Тайна золотой реки (сборник) - Владимир Афанасьев

Тын, прижимаясь влажными боками, голодно скулил. Разделив поровну скудный ужин, Назар залез на приподнятую над земляным полом, сложенную из мелкоствольного лиственника лежанку, завернулся в ави, притулился к Тыну и задремал. В землянке было тихо, не страшно — рядом Тын… А за стенами неистовствовал ветер…

Очнулся Назар от ощущения постороннего, неприятного.

Выбрался из ави и увидел, что дверь приоткрыта, а Тын исчез. Выскочив наружу, он сразу заметил собачьи следы. Они уходили к парящему чуть в стороне от землянки роднику. Сначала Назар подумал, что собака где-то поблизости мышкует. Но, заметив рядом с собачьими следами отпечаток торбасов, поспешил к реке. Он зорко всматривался в посветлевшую пуржистую округу и раздражался, так как после сна предметы виделись ему не ясно, как бы в притуманенном плавающем состоянии.

Тёмный предмет он заметил издали. Курковка валялась, оставленная на изломе. Из патронников торчали стреляные гильзы. На полировке приклада глубокие царапины. Ремень из нерпичьей кожи надорван в антабке. В нескольких шагах от ружья разбросаны уплотнительные войлочные пыжи. Чуть в стороне заметный бугорок.

Тын лежал окоченевший. На боку тёмная борозда от жакана. В передней лопатке торчала деревянная рукоять ножа. Рядом лежал человек. Опрокинутый навзничь, весь в белом, он будто окаменел.

«Стало быть, Тын реактивной мощью, как обухом, оглушил несчастного после выстрела, — подумал Назар».

Лица человека не было видно. Его прикрывал меховой лоскут, плотно пристегнутый к пыжиковому малахаю. Камусные рукавицы, кухлянка и меховые штаны хамби надёжно предохраняли от холода. Назар отвёл с его лица заиндевевший лоскут и… Как летучая мышь в тёмный вечер с лёту цепко зависает на тонюсенькой веточке, так Пашка Нырок ухватился за Назара, едва тот снова прикоснулся к нему. Но Хватов легко оторвал Пашку от себя.

— Не балуй, — спокойно и грозно предупредил он, стиснув запястье Нырка.

— Нашёл-таки… — Нырок по-петушиному встрепенулся, досадно вспыхнул и демонстративно уселся на снегу, поджав под себя ноги по-азиатски. — Твой кобель повредил меня окончательно, гражданин начальник, — огрызнулся Пашка. — На себе потащишь, али как?

— Тяжело спине — легче сердцу, — бросил Назар, не спуская прямого взгляда с Нырка.

— В тундре опасливо — один на один, — выдавил Пашка из себя язвительно.

Назар на какое-то мгновение растерялся. Нырок уловил эту оторопь. Но одного не учёл он, вылезая гусеничным червём из личинки смиренности, не мог понять той сути, ради которой участковый инспектор шёл на риск. Их разделял барьер неопределённости для одного и надёжности для другого.

— Уйду я от тебя, начальник, — издевательски просипел Пашка, и вытянутое, остроскулое лицо его с тонким прищуром водянистых глаз передёрнулось гримасой ожесточения. — Не стращай, — процедил он нервно встряхнувшись, будто собака выскочившая из воды, — о себе подумай! Ты ж теперь за меня в ответе… Горбешник подставляй, начальник.

Шли долго, молча, ходко… Округа присмирела, затаилась — так бывает перед шквальной пургой. Нырок переваливался впереди. Под его торбасами мягко поскрипывал снег. Шаги Назара звенели рассыпчатым хрустом, будто на крепких зубах сочная капустная кочерыжка. Ему было неловко нести скрученное в скатку меховое одеяло ави. Хотелось бросить, избавиться от лишней тяжести, но в этой обузе было спасение.

У первого мыска протока уходила круто вправо. Чтобы не прижиматься к правому берегу, где двухметровый лёд просел под своей тяжестью, образуя заструговые нагромождения, пошли напрямую по взгорью, срезая извилистую петлю. По твёрдому чистому насту, подгоняемые ветром, засеменили, как по гладкому асфальту. Когда же вновь спустились на протоку, то после нескольких заструговых наломов пришлось задержаться. Необычный марафон утомил обоих. У Назара от голода кружилась голова, ломило все суставы. Нырок же, измученный дорогой и пустым желудком, разгрёб под небольшим наносом лунку и, вытянув в ней ноги, тут же засопел. Привалился к заструге и Назар.

Вдруг… Слабым отголоском к слуху прикоснулся моторный звук. Точно ныряющий в пенистых гребнях прибоя чёлн, он то появлялся, то исчезал…

«Вертолёт? — подумал Назар, отодвигая навалившуюся дрёму. — Теперь главное — терпение…»

— А ты тихий, — неожиданно сказал Нырок, заворочавшись в лёжке. — Только знай — вышки мне не будет.

— Суд решит, — скупо отозвался Назар.

— Судят подсудимых, а когда их нет, то и суда — нет.

— Всё состоится! — утвердил Назар.

Он напрягал слух и уже не слышал нисходящего из заоблачности моторного шума. Всматриваясь в сгущающиеся сумерки, приходил к выводу, что это вовсе не вертолёт, а усиливающийся ветер раздувает свои вихревые меха… Его отяжелевшие веки снова сомкнулись… и в тот же миг мощный тупой звук ослепительной вспышкой разломил раскалённые виски. Встрепенувшись, Назар вскочил. Леденящая темень сдавила его со всех сторон, обессилила. Колючая боль обволакивала тело. Горло перехватила спазма удушья. Ему казалось, что его опустили в вакуумную камеру, а через плотную переборку, откуда-то из сквозняковой глубины жуткого колодца доносился язвительный голос Пашки Нырка:

— Панихиду заказывай, гражданин начальник!.. Пурга, чай, отпоёт!.. — Он издевательски захихикал: — А золотишко, что взял у артельных уркаганов, моё. Сдохну, а не отдам. Колыма большая…

И он тенью метнулся в сторону. Пурга подхватила его и проглотила в беззубой пасти.

— Сто-о-ой! — задыхаясь, кричал Назар. — Стрелять буду!..

Но голос его осел, увяз, и он выстрелил в стонущую ночь.

Пурга прекратилась так же неожиданно, как и начиналась. Стало морознее. Небо высветилось пучками мелких звёзд. Лёгкое дыхание световой белизны разлилось, заплескалось в цветовой гамме на одном краю небосклона, переметнулось и вспыхнуло на другом ярким пламенем сполохов. Ничто не мешало вольности полярного сияния…

Назар кутался в ави и вслушивался в неспокойную тишину, живительной негой которой наслаждается утомленный. Знал Назар и другое свойство тишины, когда она наваливалась тяжестью, разрывая в клочья мозг, клокоча в жилах обезумевшим пульсом, отбирая последние силы, надежду, чтобы столкнуть обессиленного в пропасть, откуда не бывает шанса выбраться. Назар держался из последних сил…

Делая разминку, он чувствовал, что одежда на нём стала просторной. Остывшее тело уменьшилось, как самый что ни на есть обыкновенный предмет при минусовой температуре… Растирая руки снегом, он обжёгся его колючей студёностью. Он уже не ощущал голода, но зато нестерпимо хотелось пить. Пробовал сосать снег, однако это вызывало тошноту, резь в глазах, как это бывает при снежной слепоте. Он понимал, что только движения, силовая нагрузка с короткими паузами выведет его из угрожающего жизни состояния.