Преторианец - Валерий Большаков

Лязг, свист, вой, крик, стук, визг, гул стояли над местом битвы, озвучивая величайшее из бедствий – войну.

– Пора! – решил Гефестай, вздрагивая от возбуждения, и махнул рукой: – Толкай!

Искандер дернул за рычаг, баллиста издала короткий грохот, и гарпаг улетел к гелеполе, пробивая стену на высоте четвертого яруса.

– Отпускать? – завопил Ширак.

– Отпускай!

– Ложись!

Сак двинул здоровенной киянкой по рычагу на блоке противовеса и упал, прикрывая голову. Ременной канат мгновенно натянулся, а заскрипевший и застонавший блок стал бешено вращаться. Запахло дымком и жженым деревом.

Лобанов подполз к амбразуре и выглянул, как из ложи, на сцену театра военных действий. Гарпаг, пробивший стенку гелеполы, раскрылся внутри, как якорь, а кожаный трос подрагивал и гудел. Видать, какая-нибудь каменюка в несколько тонн весом тянула его через блок.

– Пошла! – заорал Гефестай. – Слава Митре, пошла!

Гелепола, треща и стреляя лопающимися брусьями, стала крениться в сторону бастиона. Когорта, толкавшая ее, заметалась, пытаясь удержать падение громады, но тщетно.

С глухим ударом противовес ляпнулся на землю, ременной канат провис, но участь осадной башни была уже решена – медленно, с нарастающей скоростью гелепола рухнула.

Ужасающий треск и гром покрыли все шумы битвы, сотряслась земля, коробчатая гелепола сложилась, ломаясь и плющась. Легионеры сыпались из нее, как зерно из худого мешка, и тут же попадали под обстрел парфянских лучников.

– Огоньку им! – захохотал Гефестай. – Пущай погреются!

Укрепив горшок с нефтью в праще онагра, он подпалил ветошь на крышке сосуда и сам ударил по спусковому рычагу. Онагр[63] подпрыгнул, как лягающийся осел. Зажигательный снаряд ударился о гелеполу, огненным ручейком проливаясь в разрыв по углу. Вопли и крики римлян подтвердили точность попадания.

– Наш вам горячий привет! – проорал сын Ярная, явно дурачась. – Видали, как я ее?! Хлоп – и готово! Плавали – знаем!

– Ну, не один ты поучаствовал, – резонно заметил Эдик. – Мы тоже проявили массовый героизм…

– Молчи, презренный!

Загнусавили букцины, играя отступление. Поредевшие когорты стали отходить, сохраняя строй.

– Красиво идут! – ухмыльнулся Лобанов.

– Ага! – радостно подтвердил Гефестай.

– Один – ноль! – воскликнул Эдик. – В нашу пользу!

Мир-Арзал тупо ходил по кругу, наваливаясь на толстый рычаг-рукоятку, и вращал жернов.

Тяжелый каменный круг туго проворачивался, перемалывая зерно, но мука сыпалась где-то наверху, за толстым настилом из досок, а в душное подполье к Джуманиязову только пыль попадала через щели в полу.

За месяцы рабства Мир-Арзал зарос бородой, одежда его изорвалась в клочья, и лишь дурацкий кожаный передник прятал тощие чресла. Только от кого? От мельника Пакора сына Фрахата из Мехридаткерта? Так вся роскошь общения с Пакором начинается с лупки и кончается лупкой. Мельник с раннего утра угощает раба-мукомола камчой и хлещет его, хлещет, пока Мир-Арзал не поднимется с сырого пола, где он почивал ночью, скорчившись и дрожа, и не встанет к рычагу.

И по кругу, по кругу, по кругу… Не размыкая глаз после жутких пяти часов полусна-полуобморока. Хрипло дыша, выкашливая муку из легких, упираясь босыми ногами в выщербленный пол. Под глухое громыхание жерновов, под скрип и дробный треск размалываемых зерен, под звяканье ржавой цепи, которой Джуманиязова приковали к мельнице.

И не дай тебе Аллах свалиться в изнеможении! Тут же по лестнице ссыпется Пакор или сынок его Артавазд и начнет отводить душу – с криком и бранью охаживать Мир-Арзала плеткой.

Отныне в жизни Мир-Арзала лишь два счастливых момента – короткий перерыв посередине восемнадцатичасового рабочего дня, когда он трясущейся рукой пихает в рот разваренные бобы из миски и вылизывает подливку, и самый конец работы, в третьем часу ночи, когда ему разрешается упасть и забыться до близкого утра…

Мир-Арзал сильно вздрогнул и проснулся, тараща глаза в полутьму. Так это ему снилось?! Это он во сне по кругу, по кругу?! Что такое?.. Дневной свет пыльными лезвиями сек подполье из щелей в полу и потолке, но тихо было наверху. Никто не бранился, не грюкал по ступеням в сандалиях, обещая «лодырю-мукомолу всю спину исполосовать!».

Мир-Арзал сел и потряс кудлатой головой. С волос посыпалась мука.

Поднявшись на затекших ногах, он пошатнулся и вцепился в дверную решетку из кривоватых, но очень прочных стволиков саксаула.

