Когда НАТО будет бомбить Россию? Блицкриг против Путина - Юрий Мухин

Был в немецкой истории прусский король Фридрих II (1712—1786), весьма воинственный полководец. После двух мировых войн, в которых Россия и СССР воевали с немцами, об этом короле не принято вспоминать, тем более хорошо, но современные ему русские генералы, такие, как П. Румянцев или А. Суворов (кстати, сражавшиеся с его войсками), ставили себе его примером. (Как-то в ресторане разговорился с немцем и вспомнил об этом короле. Немец очень удивился, во-первых, тому, что я слышал о «старом Фрице», во-вторых, тому, что этот король терпел поражения от русских войск. В немецкой истории он остался непобедимым.)

Перед военным делом у Фридриха II действительно много заслуг. Он, к примеру, ввел в тактику «косую атаку» — удар по флангу, что при тогдашнем линейном построении войск было весьма эффективно. Он не сторонился рукопашной схватки — его «черные гусары» в сабельной атаке обязаны были мчаться на противника в таком плотном строю, что живые лошади удерживали убитых и несли их на врага вместе со всадниками. Однако именно Фридрих II ввел усовершенствованные ружья для прусской пехоты.

Ружье тех времен заряжалось с дула, замок был кремневый. Чтобы зарядить ружье, нужно было открыть полку, в которую выходило запальное отверстие, откусить конец бумажного патрона, отсыпать из патрона немного пороха на полку, а поскольку полка относительно маленькая, то при этой операции нужна была особая тщательность, то есть потеря времени. Затем закрыть полку, всыпать остатки пороха в дуло, послать за порохом остаток бумаги патрона с пулей, вынуть шомпол, прибить пулю шомполом, вставить шомпол на место, взвести курок и начать целиться. Все это занимало около минуты, и, казалось бы, убыстрить процесс заряжания невозможно. Но при Фридрихе II ружья прусской пехоты усовершенствовались тем, что изнутри ствола запальное отверстие рассверливалось на конус и частицы падающего в ствол пороха, отскакивая от дна ствола, залетали через этот конус на полку. В результате сокращалась самая медленная операция — открывать полку и сыпать на нее порох, теперь солдат откусывал конец патрона и сразу сыпал весь порох в дуло. Думаю, что это совершенствование имело недостатки, возможно, частые осечки, поскольку ни о чем подобном в других армиях я не слышал. Но в данном случае важно стремление короля увеличить скорострельность своей пехоты — увеличить мощность ее огня. Можно ли после этого упрекнуть «старого Фрица» в том, что он не понимал, что именно делает тактику твоих войск сильной?

А во второй половине XIX и начале XX века в русской армии служил генерал М. Драгомиров. С 1878 по 1889 год он был начальником Академии Генерального штаба, то есть учил офицеров русской армии воевать и даже написал для них «Учебник тактики». И этот учитель военного дела высшего русского офицерства был известен как ярый противник скорострельного оружия, даже приему на вооружение простой магазинной винтовки сопротивлялся. А в 1887 году при испытании пулемета генерал Драгомиров выдал сентенцию о скорострельности оружия: «излишняя быстрота стрельбы вовсе не нужна для того, чтобы расстреливать вдогонку человека, которого достаточно подстрелить один раз». Можно ли ввести в заслугу Драгомирову, что он понимал, что делает тактику сильной?

Вот и вопрос — да, военное дело доступно здравому уму, но доступно ли оно уму абсолютно всех генералов?

И если говорить не просто о тактике — о нанесении противнику максимальных потерь, — а о победе в бою, то никуда не деться и от главного принципа победы, на который все же снова придется отвлечься.

Итак, та противоборствующая сторона будет иметь тактическое преимущество, у которой командование организует на поле боя более мощный огонь, лучшую его эффективность и лучшую собственную защиту от огня противника. Это преимущество приведет к тому, что противник начнет нести ббльшие потери, чем ваши войска, в конце концов противник не выдержит и либо сдастся, либо побежит, но тогда его надо преследовать, а именно при преследовании противник и понесет максимальные потери, которые его окончательно обессилят. Но означают ли большие потери противника победу в бою?

Разумеется, нет. Как и в случае войны государств, на первом месте стоит моральная сила войск, и победу может одержать и та сторона, которая понесла большие потери, но оказалась морально сильнее. Чтобы не быть голословным, следует подтвердить тезис примерами, но примеров этому в истории настолько много, что трудно подобрать подходящие. Разумеется, нам более интересны примеры отечественной истории, а поскольку я только что упомянул о короле Пруссии и герцоге Бранденбургском Фридрихе II, то в качестве первого примера приведу битву у немецкой деревни Цорндорф, произошедшую более 250 лет назад. Дам ее описание из книги Ф. Ф. Нестерова «Связь времен», книги несколько сусальной и однобокой, но написанной ярко и на важную тему преемственности поколений.

«В августе 1758 года русская армия под командованием англичанина Фермера разбила свой лагерь рядом с деревней Цорндорф. Вся артиллерия была расположена на той его стороне, что выходила на реку Митцель и откуда ждали пруссаков. Русские батареи, заблаговременно сооруженные на высоком и обрывистом берегу, надежно господствовали над поймой.

