Генрих Третий. Последний из Валуа - Филипп Эрланже

Как ребенок, он бежит за помощью к Екатерине: мать никогда ни в чем ему не отказывала, она придумает, как отнять Марию у Конде, этого карлика. Он рыдал, целовал руки королеве-матери, но эта восторженность ее обескуражила. Екатерина всегда была готова потакать любым капризам своего обожаемого сына, и он мог выбирать любую из придворных дам, но, увидев такую пылкую страсть, она испугалась соперницы. И королева-мать остается глуха к мольбам сына. Конечно, ее главным доводом были государственные интересы.

Королева-мать выехала навстречу своей любимой дочери Клод, герцогине Лотарингской, которая покинула Нанси, чтобы присутствовать на бракосочетании сестры. Екатерина должна была вернуться скоро, 4 августа: преданные ей Рец и Бираг предупредили ее, что Карлу снова не дают покоя мысли о войне. Екатерине снова пришлось плакать и угрожать, что она оставит двор. На следующий день она долго беседовала в Тюильри с адмиралом, но ей не удалось справиться с этим железным человеком.

Адмирал не собирался уступать. Он сильно разгневался, когда Карл IX сказал ему, что вопрос о войне будет снова представлен на рассмотрение Совета, и еще сильнее – когда 10 августа Совет подтвердил свою прежнюю точку зрения. Адмирал сказал королеве-матери: «Мадам, король отказывается начать войну. Да хранит его Господь, и пусть война не разразится внезапно сама по себе, когда у короля уже не будет возможности уклониться».

Все было ясно. Екатерина сильно взволновалась, но она не верила в близкую опасность. Мир пока держался, а скорая свадьба короля Наваррского с Маргаритой не даст протестантам взбунтоваться. И Екатерина без угрызений совести отправилась в замок Монсо, где остановилась заболевшая герцогиня Лотарингская.

С другой стороны, все видные дворяне-протестанты уехали в замок Бланди-ан-Бри, где должно было состояться бракосочетание принца Конде и Марии Клевской – фея оказывалась во власти гнома. Монсеньор, оставшийся в Париже, не скрывал ни своей боли, ни желания отомстить.

Тем временем Карл IX и Колиньи воспользовались отсутствием королевы-матери, чтобы привести свой план в исполнение. Вернувшись 15 августа, Екатерина осознала весь ужас положения: военная машина была запущена, и ничто не могло ее остановить. И это в тот момент, когда Филипп II потерпел полную неудачу на дипломатическом фронте – брак Маргариты Валуа и Генриха Бурбонского должен был обеспечить стране гражданский мир.

Екатерина видела, что дело ее рушится, власть ускользает из рук, а монархия на краю гибели: если Карл IX развяжет войну, Гизы поднимут католиков на революцию, а если он сейчас отступит, Колиньи спровоцирует гражданскую войну.

И она находит решение, достойное Макиавелли: подтолкнуть Гизов на убийство Колиньи, с тем чтобы потом сторонники адмирала начали мстить Гизам. На следующий же день Екатерина решила пощупать почву и поговорить с матерью Генриха де Гиза, Анной д’Эсте, которая была теперь замужем вторым браком за герцогом Немурским. Однако герцогиня Немурская предпочитала возложить всю ответственность на генерал-интенданта – дальше разговор не пошел.

Екатерина возвращается к этой теме 16 августа в присутствии монсеньора – герцогиня Немурская повторяет, что убийца должен быть человеком монсеньора.

Свадьба была назначена на 17 августа. После брачной церемонии Екатерина узнает, что король обещал адмиралу начать военные действия через четыре дня. В тот же вечер герцогиня Немурская снова появляется в Лувре, и на сей раз обе женщины приходят к соглашению.

Морвер, которого звали «убийца короля», потому что в 1569 году он стрелял в Колиньи и промахнулся, жил теперь у Гизов и пользовался их покровительством. Ему дали понять, что ему поручается исправить собственную ошибку. Гизы чувствовали свою силу: на их стороне была королева-мать, армия, любовь народа и гнев парижан, вызванный «святотатственной свадьбой».

Хитро задуманная церемония отражала двусмысленность ситуации. После благословения, которое было дано не в соборе Нотр-Дам, а на открытом воздухе, перед ним, принцесса направляется внутрь, а протестанты остаются снаружи.

«Мы сумеем заставить вас войти», – кричат им католики.

Когда надо было произнести решающее «да» волна протеста поднялась в душе Маргариты, но король, придя в ярость от ее нерешительности, больно ткнул сестру пальцем в затылок, и кардинал вполне удовлетворился ее вынужденным согласием.