– Э-гей! – крикнул он. – Пакор! Артавазд!

А в ответ – тишина… Нет, вот чьи-то шаги! Артавазд?! Мир-Арзал кинулся к рычагу и уперся в него руками и грудью. Жернов пошел легко, зерна не мешали вращению. Да что случилось?!

– Эй! – послышался дребезжащий голос. – Что шумишь, аншахрик?[64]

Мир-Арзал обернулся и увидел Сурхана, человека безобидного, приносившего ему бобы, а по великим праздникам не жалевшего подливки.

– А где все? – спросил Мир-Арзал на ломаном латинском. – Не пойму… Тихо везде. Что случилось?

Сурхан закряхтел и покачал головой.

– Война… – вздохнул он. – Римляне подступили к городу. Хозяина нашего убило – пробило насквозь дротиком из баллисты и пришпилило к старой чинаре…

– Так ему и надо! – вырвалось у Мир-Арзала.

Не думая, он брякнулся на опухшие колени и даже не почувствовал боли.

– Отпусти меня, старик! Не помирать же мне в этой норе?!

– Ты же дэв! – усмехнулся Сурхан. – Чего ж ты не порвал цепи и не снес решетку?

– Да какой из меня дэв… Выпусти!

Сурхан подумал-подумал и рукой махнул. Сходил наверх и вернулся с молотом и клином. Отперев решетку, он склонился над цепью и вставил клин в окову.

– Бей! – приказал он.

Мир-Арзал подхватил молот, размахнулся и ударил по клину. С третьего удара болт лопнул, и Мир-Арзал освободил ногу. А на счет «четыре» он размозжил голову Сурхану, запамятавшему, что дэвов жалеть не стоит.

Наверху Мир-Арзалу пришлось туго – дневной свет резал глаза. Первым делом Джуманиязов, давясь и жмурясь, пожрал черствые лепешки, запивая их теплым вином, оставшимся в кувшине с вечера. Подкрепившись, он быстренько омыл лицо, примерил хозяйские шаровары и какую-то дурацкую длинную рубаху без рукавов – Пакор называл ее туникой.

И только потом отправился вызволять товарищей. Сперва вывел из норы под мельницей Даврона, потом они вдвоем вызволили остальных подельников, прикованных к храмовому колодцу.

– Аллах акбар! – щерил зубы Исмат. – Уа Мир-Арзал расуль Аллах!

– Не богохульствуй! – пробурчал Тураб, расчесывая худые телеса, искусанные насекомыми.

– А нету, выходит, Аллаха! – захихикал Исмат. – И Мухаммед не родился еще!

Шавкат, охая и шепотом бранясь на русском, растирал мозоль на шее, натертую кованым ошейником.

– Неужели все кончилось? – простонал он.

– Все только начинается, братцы-мусульманцы! – ухмыльнулся Мир-Арзал.

– Опять грабить? – упавшим голосом спросил Шавкат.

– Я ж тебе когда еще говорил: без автоматов мы пустое место! Грабить… Прежде чем грабить, ты пойди да выучись мечом махать! Придется нам по новой служить…

– Весь вопрос, – подал голос Даврон, – кому именно? И за что?

– Вопрос в тему! – кивнул Мир-Арзал. – С хозяевами мы точно не уговоримся, но пожаловали гости…

– …Мы им помогаем… – подхватил Даврон мысль вожака.

– …И Рум отсчитывает нам полновесными золотыми! – закончил Мир-Арзал. – Прикинь?!

– Помогаем… – буркнул Тураб. – Это как? Выполним интернациональный долг?

– Ворота откроем! – рубанул Даврон.

– Да ну-у… – протянул Исмат. – Там столько стражи…

– Исма-ат! – ласково сказал Мир-Арзал. – За легкий труд золотом не платят! Все пожрали? Спим до вечера! Из дома не выходить!

Обыскав весь особняк, Мир-Арзал нашел то, что искал, – целый моток прочной веревки, крученной из конского волоса. Намотав ее на тело поверх туники, Мир-Арзал накинул сверху плащ-химатий.

– А не порвется? – боязливо спросил Шавкат.

Даврон презрительно фыркнул.

– Пойду один, – успокоил Шавката Мир-Арзал, – я получше вас шпрехаю на ихней латыни!

Из дома Артавазда экс-дэвы, а ныне беглые рабы не выходили на улицу до сумерек, пока их глаза не перестал резать свет, от которого «дэвы» отвыкли в подполах. А только закатилось солнце, малюя запад в красный и лиловый, Мир-Арзал со всей гоп-компанией покинул проклятый дом, еле подавив в себе желание поджечь его. Нельзя! Незачем привлекать внимание. Но он вернется сюда, когда отопрет римлянам ворота! И тогда он припомнит – всем им!

Растягивая губы в улыбке, Мир-Арзал выбрался за стены квартала и пошагал, пробираясь кривыми улочками к куртине между Южным и Западным бастионами. Даврон бесшумно крался следом, за ним, сбившись в кучку, плелись Тураб, Исмат и Шавкат.