я мог бы на них воздействовать, и благословил меня на новую и трудную жизнь».

С немалым удивлением встретили односельчане Димитрия, явившегося после продолжительной отлучки в странном виде. На нем был многошвейный с разноцветными заплатами кафтан, высокий колпак и длинные желтые сапоги. В руке держал он посох с голубем. Странные движения и бессвязные речи являли его всем как бы лишенным здравого разума. Это было началом принятого им на себя великого подвига юродства, на который благословил его старец. Под прикрытием юродства Димитрий стал подвизаться на поприще миссионерства среди своих односельчан.

Тяжел подвиг юродства! Нужно иметь полное отречение от всех благ мира и великое самоотвержение, чтобы при здравом уме казаться безумным, подвергаясь насмешкам, оскорблениям и даже побоям, все терпеть и переносить с незлобием и кротостью. Так и Димитрий бродил по селу, не обращал внимание на насмешки со стороны односельчан и своими загадочными речами юродивого изобличал их заблуждения и нечестие.

До основания Иверской обители около четырех лет жил он уединенно за селом на старом, давно оставленном кладбище. Сначала в землянке, а потом в малой келлии, из сострадания построенной для него добрыми людьми. Здесь, всеми оставленный и презираемый, чуждый не только посторонним, но и самым близким своим кровным родным, он тайно подвизался, измождая свою плоть и проводя время в трудах поста и молитвы. Иногда выходил он из своего уединения, посещал церковные службы, никогда, впрочем, не молясь на виду у людей.

— Димитрий, отчего ты Богу не молишься? — спрашивали некоторые из них.