Необоримая стена - Лариса Черногорец

Аника, словно в забытье обнял Варвару и горячо поцеловал, как тогда, в первый раз, в кибитке дядюшки Анри. Ничто не могло измениться, и ничего нельзя было вернуть, но этому суждено было случиться. Все должно было повториться, просто следуя тому самому знаменитому закону философии, когда все движется по спирали и все возвращается, только уже на другом уровне, а вот более высоком или низком — зависит от того, как человек распорядится своей судьбой. Варвара была спасительным кругом в океане отчуждения, горя и безысходности, захлестнувшем Анику с головой. Он уже не помнил больше ни о чем, он снова был мальчишкой, в объятиях великолепной красавицы, с которой когда-то мечтал провести ночь, — первую в своей жизни ночь.

В Монастырской келье, где Настя разговаривала с матушкой настоятельницей, было светло и тихо:

— Воистину, то, что ты рассказываешь и удивительно и страшно, — матушка Неонила погладила Настю по голове, — но это совсем не повод уходить в монастырь. Я не могу дать тебе свое благословение. То, что с тобой случилось — испытание, которое тебе послано свыше, наш Господь умер за нас на кресте, а ты пытаешься сойти со своего креста.

— Но я же не святая, матушка.

— А ты думаешь, все святые были безгрешны и не сомневались, не пытались облегчить свою судьбу.

— Но почему такие тяжелые испытания, чем я заслужила?

— Не думай, что все, что происходит с тобой, происходит без поддержки господа. Есть такая притча: Умерший человек, представ перед господом и глядя на свой жизненный путь, упрекнул его: «Господи, посмотри, когда у меня было все хорошо, я вижу два следа, твой след идет рядом с моим, а когда у меня были беды и несчастья я вижу только один след на земле. Почему же ты шел рядом со мной в радости и оставлял меня в бедах моих?». Господь, улыбнувшись, отвечал: «Сын мой, когда у тебя было все хорошо, я шел рядом с тобой, а когда ты был в беде и несчастии я нес тебя на руках».

— Мне кажется, что испытания несоизмеримо тяжелы, — Настя плакала.

— Господь не посылает испытаний, которых человек не может выдержать. Каждому по силам и по вере его. А что до того, какая у человека судьба, так это от самого человека и зависит. Иной слаб душою, и испытаний ему сильных не требуется — ему бы с малыми разобраться, а у иного сила такая внутри, что господь дает ему большие испытания, потому как малыми ему душу не совершенствовать. Терпи, детка. Терпи и благодари за каждое испытание.

— Матушка! — Настя, плача бросилась ей в ноги, — я не хочу больше жить в этом мире, он гадок и жесток. Возьмите меня к себе, прошу вас.

— Давай начнем с того, что ты шла в Тобольский храм, ты уже отказываешься от этой цели? Может, передашь эту миссию кому-то другому?

Настя собралась с духом, сверток с образом стал почти родным, она не могла никому его передать.

— Нет, я выполню то, что обещала…

— Я велю дать тебе одежду послушницы, немного еды и денег в дорогу. Благослови господь тебя на путь твой нелегкий. Если будет на то воля божья и желание твое уйти из жизни мирской не изменится, то после вернешься ко мне, и мы поговорим с тобой. А теперь ступай, умойся и отдохни, отслужим обедню, подкрепишься и пойдешь, ступай…

— Матушка, — Настя прижалась губами к руке настоятельницы, — спасибо…

— Спаси Господь!

Впервые за много дней, Настя отстояла обедню и искренне молилась о прощении своих грехов, об Анике, еще о многом, что было у неё на душе. Сестры принесли ей монастырскую одежду, в которую она тут же облачилась, и она чувствовала невыразимую благодать, когда вместе с сестрами в трапезной ела простую, но чрезвычайно вкусную пищу. Наверно этого ей не хватало все последнее время. Тишины, покоя и размеренного распорядка жизни в монастыре. Невероятной чистоты и белизны стен, запаха ладана и мирры, мягкой теплой ткани простого платья, улыбок сестер, которые не знали её и толком не разговаривали с ней, но старались всячески подбодрить её, стесняющуюся ступить и молвить что-то не так.

