Трофейная банка, разбитая на дуэли - Владислав Крапивин

От чего взлетевших?

Лодька помнил — от чего.

Это было похоже на то видение, что мелькнуло перед маленьким Севкой, когда он понял: вернулся папа. Масса птиц взметнулась тогда в северное небо, поднятая отчаянным Севкиным криком...

Лев Семенович вопросительно кашлянул за спиной.

— Не пишется, — виновато признался Лодька. — Думал, что сразу накатаю, а ничего не придумывается...

— Ну, бывает, — поспешно согласился Лев Семенович. — Не терзайся. Придумаешь после и пошлешь, адрес я дам...

— Ага... спасибо... Лев Семенович, а вы тоже орнитолог? Как Борис Лукич?

— Нет, что ты! Я фотокорреспондент. А птиц фотографирую просто так. Как говорится, из любви к живой природе. Да и не только птиц... А ты что, интересуешься птицами?

— Да нет... не знаю... Просто красивые фотографии, — осторожно отозвался Лодька. И все смотрел на северных птиц.

— Значит, нравятся? — с той же осторожностью спросил автор снимков.

— Ага... — выдохнул Лодька.

— А что... больше всего?

Лодька сказал сразу:

— Вот эта... — и концом ручки дотянулся до "птичьего базара".

— А!.. Берег Карского моря. Эти создания чуть не сбили меня крыльями со скалы... Правда нравится?

— Еще бы, — честно сказал Лодька. Он, конечно, не стал бы объяснять, что  это  связано с папой. Как память того, первого папиного возвращения. И как обещание, что он вернется снова. Добрая, зацепившая струнки в душе примета... Но Лев Семенович и не стал спрашивать: что да почему? Спросил другое. Сразу:

— Хочешь, подарю?

— Конечно! Очень хочу! — Отказываться из-за стеснительности значило бы погубить счастливое предсказание.

— Вот и чудесно! — Лев Семенович поднял снимок за уголок.  — Получай... А может, мне на нем расписаться? В знак нашего знакомства...

— Да. Если не трудно... — Лодьке подумалось, что подпись хорошего человека усилит доброе влияние снимка на судьбу. А то, что Лев Семенович хороший человек, было уже ясно.

Лев Семенович взял у Лодьки ручку, макнул "шкелетик" в чернила и вывел на белом обороте снимка, в углу: "Всеволоду..." — Потом вскинул глаза: — А как твоя фамилия?.. Или можно без нее?

— Можно и с ней, — весело откликнулся Лодька. — Фамилия Глущенко...

Лев Семенович  секунды две смотрел на него, словно поверх очков (хотя очков не было), потом согнулся и закончил надпись. Получилось: "Всеволоду Глущенко на память о первой встрече и с надеждой, что она не последняя. Л.С.Гольденштерн. 29/8-50 г."

Потом он помахал фотографией, чтобы скорее высохли чернила. Но они не сразу высохли.   Лев Семенович выудил из-под снимков на столе желтый пакет с  надписью "Унибром. Фотобумага. 20х30".

— Вот, положишь сюда, когда подсохнет. А пока держи...

Лодька взял снимок и еще раз прочитал подыхающие строчки.

— Ты, наверно, думаешь: с чего это Эл Эс Гольденштерн написал тут о возможности новых встреч? — неловко усмехнулся Лев Семенович. — Это из корыстных побуждений, друг мой. Хочу тебя попросить: дай мне на недельку эту самую книжку, "Путем отважных". Любопытно, что там сочинил мой приятель Олежек. Это ведь его первая крупная вещь, а я до сих пор не удосужился ознакомится...

— Да, конечно! — Лодька выдернул книгу из-за пояса. — Вот, пожалуйста! Хоть на сколько!

— Не надолго... А тебя не затруднит потом прийти за ней?

— Да нисколечко!

— А чтобы не было скучно приходить просто так, я могу тебе тоже что-нибудь дать почитать. Ты ведь, как я вижу, немалый любитель чтения, а?

— Ну... в общем да...

— Чудесно. Я думаю, у меня найдется такое, чего ты не видел. Пойдем...

Рядом с перекошенным шкафом была дверь, за ней — комната, похожая на первую. Только там, у одной стены, — полки до потолка. С тусклыми красками  разноцветных коленкоровых корешков.

Лодька обмер. Он знал, что это такое.

В прошлом году он оказался с мамой у ее знакомых, в таком же старом доме, и там увидел в шкафах похожие книги. "Издательство Маркса", "Издательство Сытина", "Издательство Деврiенъ", —  разбирал он на корешках. Но главным были не названия издательств, а заголовки  книг и фамилии авторов. Про некоторых Лодька раньше и не слыхал: Жаколио, Буссенар, Капитан Мариетт. Были и знакомые: Конан-Дойль, Джек Лондон, Купер, Майн-Рид, но на таких книгах, которых Лодька тоже не читал: "Сэр Найгель", "Морской волк", "Морская волшебница", "Квартеронка"... Лодька там перед шкафами истекал тоской и желанием, но знакомые были не такие уж близкие, мамина встреча с ними была "по делу" и о просьбе "дайте почитать" не могло идти речи...

