Обелиск для фуфлыжника - Илья Деревянко

Заткнись, чмо! Я не закончил, – он треснул рукояткой пистолета по лбу пытавшегося возразить Сергея Игнатье-вича. – Идем далее. Не желая делиться с компаньоном, ты намереваешься заграбастать целиком имущество «Ажура» (запасы товаров, а также офис с оборудованием) общей стоимостью приблизительно семьсот тысяч долларов. Хорошо, сделаем за половину, то есть за триста пятьдесят тысяч. Итого пятьсот пятьдесят штук гринов. Ах да, чуть не забыл. Надобно свести в могилу Соболя со Снежком, причем второго медленно, мучительно... Два заказных убийства... О'кей. Заметано. За Соболя возьмем полтинник, за Снежка, ввиду специфики умерщвления, – сотню. Тысяч, разумеется, и понятно, не рублей. Всего, стало быть, получается семьсот штук баксов. Деньги на бочку. Немед-ленно!

– У меня их нет, – прошепелявил господин Елкин. Воздух, попадая в разбитый зуб, причинял острую боль.

– Как нет?! – в притворном смятении всплеснул руками подполковник. – Выходит, ты явился в супермаркет приобретать дорогостоящий товар с пустым кошельком? Нет, любезный! Так не годится!

– Надо сперва получить долги, а потом... – начал объяснять Сергей Игнатьевич, однако Касаткин не дал ему возможности высказаться. Положив пистолет на журнальный столик, он пружинисто вскочил и коленом снизу двинул коммерсанта в подбородок. Опрокинувшись навзничь, Елкин потерял сознание.

– Красиво вы его, шеф, – льстиво заметил капитан Дробижев. – Прямо как в кино!

– С барыгами иначе нельзя, – самодовольно улыбнулся Вениамин Михайлович. – Вечно норовят на шею усесться.

– Вы полагаете, у него есть семьсот тысяч? – вежливо усомнился лейтенант Кобелев.

– Найдет. Никуда не денется, – по-кошачьи фыркнул подполковник. – Гаденыш у нас в руках. А рыпнется – «при попытке к бегству», хе-хе-хе, – руоповец, разумеется, пошутил, но очнувшийся в этот момент Сергей Игнатьевич принял его слова за чистую монету.

Одуревшего от побоев «черного пояса» обуяла отчаянная решимость смертника, которому нечего терять. Он открыл глаза. Касаткин снова сидел в кресле, за спиной подполковника сгрудились ухмыляющиеся руоповцы, а совсем рядом, на журнальном столике, лежал заряженный «макаров». Бывший сэнсей, собрав волю в кулак, нарочито медленно встал на четвереньки, демонстративно охнул, вызвав у ментов взрыв издевательского хохота, и вдруг, молниеносно выбросив вперед правую руку, схватил пистолет.

«Бах... Бах... Бах... Бах... Бах!» – прогремели подряд пять метких выстрелов (во время службы в армии младший сержант Елкин считался одним из лучших стрелков роты). Первая пуля угодила в пах Касаткину, вторая в грудь Дробижеву, третья разнесла голову Кобелеву, четвертая разворотила живот Гаврилову. Легче всех отделался старший лейтенат Курбатов, получивший ранение в плечо, но он все равно отлетел к стене и снопом рухнул на пол, сраженный болевым шоком[62].

– Вот тебе предоплата! Как хотел, – сказал Сергей Игнатьевич, выпустив оставшиеся в обойме три патрона в конвульсивно дергающееся тело Касаткина.

«Бежать! Обязательно бежать из города, – подумал он. – За пятерых дохлых мусоров мне вилы. До суда не доживу. Забьют насмерть следователи или вертухаи в СИЗО». Сунув за брючный ремень пистолет-улику, Елкин, пошатываясь, поплелся в прихожую, с грехом пополам натянул ботинки, кожаную куртку и, не заперев дверь, покинул квартиру... На улице его безмолвно, как волчья стая, окружили четверо уголовного вида мужиков, шустро выпрыгнувшие из серой «Газели».

– Али подвезти, голуба? – ласково спросил один из них со смутно знакомым хрипловатым голосом.

Ответить Сергей Игнатьевич не успел. На его многострадальную голову обрушился тяжелый кулак с кастетом...

– Ментов он вроде завалил. Мы слышали восемь выстрелов, а ствол был с пустой обоймой и вонял свежей пороховой гарью, – завершил свой рассказ Семеныч.

– Куда дели пистолет? – спросил Платонов.

– Аккуратненько взяли платочком, чтобы козлиные «пальчики»[63] не стереть, да бросили на видное место, – улыбнулся фиксатым ртом могильщик.

Беседа происходила в строительном вагончике-бытовке на окраине кладбища, неподалеку от крематория. Платонов сидел на стуле в углу. Семеныч с Фокой стояли в противоположном конце бытовки возле бесчувственного тела Елкина. Остальные ждали снаружи. Часы показывали ровно полночь.

– Молодцы, – похвалил Станислав Кириллович. – Добросовестно потрудились. С меня причитается. Теперь приведите его в сознание и оставьте нас вдвоем.

