Пангея - Мария Голованивская

— За прямоту и держу, — ответил Лот, пожевав губами — А ты знаешь, сколько крыс находится под моим ковром? Где же я возьму преемника?

— А кто выйдет на эту террасу через сто, двести лет? — Лахманкин ткнул пальцем в один из макетов будущего парка и чуть было не пустил слезу от умиления перед собственным же вопросом. — Кто будет смотреть, как сюда приливает людское море, чтобы вместе молиться под единым небом?

Лот молча выслушал его, потом скривился, резко встал и вышел прочь из-за стола.

— Дурак ты, — отчетливо произнес Лот. — Дурак и простак. Ничего не понимаешь в глубинных причинах вещей.

Еву Корецкую, ту самую, что родила ему наследника — Платона, от которого Лот отрекся, когда тот был юношей, — неоднократную победительницу Олимпийских игр по танцам с лентами, загодя предупредили, что ей предстоит вместе с Лотом вручать талисманы новой олимпийской сборной, что церемония пройдет в два этапа и ей следует отчетливо знать свою роль.

— Знать свою роль? — переспросила Ева и подняла одну чрезмерно выщипанную бровь. — А кого я буду играть?

Она окунула свои синие глаза в переданную ей папку и отчего-то сделалась пунцовой.

— Это Лот, — Семен Голощапов указал на стоящую среди других фигуру на фотографии, намекнув ей, что считает ее совсем уж курицей, не знающей, как выглядит солнце. — Рост средний, ваши каблуки не могут быть выше трех сантиметров.

— Трех? — ужаснулась она.

— Он будет без галстука, а вы не надевайте больших брошек.

В этой рекомендации Ева почувствовала отсебятину.

— Что за туфта! Следите за ним, а не за мной.

— Вот здесь вы поднимаетесь по лестнице, здесь позируете перед фотокамерами, здесь пересаживаетесь и говорите с прошлыми олимпийцами. Дальше — церемония на сцене и коктейль. Вы можете переодеться один раз.

— Хорошенький! — с уважением сказала Ева. — А у него кто-нибудь есть?

Семен скривился.

— Не будьте наглой.

— Не туда смотрите, — сказала на прощание Ева. — Ему нужна женщина, а не ваши дурацкие регламенты: сядьте тут, встаньте там.

— К нему возят любовниц, — неожиданно разоткровенничался Голощапов.

— Эх, нукеры, нукеры! — она облизала свои крашенные алым губы таким же алым языком, — все-то вы упрощаете. Я вам о любви, а вы мне — о любовнице.

Голощапов поставил свою подпись напротив строчки «Инструктаж» и умелым движением вынул всю эту ерунду из своей головы. Зачем думать о том, о чем незачем думать?

Лот взглянул на фотографию Евы с интересом. Широкий лоб, тяжелые русые волосы, заплетенные во множество косиц и уложенные полумесяцем вокруг лба, пухлые губы, изумительной красоты шея, украшенная массивной золотой цепочкой изысканной, как показалось Лоту, восточной работы. Такой он представлял себе Пенелопу или Гертруду. И еще — безупречное шелковое сиреневое платье с двумя коричневыми полосками на боках, так выразительно подчеркивающими талию. Он также с восхищением рассмотрел брошку размером с бант первоклассницы.

— Как думаешь, бриллиант настоящий? А кто семья?

— Она из Ташкента, из русской семьи, очень простой. Но задатки, талант, характер — все наивысшей пробы.

— Любит это дело? — спросил Лот.

Голощапов покачал головой:

— Говорят, бешеная. Глазом не успеешь моргнуть, а душа уже наизнанку.

Лот засмеялся.

После ухода Семена он повелел начальнику розыскной службы все разузнать о Еве в больших подробностях. Он так долго перечислял, что именно его интересует, что министрам, ожидавшим его в приемной, пришлось раздраженно звонить помощникам с поручением о коррекции последующего графика и переносе встреч. Список был недлинным: Ева крутила с одним бронетанковым генералом, с шубным фабрикантом, ликеро-водочным королем с пангейского юга (Лот вспомнил этого барыгу, седого, породистого, с мерцающими перстнями, отсидевшего когда-то двенадцать лет за изнасилование школьницы), а также была музой доброго десятка пангейских поэтов. Она заботилась о своих родителях, отце-сантехнике и матери — работнице текстильной фабрики. Сделавшись знаменитой, она перевезла их в столицу, где ее папаша ежедневно в любую погоду ловит рыбу в Москве-реке, а мама продолжает запасать еду под кроватью и за шкафом, страшась, что прислуга отыщет схроны и выдаст ее тайны каким-то врагам. Против прислуги она устраивала засады, расставляла силки, натягивала на дороге шелковые нити большой прочности, натирала полы маслом в надежде в один прекрасный день победить их всех и избавиться он вражеских лазутчиков.

