Призрак с Вороньего холма. Ужин с аристократом - Андрей Анисимов

– Я вот тут нашла… – робко начала женщина.

– Маша, что вы мнетесь на пороге? Я же не кусаюсь, – ободрила ее Пучкова: – Заходите в кабинет. Что вы там нашли?

Маша подошла к столу и протянула листок профессору:

– Может, я дура неграмотная, но здесь что-то о смерти. Подумала, вдруг вас заинтересует.

Мария Васильевна взяла бумагу. Разгладив ее на столе, увидела лист, исписанный колючим неровным почерком и забрызганный мелкими бурыми пятнами. Пучкова без очков не могла разобрать текст, но почерк ее заинтересовал. Она сразу поняла – автор записки находился в состоянии тяжелого психоза с наложением сильного алкогольного опьянения.

– Маша, где ты это нашла? – Спросила она у нянечки.

– Убирала в шкапчик вещи пациентки. Это у нее в лифе было.

– Какой пациентки? Из нашего отделения?

– Той, что давеча поступила в беспамятстве.

– Спасибо, Маша, иди.

Не дожидаясь, пока нянечка удалится, Пучкова достала из ящика очки и углубилась в чтение. Дочитав до конца, вытащила из ящика лупу и перечитала еще раз в десятикратном увеличении. Сомнений у нее уже не осталось. Она держала в руках предсмертную записку мужа Елены Ивановны. В ней мэр города Глухова и муж пациентки Пучковой признавался жене, что скрывал информацию о страшном преступлении, совершенном в городе много лет назад. Из содержания записки следовало, что он неоднократно порывался рассказать супруге об этом, но всякий раз, опасаясь ее реакции, признание откладывал. Письмо заканчивалось словами: “Теперь, Ленуля, ты знаешь все. Понимаю, что никогда меня не простишь, а существовать без тебя я не смогу. Ставлю точку в своей жизни и нашей любви. Твой Трофим”.

Мария Васильевна знала, что муж Елены Ивановны сильно пил, с каждым разом все тяжелее выходя из запоев и в конце концов застрелился. Разглядывая листок, доктор поняла, что бурые пятна на бумаге не что иное, как кровь самоубийцы. Она осторожно, двумя пальцами отложила страшный документ и стала напряженно размышлять, как с ним поступить. В качестве законопослушного гражданина она обязана сдать его следственным органам. В нем говорится об убийстве человека, а у таких преступлений нет срока давности. С другой стороны, эта бумага может послужить действенным лекарством для ее пациентки. Если учесть, что преступники столько лет разгуливали на свободе, несколько дней ничего не изменят.

Профессор Пучкова легко восстановила порядок событий. Елена перенесла стресс вовсе не от того, что увидела кровь самоубийцы. Она успела прочитать его послание, перенесла шок, и он привел к рецидиву болезни. Если бы Лена потеряла рассудок при виде покойника, она бы не стала засовывать записку под лифчик. Она успела прочитать ее и, возможно, в последнем сознательном порыве спрятала страшный документ у себя на груди.

Профессор Мария Васильевна Пучкова убрала листок в папку с историей болезни Елены Ивановны Ситенковой-Мараконовой, потрогала остывший чайник, снова включила его и, достав из холодильника картонный стаканчик с “домашним” творогом, поняла, что есть уже не хочет. Предстоящая возможность использовать находку нянечки Маши для уникального медицинского эксперимента “импульс голода” в организме доктора притупила.

