Волк в овечьем стаде - Джей Брэндон

Когда он ушел, я закашлялся, и доктор Маклэрен угадала, о чем я думал. Она раскрыла папку и положила ее передо мной.

— Это фотография Питера, сделанная два года назад.

— Вы шутите. Это его младший брат.

— Симпатичный, правда? Он был слишком привлекателен. Питер это понял. Он два года старался превратиться в человека, которого никому не захочется трогать. Он разрушил то, что делало его желанным. Это мы и называем эффективным отторжением. Он очень хорошо защитил себя.

«Так хорошо, что мне и в голову не придет показать его суду присяжных», — подумал я.

Дженет Маклэрен была психиатром, которая специализировалась на лечении детей, подвергшихся сексуальным домогательствам. Глава отдела по сексуальным преступлениям предложил мне поговорить с ней, и после первой встречи доктор согласилась бесплатно консультировать меня по основным эпизодам. Думаю, она разглядела во мне человека, которого требовалось образовать.

— Я, конечно, не со всеми встречался, — сказал я. — Но детектив Падилла утверждает, что некоторые дети, похоже, пережили случившееся без особых последствий. Почему одни нормальные, а некоторые такие… — Я не хотел говорить «извращенные», но мне не потребовалось заканчивать фразу.

Доктор Маклэрен кивнула.

— Не уверена, что можно доверять мнению детектива, мельком видевшего пострадавшего ребенка…

Это замечание прозвучало довольно вежливо. Доктор Дженет Маклэрен была моей ровесницей, ей было почти пятьдесят. В этом возрасте женщины выглядят по-разному. Некоторые все еще похожи на Джоан Коллинз. Другие олицетворяли расхожее мнение о бабушке. Доктор Маклэрен занимала промежуточное положение, наверное, она менялась в зависимости от обстоятельств. Она была пухленькой и, по всей видимости, не слишком с этим боролась. Круглая физиономия и платье в цветочек подчеркивали ее габариты. У нее были голубые глаза и полные губы, которые часто растягивались в улыбке. Некогда светлые волосы уже почти поседели. Они были забраны в аккуратный, но бесформенный пучок. Голос ее был мелодичным и добрым, даже когда она кого-то критиковала или объясняла тот или иной медицинский аспект. Доброта все-таки вселила в нее уверенность, что со мной не нужно говорить свысока.

— …несомненно, многие дети не подвергаются дурным последствиям. Некоторые так хорошо адаптировались, что, будь они моими пациентами, я бы оградила их от повторной болезненной процедуры.

— Но вы бы не позволили загонять им свои страдания вглубь?

Она улыбнулась моей попытке вторгнуться в психоанализ.

— Подавление эмоций не всегда бич. К чему каждый день возвращаться к трагедии. Приходится считать положительным, если им удается погасить конфликт и он не перерастает в мучительный нарыв, который даст о себе знать позже, в период полового созревания. Что особенного в том, чтобы отринуть тот ужас, который уже ушел из твоей жизни?

Меня, конечно, больше интересовали свидетельские показания детей.

— Вы встречались со всеми детьми, которых видел я, доктор Маклэрен? Они все говорят правду?

— Я не детектор лжи, Марк. Есть признаки. У Питера, которого вы только что видели, безусловно, есть симптомы. Питера изнасиловали, я в этом уверена. А уж кто это сделал, данный вопрос в вашей компетенции.

Ее голос понизился, указывая на переход от частного к общему, к моему образованию в области детской психологии.

— Дети хотят угодить нам, Марк. Ничто для них не бывает настолько важным, как одобрение взрослых. Мы же сами учим их этому, не так ли? Мы любим и поощряем их, когда они делают то, что мы хотим, и наказываем их, когда они этого не делают. Попробуйте то же самое с собакой, и получите такой же результат. Когда вы начинаете задавать вопросы этим детям, именно этим детям, которые пострадали, которые, возможно, чувствуют себя отвергнутыми собственными родителями, когда вы приводите их в это взрослое, официальное заведение, строго на них смотрите, стараясь казаться их другом, а потом задаете важные вопросы, они не начинают копаться в памяти, чтобы найти верные ответы. Они пытаются угадать, что вы хотите от них услышать. И если они могут сказать вам это, они это сделают. То же самое происходит, когда полицейский офицер приносит им фотографии для опознания.

Я не говорю, что они лгут. Конечно, они действительно стараются сказать правду, потому что взрослый человек говорит, что ему нужно именно это. Но если этот взрослый намекает на то, что, по его мнению, является правдой… — Она пожала плечами. — Нет лучшего детектива, чем пострадавший ребенок.