Стены монастыря, спустя несколько часов, стали почти родными, Насте безумно не хотелось их покидать. К вечеру она вышла к тракту и села на вечерний дилижанс. Одежда послушницы была лучшей защитой. Черное платье и платок, скрывавшие её с головы до пят, и оставлявшие открытым только лицо, не вызвали бы подозрения ни у кого, и уж точно никто не стал бы искать в будущей монахине беглую преступницу, портреты которой висят на каждом столбе. Попутчики спали, а до ближайшей станции они должны были добраться только к утру. Настя задремала, и во сне ей грезился Аника, кричавший что-то вслед ей, уходившей от него прочь, протягивавший к ней руку, словно зовущий вернуться назад.

Аника проснулся от солнечных утренних лучей, бивших сквозь пыльное стекло прямо ему в глаза. Может, ему приснилась эта ночь с Варварой? Но нет, постель пахла её духами, и все это было наяву. Раздался легкий стук в двери, и Варвара проскользнула в комнату с корзинкой, прикрытой белым куском полотна:

— Муж будет здесь до завтрашнего вечера. Я принесла тебе одежду и еду, там немного денег. Сейчас надень вот это, — она кинула ему костюм лакея, — выйдешь через черный ход, потом переоденешься. Отправляйся в Москву, к тому времени, как ты будешь там, я уже улажу вопросы с твоим розыском, обещаю, — она солнечно улыбалась. Ослепительная в своей натуральной красоте она не могла не вызывать восхищения.

За окном послышалось ржание лошадей. Аника с Варварой подошли к стеклу. На улице, по усыпанной желтым декоративным камушком широкой аллее конюшие вели под уздцы двух арабских жеребцов, на которых сидели мальчик лет пяти и девочка лет семи. Аника повернулся к Варваре:

— Кто это?

— Мои дети. Мои и Петра!

— Дети…такие взрослые?

— Время летит, верно? Мы расстались целую вечность назад. Как ни странно, я счастлива в браке. Петр, не смотря на свою занятость, замечательный муж и отец. — Она посмотрела на Анику, — спасибо тебе за эту ночь, — она погладила его по щеке, — я как будто достроила что-то, к чему не хватало последнего кирпичика. Впервые, за последние пятнадцать лет, я спокойна и счастлива. — Она посмотрела на часы, — тебе пора, прощай! — Она выпорхнула из комнаты так же легко, как и вошла в неё.

Аника переоделся в костюм лакея, сложил в сумку продукты и вещи и вышел в коридор. Было тихо и пусто. Он спустился по лестнице и, миновав несколько поворотов, оказался у черного входа. Дверь была открыта, и Аника вышел на аллею парка. Неторопливо он проходил по тропинкам, пересекая одну аллею за другой. Со стороны дома послышались хлопки, похожие на выстрелы. Уже довольно далеко от усадьбы он снял камзол лакея и переоделся в свободный летний костюм, который Варвара дала ему с собой. Послышался топот копыт. Аника разглядел в конце аллеи двух лошадей, несущихся прямо на него во весь опор. По мере приближения Анике становилось понятно, что это те самые арабы, на которых ехали утром дети Варвары. Но что это? На одном из жеребцов словно комок! Это ребенок! Немыслимо! Мальчик вжался в круп лошади и держался что было сил, словно влитой. Такого просто не могло быть, — лошадь должна была давно сбросить своего маленького седока! Кони приближались. Аника быстро оценил обстановку и выбрал позицию. На такой скорости нельзя было упустить ни мгновения — секундный промах мог стоить жизни мальчика, да и его самого. Он отступил к краю аллеи и, рассчитав все окончательно, разбежавшись, прыгнул на скачущего во весь опор жеребца. От неожиданности тот встал на дыбы, но Анике чудом удалось удержаться в седле, вцепившись в гриву коня. Нащупав узду. Аника не стал останавливать помчавшегося вновь жеребца, а направил его вслед за тем, что уносил на себе ребенка.