Прости - Олег Юрьевич Рой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Благодарю вас! – музыка наконец смолкла, и Родионов подвел Тосю ко мне, продолжая так же издевательски улыбаться.
Не в силах вымолвить ни слова, я смотрел в его удаляющуюся спину.
– Ты обиделся? – встревожилась Тося. – Но мы просто потанцевали…
– Держись подальше от этого человека, – едва смог выдавить я. – Он… опасен.
Она испуганно кивнула, предложив:
– Может, тогда уйдем?
К ее общежитию мы пошли пешком, а потом еще долго стояли у подъезда, пока толстая вахтерша, высунувшись, не буркнула сердито:
– Хватит миловаться! Заморозишь девку, совсем с ума спрыгнули.
Но я долго еще ходил туда-сюда мимо запертой на ночь двери, не чувствуя холода. И на последний троллейбус опоздал, домой пришлось топать пешком, так что заявился я в четвертом часу утра.
– Ты… пьян? – послышалось с темной кухни.
Мама не спала, дожидаясь. Мне стало стыдно, я обнял ее, поцеловал в макушку. Почувствовав, что спиртным от меня не пахнет, она улыбнулась:
– Влюбленные часов не наблюдают?
Я – влюбленный? Это было так странно, что ответить я не смог, только обнял маму покрепче. А она, вывернув шею, чтобы видеть мое лицо над собой, погрозила мне пальцем:
– Сессию не завали, Ромео!
Сессию я сдал хоть и не столь блестяще, как мог бы, но, в общем, неплохо. А на каникулах нам велели возобновить шефство над станкостроительным заводом. Конечно, к серьезной работе студентов никто не подпускал, но даже простое «подай-принеси» рождало в душе сознание приносимой пользы. Настоящей пользы. И к станкам нас ненадолго ставили, обучая пусть самым простым операциям, но и это было невероятно важно! Будущий инженер обязан понимать, как вообще устроен процесс производства. И вечерняя усталость была совсем не такой, как после учебных занятий, она была настоящей!
И, кстати, совсем не мешала походам на каток и прогулкам – с Тосей, разумеется. Я с гордостью демонстрировал рабочие царапины – вот это стружкой попало, а тут ящиком зацепил – и мозоли. А она улыбалась.
Но однажды сказала, что ни завтра, ни послезавтра встретиться со мной не сможет. Меня же после завода ноги словно по привычке принесли к ее общежитию. Снег в желтом свете фонаря казался очень крупным, а я все стоял и смотрел то на ее окно, то на закрытую дверь. И уже почти собрался с духом, чтобы пойти кланяться вахтерше – пусть вызовет Тосю хоть на минуточку…
И вдруг увидел ее.
В арке, за зыбкой снежной завесой появились два силуэта. Высокий, худой – мужской, и хрупкий – девичий. Они прошли буквально в нескольких шагах от меня, невидимого за ажурной сетью снега. Тося. И… Родионов!
Мне хотелось заплакать, но я не мог. Вместо этого шарахнул кулаком в толстый шершавый древесный ствол. И бил, бил, бил, не чувствуя боли в разбитых костяшках.
– Парень, ты чего? Липа-то тебе чем помешала? – остановил меня мужчина в невзрачном темном пальто и кривоватом заячьем треухе. – Тебе, мож, помочь чем?
– Извините, – буркнул я.
Пожав плечами, мужик зашагал дальше. На серой коре отчетливо выделялись темные потеки, а внизу, на белом – красные пятнышки.
– Немедленно в травмпункт, – скомандовала мама, когда я добрался до дома.
Но я отказался наотрез. Подумаешь, кулак разбил! Это же не сердце. А ведь сердце так похоже на сжатый кулак, думал я, пока мама промывала мои ссадины (перекись шипела белой пенкой и щипала так, что слезы наворачивались, но так было даже лучше). От бинта я тоже отказался, и так заживет. Но не спал всю ночь. И вовсе не от боли в разбитой руке. Смотрел в потолок, по которому метались тени мотающихся под ветром веток, и думал, думал, думал. Предательство? Но как Тося, такая чистая, честная, искренняя – как она могла бы? Нет. Она – не могла.
И едва задребезжали первые трамваи, я опять помчался к ее общежитию. Сонная вахтерша долго не хотела меня пускать, но наконец, смилостивившись, поковыляла к лестнице.
Тося появилась через восемь минут (отправившаяся за ней вахтерша вернулась еще через пять, но я едва ее заметил).
– Почему? – резко начал я. – Почему – Родионов?
Она мялась, бледнела, прятала глаза. И молчала. Но я и сам знал ответ:
– Чем он тебе угрожал?
– Н-нет, – она мотнула головой.
Слишком быстро ответила, и я повторил вопрос. Теперь она молчала долго и ответила странно:
– Н-нет, он не угрожал… мне.
Вот оно что! Очевидно, Дмитрий угрожал что-то сделать мне, если она не согласится с ним встречаться.
– Не бойся, – сумел прошептать я. – Я… я разберусь.
Подонок! Какой же он подонок! Подлости нельзя давать волю, его нужно остановить!
Но – как? Вызвать его на дуэль? Смешно. По-простому начистить физиономию? Прошлым вечером, избивая ни в чем не повинную липу, я моментами представлял на месте древесного ствола родионовскую ряху. Но представлял – одно, а вот реальность – совсем другое. Во-первых, драка позорит обоих участников. Комсомольская честь и все такое. Во-вторых, если я, например, подкараулю его и прижму к стенке – во всех смыслах слова – дерись, подонок? Откажется. Еще и посмеется мне в лицо. И я вряд ли смогу вот так, с ходу, ни с того ни с сего начать его бить. Или смогу? Ведь вовсе не «ни с того, ни с сего». Есть за что. Смогу.
После чего он моментально пойдет в милицию. Еще и свидетелей притащит, которые подпоют, старательно рассказывая, как пьяный Боря Суховеров набросился на ни в чем не повинного Дмитрия Родионова – прекрасного студента, комсорга и общественного деятеля! – и принялся безобразно его избивать.
Мне очень, очень повезет, если я отделаюсь условным сроком. И, зная Родионова, не отделаюсь.
Да и вообще, смотри пункт первый: драка – не метод.
Пожаловаться в деканат? Еще смешнее. Наш комсорг Дмитрий Родионов пригласил на свидание мою девушку. Угрожал? Да что вы! Так давайте ее саму спросим?
И все. Тосю он, похоже, совсем запугал, она не признается. И даже если бы призналась, это опять слово против слова.
Хоть письмо пиши: дорогая редакция, помогите разобраться…
Сегодня, спустя годы и годы, я тогдашний кажусь себе совсем глупым. Почему простая эта мысль про редакцию пришла мне в голову с таким скрипом? Но едва пришла, как и на сердце сразу стало полегче. С «Комсомольской правдой» я сотрудничал еще со школы, и меня хвалили.
