Слуга Смерти - Константин Соловьев

— «По обыкновению», «однако же…», — проворчал Макс вполголоса. — Ненавижу протокольный язык. Писано для идиотов.

Я шикнул на него и продолжал:

— «…поскольку на лице ее было выражение сильнейшей муки или же испуга. Я отшатнулась назад, зацепивши стол, поскольку смерть Фрау Блюмме явилась для меня жестокою неожиданностью, от которой я едва не лишилась чувств…». Ну, дальше она просто побежала за врачом из соседнего дома, а тот уж вызвал жандармов, ничего примечательного.

— Редкое по чувству описание.

— Не понял? Я могу прочесть еще раз.

— Благодарю, хватит.

— «На лице ее было выражение сильнейшей муки или испуга»!

— Что с того? В наше время есть невыдержанные люди, которые путаются или даже испытывают боль перед смертью. Не вижу ничего удивительного. Если ты намекаешь на то, что смерть была не мгновенной, я могу лишь сказать, что даже за одно мгновенье человек зачастую успевает…

— На ее лице, Макс! На лице!

— Вот дьявол, да что ж ты хочешь?

Я вздохнул:

— У нее не было лица.

Он широко открыл рот, точно в нем должно было родиться изумленное восклицание, но так и остался безмолвен, ограничившись тем, что хлебнул еще вина.

— Ты имеешь в виду, — уточнил он осторожно, — что к тому моменту, когда ты ее осматривал, никакого выражения на ее лице быть не могло?

— Точно, господин тоттмейстер, вы и в самом деле проницательны. Ей раздробили чем-то тяжеленным голову, осталась лишь часть челюсти да затылочная кость… Удар был исключительной силы, а скорее даже — удары. Я видел ее — там.

— Экономка лжет? Ну вот еще… Ты ведь не думаешь, что это она…

— Она не лжет. А те, кто записывал ее слова, даже ничего не сообразили. Она видела лицо мертвой Марты Блюмме. Потому что тогда оно у нее еще было.

— Стоп. Уж не имеешь ли ты в виду, что некто убил эту самую Марту, скрылся, а когда экономка нашла тело и убежала, вернулся и разбил покойнице голову?

Я кивнул. Убедительно вышло или нет, но Макс нахмурился:

— Ну знаешь ли. Право слово, странное поведение для убийцы. Убить бедную женщину, потом… Погоди, экономка могла его спугнуть, пока он не закончил. Он спрятался где-нибудь в соседней комнате, хоть бы и в шкафу убедился, что она ушла, взял палицу и…

— Не годится, — спокойно сказал я, получая определенное удовольствие от того, как Макс теребит в глубокой задумчивости подбородок. — Я смотрел время смерти — ее убили вскоре после полудня. А экономка пришла практически часом позже.

— Тогда вообще вздор, вот что. Убийца выжидает час, прежде чем убрать свои следы! Я не думаю, что он помешан до такой степени. Что можно делать час наедине с трупом?

— Это выглядит странно лишь до тех пор, пока мы пытаемся поместить полученные знания в систему, которая не кажется нам странной. Может, странность не в том, что мы только что узнали, а как раз в том, что мы знали до этого?

— Сфинксовы вопросы! Я ни черта не разобрал. Странность в чем?

— Отчего мы решили, что убийца один? Почему не двое?

— Ну постой. Потому что почерк сходится, хоть и не в мелких деталях. Если предположить, что действует не один помешанный убийца, а два, и тела не связаны, мы обрушим все то, что пытались до этого времени построить, не так ли?

— Ты спешишь. Давай предположим, что убийцы два, но, — я сделал ударение на этом веском «но», — но тела связаны, поскольку убили их одни и те же люди.

Макс уставился на меня в молчаливом удивлении. Пришлось объяснить:

— Они работают парой. Возможно, их и больше, но пока фактов хватает, чтобы объяснить лишь присутствие двоих. Первый убийца обрывает жизнь. Он подкарауливает жертву, которую выбирает по неизвестному нам пока принципу, и вонзает ей в грудь кинжал. Один раз или несколько, по обстоятельствам. Он умеет выжидать, он действует внезапно, решительно и достаточно здраво. Его не интересуют деньги, он не берет их даже там, где они есть, он не делает ничего с покойниками, он просто уходит.

— Кхм.

— Не перебивай. Второй. Его даже сложно назвать убийцей — он приходит тогда, когда все уже кончено. Хоть он действует в паре с первым, они передвигаются не вместе, второй точно идет по следу первого и убирает следы. Проще говоря — разбивает головы, спасая первого от лап тоттмейстеров.

Не спрашивая разрешения, Макс молча закурил папиросу, непривычно долго покрутив ее в пальцах.