В честь новой королевы 19 августа монсеньор устраивает пышный праздник, который длится до зари. Но это лишь видимость: брат и сестра по-прежнему далеки друг от друга.

А тем временем молодой принц Конде наслаждается любовью со своей женой, не разрешает ей нигде бывать и вводит строгие кальвинистские порядки.

Подавив свою грусть, Генрих пускается в разгул. В Париже, где вот-вот могла вспыхнуть гражданская война, все бурлило, танцевало, сверкало огнями. Весь двор развлекался на маскарадах в честь новобрачных.

Уступая атмосфере всеобщего безумия, Генрих дает волю своим темным инстинктам. Его можно видеть на балах, одетым в женское платье, увешанного жемчужными ожерельями; он смеется тонким голосом, поигрывая веером. Однажды он появляется в костюме амазонки, с обнаженной грудью.

Рассказывая об этом в своих донесениях, посол Испании пишет: «Герцог Анжуйский… очень красивая девушка».

Глава 9

Парижские рассветы

(22 августа – 29 сентября 1572)

В пятницу 22 августа Морвер, спрятавшись за занавесями, выставив из окна только дуло аркебузы, ранил Колиньи, который проходил мимо в сопровождении всего лишь двух дворян; пуля прошла через левое предплечье. Морвер тут же исчез.

Королева-мать, узнав о случившемся, поняла, сколь зловеща эта новость: жизнь Колиньи была вне опасности. Узнавший обо всем во время игры в лапту, король тут же распорядился срочно провести дознание. Полный решимости дать понять протестантам, что он на их стороне, Карл призвал их собраться около дома адмирала – тогда Колиньи будет под надежной защитой. Он также разрешил королю Наваррскому разместить его людей в Лувре.

Екатерина тут же отправилась к сыну и выразила возмущение его поступками, не стесняясь повышать голос. Все это время Генрих прятался за коврами, боясь приступа королевской ярости. В этот момент пришел человек от Колиньи: адмирал просил короля оказать ему честь и навестить раненого. Подобный визит был небезопасен, но изобретательная Екатерина тут же нашла выход: весь двор отправится выразить любовь и сочувствие вместе с королем.

Приказание было выполнено немедленно. Кортеж прибыл на улицу Бетизи, где жил адмирал, когда тому только что сделали операцию, и он принял гостей в постели, с перевязанной рукой.

«Отец мой, – восклицает Карл IX, – ранили Вас, а болит у меня!»

И он обещает достойно покарать виновных. Не стесняясь присутствия многих людей, Колиньи призывает короля остерегаться его ближайшего окружения: некоторые члены совета сообщают обо всех решениях герцогу Альбе.

Королева-мать тут же вмешивается: «Вы слишком перенапрягаетесь, больному нельзя столько разговаривать».

Тогда Колиньи просит короля приблизиться и что-то шепчет ему на ухо; после его слов лицо монарха мрачнеет еще больше.

Все удаляются; в комнате остается лишь один монсеньор – он хочет выразить особое уважение человеку, смерть которого замышлял.

Это бессмысленное коварство, может быть, один из самых неприглядных поступков герцога Анжуйского, оправдать который невозможно. Но нет ли ему другого объяснения?

Генрих от природы был очень впечатлителен. Его настроение, как и настроение его брата, часто менялось из-за одного слова, одного образа. Вид этого седовласого раненого, державшегося с таким достоинством, вполне мог пробудить в нем угрызения совести и жалость.

А при дворе все напоминало разворошенный муравейник. Екатерина сумела заставить Карла повторить сказанное ему на ухо адмиралом: «Пока королева-мать и король Польши будут оставаться во Франции, Ваша жизнь и спокойствие в государстве будут подвергаться опасности». Екатерина поняла, что враг перешел в наступление – надо было избавляться от него или все проиграть.

Никто в Париже не сомневался, что покушение на адмирала – дело рук Гизов. Руководители протестантов собрали военный совет; многие считали, что надо уезжать из Парижа и начинать прерванную военную кампанию, но после выступления Телиньи эти соображения отошли на второй план. Он отнюдь не призывал к умеренности – надо было заставить короля Наваррского и принца Конде подписать клятву отомстить за адмирала.

Король находился в состоянии бешеной ярости, и запахло кровью. Это была не метафора: выходя из комнаты Колиньи, Карл заметил окровавленный камзол и, схватив его, прошептал: «Так вот она, кровь знаменитого адмирала!»