А здесь... Счастье обрушилось на Лодьку грудой томов, сверкающих старинной позолотой...

— Мамочка моя... — шепотом сказал он.

— Впечатляет? — с удовольствием спросил Лев Семенович. — Выбирай...

Конечно же Лодька сразу спросил:

— А "Три мушкетера" есть?

Лев Семенович потускнел.

— "Мушкетеров", увы, нет. С Дюма получилась... ситуация. Его забрали родственники. Давно еще...

— Тогда можно вот эту? — Лодька вытянул с полки красный том с густо оперенным индейцем. В книге были сразу два романа: "Последний из могикан" и "Следопыт". — Это ведь продолжение про Зверобоя, да? Я про него читал одну книгу, а о других только слышал...

— Прекрасный выбор!.. Давай заверну в газету...

— Лев Семенович! А можно я дам ее почитать еще одному человеку? Он ее не испачкает, не потреплет. Он над книжками так же, как я... дрожит...

Можно было бы и не спрашивать, просто дать Борьке и предупредить: береги, как фарфоровую вазу. Но не хотелось хитрить даже в мелочи. Может, чтобы... не разрушить ощущение волшебства и надежды, которое теплело в душе от подаренных птиц?

Лев Семенович сказал сразу:

— Разумеется... А что за человек, если не секрет?

— Это... мой хороший товарищ.

Правильнее было сказать "друг", но Лодька и Борька редко говорили это слово вслух. В нем было что-то такое... ну, чересчур сокровенное.

— Разумеется, — повторил Лев Семенович. — Я полагаю так, что книга создана для чтения, а не для вечного стояния в шкафу. И если на нее даже капнут  вареньем, это не трагедия...

— Не, мы не капнем!

— Тем лучше... А вас не смутит в книге старая орфография? Всякие там "яти" и твердые знаки?

Лодька скал с легкой гордостью:

— Нисколечко не смутит. У меня есть "Вечера на хуторе..." Гоголя, до революции напечатанные, я их еще в первом классе вдоль и поперек читал... И Борька такие книги запросто глотает...  Лев Семенович, а откуда это все... такое богатство?

— Наследство давних родственников. Когда-то обитал в этом доме довольно известный врач Гольденштерн...

Лодька подумал: сказать ли? И решился. Как бы в благодарность за все хорошее.

— У вас красивая фамилия...

— Вот как?

— Ну конечно! По-немецки значит "золотая звезда".

— О! Значит, ты изучал немецкий?

— Ну да. В пятом и в шестом...

— Весьма похвально... Хотя, если рассуждать точно, "Гольденштерн" — это не по-немецки. То есть не только по-немецки... Было время, в давнюю старину, когда множество евреев переселилось в Западную Европу, и там у них, кроме древнего языка "иврита" возник еще один, "идиш". На основе немецкого и голландского. Если кто говорит на идише, тот вполне может понять немцев... Ты, наверно, не слышал про такое?

— Слышал. У Борьки... ну, у того, которому я хочу дать книгу... мама знает этот язык. И Борькин брат Моня, но он чуть-чуть... А сам-то Борька, конечно, ни бум-бум...

— Да, беспечность юности... А то касается моей фамилии, то такая забавная деталь... Был у меня друг, тоже корреспондент фронтовой газеты, он любил подшучивать: "Лёва. С твоей фамилией ты просто обязан иметь золотую звезду Героя... А однажды вбегает в редакцию и кричит: "Я говорил, я говорил! Дали тебе звезду, напечатан приказ! Ну, только на Золотая, а Красная, но ведь можно переделать Гольденштерна в Ротенштерна!.." Я говорю: "Нет, Вася, подожду. Вдруг еще дадут Золотую..." Только мне ее не за что было, а вот Васе следовало. В апреле сорок пятого эсэсовцы пытались уйти через наш заслон к американцам и прижали группу наших солдат к развалинам элеватора. Ребята остались без командира, а Василий случайно оказался среди них. Ну, офицер же, вот и взялся командовать. Вырвались и немцам не дали уйти. Только вот Вася не уцелел...

— Это он? — тихо спросил Лодька. Потому что давно уже смотрел на снимок у дверного косяка, напротив стеллажа.

Вообще разных фотографий на обоях было множество, как и в первой комнате. Некоторые в рамках и под стеклом, но большинство — просто так, пришпиленные кнопками. Та был тоже на кнопках. Два худых мужчины в мешковатых гимнастерках с оттопыренными капитанскими погонами, в сдвинутых назад пилотках, с тяжелыми кобурами на ремнях и оба с медалями и орденами Красной Звезды.  О дин — явно Лев Семенович, а второй — понятно кто... Они стояли на фоне разрушенного здания со вздыбленными львами у дверей. Смеялись, положив друг другу на плечи ладони. ("В форме, а все равно какие-то штатские", — мелькнуло у Лодьки. Но штатскость эта была симпатичная, улыбчивая...)