Я сидел и переносил ее проповедь. Это не помогало. Неизбежный вопрос пришел мне в голову.

— Так они все потерпевшие? А вдруг они все думают, что я хочу услышать, что они пострадали…

Психиатр кивнула мне одобрительно. Я и сам почувствовал удовлетворение от того, что вырос в ее глазах. «Хватит». Я нахмурился, посерьезнев. Это был разговор между двумя взрослыми людьми, а не учителем и учеником.

— Вам понадобится медицинское подтверждение, не так ли? — спросила она.

— Ну, конечно. Думаю, у нас оно уже есть, по правде говоря, я пока что не удосужился проверить.

Она сердобольно улыбнулась улыбкой осведомленного человека, но лишь слегка, потому что мы серьезно говорили о важном для нас обоих деле, и она действительно хотела помочь.

— Иногда, — сказала она мягко, — ко мне приводят ребенка сразу же после предполагаемого изнасилования, спустя день-два. Я стараюсь тотчас подвергнуть его медицинскому обследованию. Я, конечно, ищу приметы сексуального нападения. Порой это позволяет завоевать Доверие ребенка, ободрить его. Я прибегаю к этой процедуре, даже если изнасилование случилось давно. Я с полной уверенностью сообщаю ребенку, что ему не причинен вред в физическом смысле. Они всегда переживают из-за того, что с ними не все в порядке. Я убеждаю их в обратном. Подчас мне везет, и я не нахожу вовсе признаков сексуального насилия.

— Никаких? — удивленно переспросил я, на минуту усомнившись в компетентности моего консультанта.

— Никаких, — повторила она и, кажется, уловила мою мысль. — Спросите у судебного врача, который занимается с ребенком, и он скажет вам то же самое. Я обнаруживаю следы сексуального насилия примерно в пятнадцати процентах случаев, которые рассматриваю. Процентов тридцать выпадает, с определенной долей условности, на плохое обращение. И это лишь в том случае, если ребенок сразу пришел ко мне. Спустя длительное время почти невозможно найти следов физического контакта.

Я пытался приспособить ее наблюдения к своей надобности.

— У меня, конечно, есть собственное мнение. Посмотрите на Питера. Этого мальчика изнасиловали. В этом нет сомнений, даже если не обнаружишь шрамов или синяков. Вся его жизнь — сплошной рубец. А Катрина, развращенная малютка? — Это та пятилетняя бестия, которая так похотливо оглядывала меня. — Катрина ведет себя так вовсе не после просмотра пары фильмов по кабельному телевидению.

— Но ведь это не навсегда? — спросил я.

Доктор Маклэрен кивнула. Она сидела на одном из очень неудобных стульев для посетителей. Она откинулась и вытянула ноги, как я заметил, довольно длинные.

— Нет, — грустно сказала она. — Все может обойтись, если с Катриной будут правильно обращаться — чего не скажешь про ее родителей. Они боятся ее, и Катрина чувствует это. — Она нахмурилась. — Мне не стоило говорить об этом, пожалуйста, забудьте. Но эти дети теперь прекрасно ощущают свой пол. Они не забудут того, что им известно. Их бросили во взрослый мир задолго до того, как они смогли бы приготовиться к переходу. Кому это под силу? Эти дети слабы. Посмотрите на Катрину. Она не по своей прихоти так себя ведет. Она ведь вовсе не пытается соблазнить вас. Стоило бы вам невольно дотронуться до нее, она бы пришла в ужас. Она так себя ведет, потому что однажды ее похвалили за это. Она не может этого забыть.

Она вновь перешла к общему.

— Никто из них не может забыть. Это ставит преграду между ними и другими детьми. Им очень сложно ужиться в школе или найти друзей своего возраста. Они хранят эту грязную тайну, им кажется, все знают об их несчастии.

Она произнесла это так, как будто существовал целый мир трагического одинокого существования и непрестанной боли. Она говорила с убеждением, так как мы оба знали, что я не был частью этого мира. Я лишь хотел проникнуть туда и извлечь одного или двух обитателей для своих целей. Такие дети, как Питер или Катрина, мне не годились. Доктор Маклэрен знала, насколько они пострадали, она немного раскрыла мне на это глаза. Но у присяжных свое воображение. Я не собирался поставить перед ними неряшливого толстого мальчика или маленького похотливого монстра. Нет, мне нужен был ребенок, по которому было бы видно, что он пострадал, но который не производил бы отталкивающего впечатления. Ребенок, которому причинили боль, он смущен и ищет защиты взрослых. Выбирая подходящего, я чувствовал себя работорговцем. «Найди мне несчастного. Где ребенок со шрамами?»