Единственной, с кем Ева повела себя необъяснимо жестоко, была ее тренерша по легкой атлетике — известная в ее краях спортсменка с солидной репутацией и большими связями, благодаря которым Еву смогли заметить. Она не только никогда не отвечала на ее письма, но, как правило, даже не распечатывала их, начальник розыскной службы так и не смог разузнать, почему.

Голощапов умно и бескорыстно любил Лота. Он первым принес ему досье с претендентками на открытие церемонии, дав выбрать из одной красавицы и трех уродин.

Ева обрадовалась. Сильные ей нравились, а завладеть самым сильным из них было ее мечтой. Все дни до церемонии она провела в гимнастическом зале. Ее прыжки с зелеными фосфоресцирующими лентами давали ей ощущение полета, а сочетание лент и желтого обруча наполняло ее сиянием, которое могут давать только эти два волшебных предмета — прирученное кольцо и струящаяся полоса, змея, улавливающая малейшее движение ее кисти.

Лот в эти дни размышлял о создании новой партии, политические декорации обветшали, нужно было обновить сцену и закулисье, идеи выдохлись, не щекотали больше ноздри, скука разливалась по Пангее, а значит, нужно было поддать и жара, и интриги, а может быть, и драмы взаправдашней, скука-то ведь смертельна для правителя, от нее у народа случается ведь революционный понос. Храмовый парк тут помочь не мог, это он строил в других целях и перед народом был в долгу. Ева Корецкая во главе новой партии — чем не Шекспир?

Лот был так увлечен изучением Евиного досье, что даже чуть не опоздал на церемонию. Просто забыл выйти из кабинета и сесть в самолет. Ева прибыла на место событий еще утром, одним самолетом с новыми олимпийцами. Перед ними она предстала в образе Деметры — в двойной тунике, с колосьями, вплетенными в косицы, уложенные вокруг головы, и в золотых сандалиях. Расчет точный — без каблука и вместе с тем богиня.

Люди искусства, которых так рекламировал Лахманкин, сочинили для церемонии пышный гимн. Ева и Лот стояли на авансцене, старательно открывая рот в такт громогласным аккордам, и смотрелись как боги, сошедшие с Олимпа, придав событию новый, неожиданный оттенок, которого не было в сценарии.

За все это время Ева ни разу не взглянула на Лота. Лишь дважды, при поднятии и спуске с трибуны, облокотилась на его руку, чуть подрагивающую в локте.

Вечером они летели на виллу вместе с Голощаповым, который, умаявшись за день, быстро уснул.

— Я хочу создать новую партию, — неожиданно проговорил Лот. — Вы поможете мне? Писарь мой, сочинитель речей, лишился речи, и мне очень нужна новая кровь.

— Партию? Хочу ли я сделать партию? О да! — ответила она. — Да и кровь у меня — с молоком!

Он молча показал ей на свои ступни — и она, присев на корточки, начала бережно расшнуровывать его ботинки — лаковые, свежие, будто только что из витрины, ни пылинки, ни пятнышка. Так и есть: ручная работа, высокий подъем, хитро утопленный высокий каблук.

Он потрогал ногой ее грудь — то ли ласково пнул, то ли грубо погладил, — и сказал задумчиво, нараспев:

— Рыбочка.

В субботу все отметили ее присутствие на совещании по строительству парка. Лот представил ее как одну из основательниц нового движения, призванного объединить не только страну, но и все пути духовного поиска.

Зачем он представил эту хрупкую танцовщицу с лентами, в этот раз одетую в полевую форму цвета хаки с начищенными до блеска медными пуговицами? Лот читал, что всем его идейным замыслам в последнее время остро не хватало красоты, может быть, даже женской красоты.

Через неделю все уже судачили о новом увлечении Лота. Ему даже пришлось запретить несколько газет, позволивших себе сравнить Олимпиаду и Олимп, на который так ловко взошла танцовщица.

— Я говорил тебе, — грустно констатировал Голощапов, — что творцы — всегда изменники. Они не верят сильным мира сего, но только цинично используют их.

Лот понимал, что он интригует против Лахманкина, но согласился — и через два дня главред авторитетной общественно-политической газеты сидел в СИЗО за покушение на изнасилование несовершеннолетней и плакал, бесполезно вспоминая, где же он, шестидесятилетний гей, последний раз встречал хоть какую-то нимфетку, — не встречал, не знал, забыл, как выглядят! — а другой главред потрясенно рассматривал свою изящную итальянистую террасу, на которую щедро, от души опорожнилась ассенизационная машина, волшебным образом оказавшаяся во дворе, притом что двухметровый каменный забор из речной гальки остался совершенно нетронутым и в многомудрых электронных запорах не обнаружилось ни малейшего повреждения.