Когда обер-лейтенант четвертой мотострелковой дивизии доблестного маршала Паулса замер в приволжских степях на окрик “хенде хох” и, бросив автомат в снег, стоял, дожидаясь пленения, ему и в страшном сне не могло присниться, что его новорожденный сын Отто через пол-века с небольшим окажется в русской глубинке по собственному желанию. И не просто окажется, а найдет там себе жену, работу, весьма далекую от его профиля, и поселится на вечное жительство на берегу тихой русской реки с символическим названием Глуша. Но все в жизни его сына случилось именно так. Сам Отто, вылетая в Москву, не только не предполагал, что задержится в России больше недели, а был уверен, что через десять дней уже успеет вернуться домой в родной Дормаген, чтобы вылететь в очередную командировку. Но все произошло вовсе не так, как планировал пунктуальный и добропорядочный немецкий инженер. Прибыв в Москву, он был неприятно удивлен отсутствием встречающих. Из предварительной переписки русских с его начальством Отто Вербер уяснил, что в московском аэропорту его встретят представители завода и отвезут в небольшой провинциальный город на служебном автомобиле. Город Глухов, куда его послало начальство, располагался где-то в медвежьем углу таинственной России, и попасть туда немцу самостоятельно казалось невозможным. Но поскольку его не встретили, а Отто немного говорил по-русски, он нашел автовокзал в Москве и до Глухова все же добрался. Но путешествие в провинциальный город стало только началом его приключений. Еще в автобусе он услышал от пассажиров, что мэр города, по личному приглашению которого он и прибыл в командировку, накануне утоп и лежит в гробу. На безлюдном цементном заводе командировочного встретил охранник, который предложил помянуть мэра. Затем поминки продолжились в квартире директора завода, Андрея Макаровича Телкина, как потом выяснил Отто, бывшего вожака местных коммунистов. Андрей Макарович оказался не только радушным хозяином, но и тонким психологом. Немецкого инженера он в гостиницу так и не отпустил. Отто жил у него всю неделю, пока руководил сборкой фильтра на цементном заводе. За это время Телкин сумел уговорить немца стать его заместителем и остаться в России. Приманкой послужило не столько высокое жалование, предложенное инженеру, сколько племянница Телкина, сорокадвухлетняя Марфа Григорьевна, несколько лет назад схоронившая мужа. Молодая вдова, а для шестидесятитрехлетнего инженера Марфа могла сойти за девушку, сразу покорила сердце закоренелого холостяка, и он отправил на завод в Кельн, где прослужил почти тридцать лет, заявление с просьбой освободить его от должности. Для своего возраста Отто оставался живчиком, способным работать по двенадцать часов в сутки. Он быстро разобрался с “российской спецификой” и через три месяца наладил производство и сбыт цемента в полном объеме. Через два года Андрей Макарович Телкин собрался на пенсию и передал директорство Верберу. Но и на этом приключения немца не закончились. Проработав год на государственном предприятии, он попал под приватизацию завода и оказался служащим частной компании. Хозяев у него появилось двое. Один жил где-то в Англии, и Отто Вербер его никогда не видел. Зато постоянно встречался с молодой дамой, владевшей другой половиной акций. Хозяйка часто приезжала на завод, подолгу беседовала с немцем, вникая во всевозможные тонкости дела, а затем сделала ему неожиданное предложение. Мака Соловьева, а именно о ней идет речь, сровняла с землей все, что находилось на территории бывшего кащеевского кооператива, сохранив лишь церковь и его коттедж. В коттедже она поселила священника, а на месте бывших строительных магазинчиков, авторемонтных мастерских и кафе “Какманду” задумала построить гигантский супермаркет, способный обеспечить всем необходимым не только Глухов и его окрестности, но и чуть ли ни всю область. Помимо этого она прикупила участок рядом с цементным заводом с целью построить там фабрику по производству высококачественного красного кирпича. Немецкому инженеру она предложила возглавить руководство всем комплексом работ. Помимо космической зарплаты в двадцать пять тысяч долларов, он получал бесплатно коттедж на берегу Глуши и вертолет для личного пользования. Отказаться от такого предложения Отто не смог, а сообразительная работодатель заполучила работника, генетически не способного к воровству, чем экономила себе суммы во много раз превышающие оклад немца.

Пока шла стройка, Отто Вербер спал по три часа в сутки. Он похудел, пищу принимал стоя и едва находил раз в неделю силы и время для любимой Марфы. Но жена не роптала. Русская женщина стала ему тем спутником жизни, о котором Вербер мог только мечтать. Она не требовала воскресных походов в церковь, обходилась скромным гардеробом и содержала дом и сад в чистоте и порядке. В свою очередь, Марфа не могла нарадоваться на мужа. Она забыла, что такое нехватка денег, ее окружали дорогие и солидные вещи, но самое главное, супруг за одиннадцать лет их совместной жизни ни разу не напился до скотского состояния. Ее первый муж хоть и работал инструктором райкома партии, каждую неделю завершал тяжелым загулом, что и привело к его преждевременной кончине.

Закончив стройку, Вербер имел право уйти на пенсию, но Мака уговорила его остаться на службе в качестве ее заместителя во всех глуховских проектах. Теперь он обходился без вертолета. В девять утра темно-серый Крайслер подкатывал к коттеджу немца и отвозил его в офис из бетона и стекла, возникший рядом с гигантским супермаркетом. Здесь, в просторном кабинете, Отто Вербер принимал доклады и корректировал работу предприятий Соловьевой. С хозяйкой Вербер встречался раз в две недели. Либо она сама приезжала в Глухов, где проводила пару дней в своем особняке над речным омутом, либо Отто для доклада ехал к ней в Москву. Занятый цифрами доходов и затрат империи хозяйки, он мало что замечал вокруг. Не заметил пожилой немец и появившейся несколько дней назад напротив его коттеджа старенькой легковушки. Машина дожидалась, пока он сядет в “Крайслер”, и на почтительном расстоянии сопровождала его до места работы. Там невзрачный автомобиль парковался на просторной стоянке супермаркета и, пока Вербер не выходил из офиса, оставался на месте. Если же немцу приходилось выезжать на предприятия, старенький автомобиль снова ненавязчиво его сопровождал. Слежка велась настолько грамотно, что даже бдительная служба безопасности Маки, созданная все из тех же бывших уголовников Кащеева, ничего не заметила. Пришел день доклада. К коттеджу Вербера, как обычно, утром подкатил темно-серый Крайслер, и старик уселся на заднее сидение. Но на сей раз водитель не повез его в офис, а, выкатив на шоссе, ведущее к столице, помчал в сторону Москвы. Старенький “Жигуленок”, при всем желании, так быстро ехать не мог. И если бы не железнодорожные переезды с вечно закрытыми шлагбаумами и безобразные участки дороги с искореженным асфальтом, водитель старенькой легковушки безнадежно бы отстал. Но, по указанным причинам, ему удалось сохранить объект в поле своего зрения до самой Москвы. В столице, с ее забитыми автотранспортом улицами, преимущество мощного двигателя “Крайслера” терялось, и “Жигуленок” легко повис у него на хвосте. Прокатив по Садовому кольцу до Смоленской площади, американский лимузин миновал высотку МИДа, переехал Старый Арбат и свернул в переулок за метро Смоленская. У солидного “сталинского” дома он плавно подкатил к подъезду и остановился. Из дверей тут же выскочили три крепких парня с бритыми затылками и помогли Верберу выбраться из салона.