Фока, в темпе обернувшись туда-обратно, принес с ближайшей водоразборной колонки наполненное до краев ведро и с размаху выплеснул воду на голову Сергея Игнатьевича. Коммерсант со стоном пошевелился.

– Оставьте нас, – повторил Платонов. – Побудьте на улице. Далеко не отлучайтесь. Скоро позову.

– Извини, Кириллыч, я хотел... сунуть козла в печь живьем, – начал было Семеныч, но, встретившись с ледяным взглядом Философа, мгновенно осекся.

– Пошли, Фока, – пробормотал могильщик...

– Вот мы и встретились, фуфлыжник, – услышал выплывающий из небытия Елкин негромкий, ровный голос. – Вставай, хватит валяться!

Сергей Игнатьевич послушно поднялся и увидел, что находится в пустом строительном вагончике, освещенном яркой лампочкой без абажура, а на единственном стуле, закинув ногу на ногу, устроился Платонов.

– Ты-ы-ы, – выдавил коммерсант.

– На редкость точное наблюдение, – язвительно заметил Платонов. – Это действительно я, а не галлюцинация или, допустим, статуя. Помнишь, я обещал тебе персональный обелиск с невиданным доселе оригинальным изображением? Так вот, он готов.

– Убьешь? – выдохнул Елкин. – Из-за каких-то сраных денег?!

– Нет, – отрицательно покачал головой Станислав Кириллович. – Вовсе не из-за них.

– Тогда за что?

– Ты не поймешь. А объяснять без толку. Перед свиньями бисер не мечут. Прощай, фуфлыжник! – Философ сделал неуловимое движение рукой. Остро заточенный напильник, пролетев три метра, вонзился бывшему сэнсею чуть ниже кадыка, в яремную вену. Смерть наступила мгновенно.

– Семе-е-еныч, – позвал Платонов.

Дверь отворилась. В щель просунулась голова могильщика.

– Забирай падаль, – разрешил хозяин «Пьедестала», вытаскивая из раны напильник и вытирая его об одежду убитого. – Кстати, попроси одного из ребят замыть кровь на полу. Я подожду вас в кабинете Михайлова. Да, да, знаю, процесс кремации долгий, но ничего страшного. Ночь длинна, а спать мне не хочется.

Станислав Кириллович неторопливо вышел из бытовки, посмотрел на темное небо с россыпью звезд, вдохнул полной грудью свежий холодный воздух и двинулся пешком к кладбищенской конторе...

Эпилог

Вопреки мнению Сергея Игнатьевича, воображавшего, будто ухлопал всех пятерых ментов, один из руоповцев, а именно старший лейтенант Курбатов, остался жив, к середине декабря тысяча девятьсот девяносто восьмого года выписался из больницы и скоро приступит к выполнению служебных обязанностей. Раненный в живот лейтенант Гаврилов скончался в реанимации, однако он успел дать свидетельские показания против убийцы. Елкина объявили во всероссийский розыск. Поскольку погибли не рядовые граждане, а сотрудники РУОПа, розыск ведется активно, во все отделения милиции страны разосланы фотографии злодея. Стражи порядка связались с коллегами из республик бывшего СССР и попросили посодействовать в поимке опаснейшего преступника. Всех людей, имеющих несчастье быть хоть капельку внешне похожими на исчезнувшего коммерсанта, немедленно задерживают, тщательно проверяют.

«Ажуром» единолично руководит Иволгин. Он разумно ведет дела и по мере сил постепенно рассчитывается с обманутыми Елкиным фирмами, в том числе с «Пьедесталом». На Н-ском кладбище появился новый роскошный оригинальный обелиск. На пятиметровой до блеска отполированной глыбе черного гранита изображен молодой солдат в полной военной форме. Филигранно выполненный портрет (настоящее произведение искусства) в два раза больше обычного человеческого роста. У головы воина восьмиконечный православный крест.

На оставшемся пространстве надпись золотыми буквами: «Погиб за веру и Отечество на чеченской границе. Половцев Андрей Александрович. 20.04.1980 – 23.08. 1998». Памятник намного выше всех прочих и вызывает едкую зависть новых русских. Между ними упорно курсируют слухи, будто бы похороненный под гранитной скалой восемнадцатилетний пацан – внебрачный сын хозяина «Пьедестала» Платонова. Станислав Кириллович в душе посмеивается над этими бреднями, но не опровергает.

Другой необычный обелиск, если можно так назвать корявый обломок бетонной плиты, приобретенный у бомжей за две бутылки водки, установлен у входа в туалет на территории «Пьедестала». Изображение, правда, сделано с исключительным мастерством и представляет собой целую художественную композицию: камера, шпонки, посредине стол, в углу у двери параша. За столом зеки – кто ест, что чифирь пьет, кто в карты играет, а возле параши, на полу, сидит зачуханный заключенный, лицом смахивающий на господина Елкина. На лбу его явственно просматривается печатная буква Ф. Урки швыряют чухану объедки. Он ловит куски на лету, макает в парашу и жрет. Вверху надпись: «Фуфлыжнику – фуфлыжни-ково».