— Двое? — спросил он внезапно, после нескольких затяжек. — Интересно.

— Конечно, это лишь теория.

— Построенная только на том, что убийца в первый раз не сразу размозжил голову?

— Это основной довод, конечно. Жаль, что у нас нет свидетелей по телу того мужчины из переулка, но я почти уверен, что картина была схожей.

— То есть сперва его убил собственно убийца, а потом некий его помощник или, если угодно, сподвижник закончил дело?

Я просто кивнул.

— Не понимаю. Шутник, мысль, не спорю, занятная, но я не вполне понимаю, отчего такое странное разделение труда? К чему это странное компаньонство? Ведь куда проще было бы тому, кто убил, все самому и закончить! Если он не ограничен во времени и хладнокровен, ничего не стоит взять дубину или что-нибудь вроде и… ну, ты понимаешь.

— Может, он слишком слаб для такого рода работы?

— Вот уж нет! — Макс фыркнул, отчего из его рта вырвалась сизая дымная змея и почти сразу растворилась в воздухе. — Во-первых, твой первый убийца вовсе не хиляк. Если помнишь, я сам осматривал второе тело. Удар был нанесен чрезвычайно сильный. Чтобы клинок пробил мышцы, прошел между ребрами и хорошенько увяз в сердце, нужна твердая рука. Человеку с такой рукой нет нужды просить помощи, чтобы разбить голову. К тому же учти, он мог нанести и много ударов, не обязательно один, от которого голова разлетелась бы на черепки, как гнилой арбуз. Или скажешь, что он брезговал?

— Я видел его слишком недолго, чтобы спросить. К тому же я даже теперь не уверен, кого именно видел. Подумай вот еще над чем, дружище: даже если первый убийца по каким-то неизвестным нам причинам не может или не хочет завершить работу, оставляя уборку следов компаньону, отчего они не действуют вместе? Почему второй двигается за ним, вместо того чтобы провернуть все в тот момент, когда сердце жертвы останавливается?

— Ты выдвигаешь вздорные теории, а меня спрашиваешь, отчего в них дыры? — Макс захохотал, но не очень искренне. — Может, оттого, что построены они на показаниях безграмотной экономки, которая могла увидеть что угодно, хоть архангела Гавриила с огненным мечом?

— Она производит впечатление человека внимательного и душевно здорового, — заметил я, машинально теребя угол исписанного листа. — По крайней мере, манера изложения здравая и ясная.

— Манера изложения! Это даже не она писала! Бьюсь об заклад, это настрочил скучающий жандарм, якобы с ее слов, потому что иначе эта писулька выглядела бы и вовсе непримечательно — оказалось бы, что покойницу экономка видела издалека и зыбко, поскольку была без очков, а от ужаса сбежала в ту же секунду. Вот и состряпали в жандармерии убедительный документ, отчитались о том, что нашли важного свидетеля… А между тем сами даже в доме том не были, оттого и лицо, которое то есть, то нет. Вот твоей теории и нет, — он щелкнул пальцами. — Просто?

— Несложно найти слабое звено в цепи, которую не успели закалить.

— И опять ты прячешься в метафорах. Я лишь указал на то, что твоя теория схожа с воздушным замком, ей не хватает уверенности, твердого фундамента…

— Я уже сказал, что не собираюсь сидеть, сложа руки. Завтрашний день, надеюсь, будет еще более продуктивным.

— Как же собрался действовать?

— Для начала поговорю с экономкой, ее несложно будет найти.

— Глядя в глаза тоттмейстеру, она наплетет, что ты только пожелаешь.

— Я буду осторожен. Мне нужна правда. Затем я надеюсь посетить мертвецкую.

Макс опять нахмурился, между бровями его залегла неглубокая вертикальная складка.

— Зачем?

— Полюбоваться на тела, как понимаешь. Если я не вижу ни одного покойника за день, у меня случаются депрессия и мигрень.

— Пока жаловаться тебе, вроде как, не на что, этого-то добра хватает… Что ты хочешь узнать у мертвецов?

— Не знаю. Скорее всего, ничего и не выйдет. Я помню голову Марты Блюмме, случай явно безнадежный. Твоего мертвеца я как следует не рассмотрел, но если ты утверждаешь, что там пусто, шансы мои невелики.

— То есть, это жест отчаянья, рожденный нехваткой идей и невозможностью действовать дальше?

Все-таки Макс умел бить по больному. В прошлом эта его черта не раз обозначалась, иногда лишь слегка, а иногда и в полную силу. В последнем случае результаты могли быть самыми неожиданными. Другой его чертой было в меру простое и даже легкомысленное отношение к жизни, свойственное немногим из нас, это тоже приносило свои плоды. Одному такому случаю я стал невольным свидетелем.