Король утра, королева дня - Йен Макдональд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дом? Что ж, если не произойдет чуда – а я надеюсь, я все еще молюсь, Мэри, – все это продадут. Дом, угодья – все. Что ж, Мэри, я уверена, что, кто бы ни пришел после, домработница им все равно понадобится, но тем не менее не повредит быть начеку, если ты понимаешь, к чему я клоню.
Знаешь мое мнение? Это проклятие. Да, верю. Кто-то или что-то желает горя и несчастья этому дому. С начала года удача не облагодетельствовала эти стены даже на минуточку. Невезение – иногда его можно ощутить, Мэри. Да ведь это почти как физическое присутствие. Оно давит на тебя, словно густые миазмы. Нет, я совершенно серьезно; в этом доме царит тяжелая, мрачная атмосфера. Ее все гости замечают. