Прикосновение - Клэр Норт

Глава 32

Пятьдесят лет спустя я шла по улицам предрассветной Братиславы с сумкой через плечо, с наручниками в кармане и чувствовала жуткую злость.

Это был тот серо-синий час самого пронизывающего холода, когда ночь уже успела поглотить последнее тепло вчерашнего дня, а заменить его было нечем. Оставалась лишь надежда на солнце, вот-вот готовое снова взойти. В дверях супермаркета рядом с надежно опущенными на витрины жалюзи спал нищий, совершенно выпавший из жизни, подложив синий пакет под голову. На пустынной сейчас рыночной площади Милетикова доносилось урчание мотора мусоровоза, собиравшего и крушившего в кузове пустые ящики, оставшиеся от предыдущего торгового дня, освещая желтыми фарами серые стены домов. По Дунаю в сторону Вены пыхтела оранжевая самоходная баржа с ржавыми бортами, высоко сидевшими над водой. Я направилась к выгнутой арке моста Аполлона и заметила сидевшего под ним на лавочке одинокого дворника, покуривавшего рядом со своей тележкой, куда собирал мешки, набитые павшей листвой.

При моем приближении он поднял взгляд, но не воспринял меня как источник опасности. Я достала наручники, защелкнула на своих запястьях. При их щелчке дворник снова посмотрел на меня, но успел лишь увидеть, как моя рука протянулась к его шее. Я прижала пальцы к оголенной коже между ключицей и шеей и совершила переход.

Натан Койл покачнулся, когда я поднялась с лавочки, и, прежде чем он успел сделать хотя бы одно движение, я ударила его в плечо, не слишком сильно. Однако Койл качнулся назад и оступился. Он попытался смягчить падение, но его руки были скованы спереди, и потому падение получилось болезненным. Я склонилась над ним. У меня хрустнул коленный сустав. Зато моему телу стало тепло, оно даже было покрыто липким потом под плотной защитной курткой. Койл хотел что-то сказать, но я уже сдавила одной рукой его горло, а другую прижала к щеке и прошипела:

– На кого ты работаешь?

Мне хотелось кричать, но над рекой звуки разносились далеко и звонко, а потому я лишь крепче надавила на его руки и прорычала:

– Почему ты убил Жозефину? На кого ты работаешь?

Как только он попытался выскользнуть из-под меня, перекатившись в сторону, я зажала коленом его руку. Потом вонзила кулак ему в лицо, перенесла весь свой вес на его грудь и громко прошептала:

– Что вам надо?

– Кеплер… – слово едва вырвалось из его рта, преодолев давление моей руки на горло. – Галилео.

– Кто такой Галилео? Что такое Галилео?

– Санта-Роза.

– Я не знаю, что это.

– Санта-Роза. Милли Вра. Александра.

– О чем ты говоришь? Что все это значит?

Он снова попытался дернуться, но заметил, как сурово я поджала губы, и решил сдаться, пока недопонимание не зашло слишком далеко.

– Он убивает, потому что ему это нравится, – прошептал он. – Убивает, потому что может убивать.

– Кто? Галилео?

Он не ответил, но и не пытался ничего отрицать. Я прижала локоть к его трахее так, что у него глаза полезли из орбит.

– Я не профессиональный убийца, – прохрипела я. – Все, к чему я стремлюсь, это остаться в живых.

Он хотел продолжать говорить, но его язык не шевелился, и у меня появилось немного времени на раздумья. Это лицо, которое уже столько раз смотрело на меня из зеркала, теперь исказил чей-то чужой страх. Но это было лицо того, кто убил Жозефину Цебулу.

Его щеки, распухшие и покрасневшие, на глазах приобретали пурпурный с синевой оттенок. Издав подобие рыка, я чуть ослабила давление, позволив ему вдохнуть поглубже, и от усилия у него даже задрожала голова.

– На кого ты работаешь? – снова спросила я, вонзив пальцы в собственные запястья, скрытые сейчас плотными и вонючими перчатками. – Кто придет за мной?

Он лежал, пытаясь отдышаться, и молчал.

– Они ведь убьют и тебя тоже. Если они подобны тебе, то придут за мной, а заодно прикончат и тебя.

– Знаю, – ответил он. – Я это знаю.

Знает, но ему все равно. А я уже забыла, когда в последний раз сама хотела умереть.

– Почему ты убил Жозефину?

– Я выполнял приказ.

– Потому что она была убийцей?

– Да.

– Потому что убила тех людей в Германии? Доктора Улька, Магду Мюллер. Из-за них?

– Да.

Я сгребла его за ворот рубашки и приблизила его лицо почти вплотную к своему.

– Но ведь все это ложь, – прошипела я. – Я провела большую работу, изучила ее биографию до мельчайших подробностей, прежде чем сделала предложение. Твои люди лгут. Она никого не убивала. Совершенно безвинный человек! И эту лживую мразь ты так упорно защищаешь. Чего они добиваются?

Я ощущала его дыхание на своем лице. От него пахло дешевой зубной пастой. Когда это лицо было моим, я как-то не обращала на такие мелочи внимания. Потом я отпустила его ворот, и его затылок снова ударился о камни мостовой. Он лежал подо мной, опять почти не дыша.

– А чего хотите вы, мистер Койл? – спросила я, снова крепко взявшись пальцами за его горло. – Забудем о тех, кто вас послал, кто лгал вам. Чего хотите вы сами? – Он не отвечал. – Что ты сделаешь, если я освобожу тебя? – Задавая этот вопрос, я избегала смотреть на него.

– Пущу тебе пулю в голову, не дав дотронуться больше ни до единой живой души.

– Так я и думала, – кивнула я. Потом добавила: – Мне известно про Элис.

Едва заметная реакция. У него лишь чуть дрогнула мышца у глаза, мелко дернулся подбородок, но более явной реакции мне и не требовалось.

– Я навестила Гюблера. Он узнал меня. То есть тебя. Сказал, что ты показался ему хорошим человеком, который почти полностью понял его. Рассказал о вашем с Элис визите. Запомни: когда участвуешь в секретной операции, никогда не оставляй в книге регистрации посетителей номера своей машины.

Теперь его дыхание заметно участилось.

– Ты все равно не найдешь ее.

– Конечно найду, – пообещала я. – А если не найду, она сама разыщет тебя. Видишь, сколько преимуществ дает мне обладание твоим лицом? Быть может, Элис даже расскажет мне правду о том, почему умерла Жозефина.

Я отпустила Койла, перевалившись на камни рядом. Он продолжал лежать на спине со скованными руками, глядя вверх на падающие капли начавшегося дождя.

– Я… я только исполнял приказ.

– Поняла, – вздохнула в ответ я. – Ты простой рядовой солдат.

Он открыл рот, чтобы заговорить. Но я уже схватилась за его руку. Едва ли он мог сообщить мне что-то интересное.

Глава 33

Теплоход до Вены.

Серебряные воды Дуная местами так широки, что его можно принять за море, у которого видны оба берега. Путешественники пересекают границу Словакии и Австрии, почти не замечая этого. Паспорта бегло проверяет при посадке билетный контролер. Вдоль берега видны хижины-времянки, давно покинутые рыбаками. Вода стоит высоко, и окна некоторых из них заливает вода. Это не река для богатых яхт, это река-труженица, создающая по обоим берегам плодоносные слои богатой илом почвы. Она питает водой многочисленные фабрики, а позади заливных лугов лежат маленькие городки с длинными названиями, в которых никто не пытается особенно сближаться со своими соседями. Больше всего австрийцы ценят приватность уединения, и города вдоль реки застыли в ожидании перемен, которые никогда здесь не наступят.

Зря я ударила Койла. Теперь у меня лицо покраснело и побаливает, а скоро под глазом окончательно расплывется огромный синяк.

Я уже нахожусь в Шенгенской зоне и могу временно считать проблему паспортов неактуальной. У меня хороший разговорный немецкий, и уж если исчезать из чужого поля зрения, то именно сейчас. Новое тело, новое имя, новая жизнь. Нужна лишь плотная толпа на выходе из собора или на рыночной площади, где я смогла бы сменить тела десять или пятнадцать раз, за чем не успеют уследить самые опытные соглядатаи, пусть их даже будет много. Я глотаю яд, и, пока отрава не начала действовать, переключаюсь, предоставляя Койла его вполне заслуженной судьбе. А я войду в другую жизнь, более интересную и яркую, чем прежняя. Каждая следующая жизнь неизменно кажется особенно многообещающей.

Но Жозефина Цебула умерла на станции «Таксим».

Потому я не сбегу.

По крайней мере, не сегодня.

Теплоход пристает сразу за мостом Шведенбрюке. На западном берегу старой Вены, туристической Вены, города шпилей, дворцов, Sachertorte[6] и концертов из произведений Моцарта – все по десять центов. На восточном берегу старинные прямоугольники окон исчезают, уступая место белому бетону и металлу жилых кварталов послевоенной Европы. Я направляюсь на запад, в старый город мимо матрон, чьи безукоризненные зады обтягивают узкие юбки – они выгуливают по вылизанным улицам собак в подгузниках. Мимо важных джентльменов с черными портфелями из лакированной кожи. Мимо иммигрантов, торгующих пиратскими дисками с фильмами прямо из лежащих на асфальте открытых рюкзаков, а их постоянно прогоняют полицейские в синих мундирах и фуражках. И эти полицейские отлично знают, что пьянство и наркомания превращаются в проблему, только когда бросаются в глаза бургомистру и его чиновникам. Я прохожу мимо фигур ангелов, которые с печалью смотрят, как их город оскверняют своим присутствием тысячные толпы неотесанных провинциалов-чужестранцев, мимо монументов императорам на боевых конях, императрицам, прославившимся своими добрыми делами, и генералам, павшим в боях с турками или при подавлении внутренних мятежей. Я миную художественную галерею, где проходит выставка под заманчивым названием: «Основные цвета: возрождение постмодернизма». На рекламных плакатах организаторы объясняют, что внутри вы обнаружите полотна, целиком написанные в одном цвете – красном, синем, зеленом, а для более радикально настроенных ценителей живописи – даже в желтом. Причем на последнем шедевре в нижнем углу поставлена белая точка, мистическим образом притягивающая к себе всеобщее внимание. Картина под названием «Любовная аневризма» выполнена в пастозно-пурпурных тонах с узкой голубой полоской, которую можно различить, только если прищуриться. Два абсолютно черных холста справедливо наименованы «Без названия».