Но Фридрих и не помышлял о том, чтобы форсировать реку под огнем русских. Совершив обходной маневр и не встретив на своем пути даже русских дозоров, он спокойно развернул свою армию в боевой порядок в совершенно незащищенном тылу русского лагеря и приказал своей артиллерии и пехоте открыть беглый огонь. «Ни одно ядро не пропадет у нас даром!» — весело воскликнул он.

Русский главнокомандующий Фермор после первых же прусских залпов понял, что все пропало; дал шпоры своему боевому коню и галопом покинул поле боя, бросив на ходу, что отправляется за помощью к корпусу Румянцева. Но не так думали солдаты и офицеры. Вместо того чтобы бросать оружие, размахивать белыми платками или прыгать с обрыва, они впрягаются в орудия, разворачивают их, перевозят на новые импровизированные огневые позиции. Эти варвары, как потом объясняли происшедшее свидетели-иностранцы, не знали различия между фронтом и тылом, не понимали, что их положение безвыходно, и считали фронтом просто-напросто то место, откуда атакует неприятель. Построившиеся было полки, едва придя в движение, напирают друг на друга, смешиваются, превращаются в бесформенную и сжатую человеческую массу, где действительно ни одно прусское ядро не пропадает даром. В одном из концов лагеря солдаты натыкаются на маркитантский склад, разбивают бочки с водкой и в несколько минут становятся пьяными тысячами. Фридрих, наблюдающий эту сцену сквозь подзорную трубу, бросает тогда на русский лагерь своих «черных гусар», чтобы довершить истребление противника.

Король был уверен в полной победе — впрочем, чем дальше, тем менее. «Фермор сдается... он сдался... впрочем, я еще не уверен в этом», — посылал он депеши своему брату, герцогу Брауншвейгскому. К счастью для русских, в эти критические часы их командующий был слишком далеко, чтобы вести переговоры о капитуляции. Между тем сумятица в лагере вопреки ожиданиям Фридриха совсем не привела к панике. Никто там не думал о бегстве или о сдаче. Отборная прусская кавалерия была встречена плотным огнем, ружейным и пушечным. Атака следовала за атакой, но все они разбивались как волны об утес. «Сами пруссаки говорят, что им представилось такое зрелище, какого они еще не видывали, — рассказывает участник битвы при Цорндорфе русский офицер Болотов. — Они видели везде россиян малыми и большими кучками и толпами, стоящих по расстрелянии всех патронов своих, как каменных, и обороняющихся до последней капли крови, и что им легче было их убивать, нежели обращать в бегство. Многие, будучи простреленными насквозь, не переставали держаться на ногах и до тех пор драться, покуда могли их держать на себе ноги; иные, потеряв руку и ногу, лежали уже на земле, а не переставали еще другою здоровою рукою обороняться и вредить своим неприятелям...». Французский дворянин на прусской службе де Катт в записках «Мои разговоры с Фридрихом» свидетельствует о том же: «Русские полегли рядами; но когда их рубили саблями, они целовали ствол ружья и не выпускали его из рук». Сам Фридрих позднее вспоминал этот день: «Они (русские) неповоротливы, но они держатся стойко, тогда как мои негодяи на левом фланге бросили меня, побежав...»

...Русская же армия при Цорндорфе как раз совершила это «невозможное», ибо сражалась в условиях немыслимых, не предусмотренных никакими уставами. Брошенная на произвол судьбы командующим, она все же под губительным огнем противника пытается перестроиться, что ей не удается сделать до генеральной атаки прусской кавалерии. Обычные узы дисциплины с нее в этот критический момент спадают, как спали бы, наверное, и с любой другой армии, но это не приводит к ее распаду, как это случилось со шведами при Полтаве и случится с пруссаками при Кунерсдорфе. Несмотря на то что механизм субординации оказался парализованным и приводные ремни, идущие от верховного командования к рядовому солдату, безнадежно спутались, армия осталась армией. Офицеры в сумятице выпускают из-под контроля своих солдат, но отдают распоряжения первым попавшимся, и те выполняют их. Солдаты повинуются приказам незнакомых им офицеров не потому, что боятся дисциплинарных взысканий: теперь они ничего не боятся. А потому, что чувствуют к ним доверие, нуждаются в руководстве, в организации среди хаоса для того, чтобы лучше исполнить свой долг. Но вот противник отброшен (русские потеряли убитыми и ранеными 18 тысяч, пруссаки — 10 тысяч), и каждый спешит к знамени своего полка. Производится вечерняя перекличка, служится панихида — и вновь перед глазами Фридриха возникает стройная грозная боевая сила, непоколебимо стоящая на прежнем месте, как будто не было его, Фридриха, искусного маневра, не было сокрушительных залпов всей его артиллерии, не было стремительного удара его конницы и размеренно-методического натиска его пехоты. Он застал русских врасплох, он нанес им огромный урон, он сосредоточил свои силы так и ввел их в действие с такой последовательностью, которая всегда вела к победе над любым из его неприятелей. Но победы не было. Когда русские вышли из своего лагеря и направились на соединение с корпусом Румянцева, пруссаки уклонились от нового столкновения и уступили дорогу...»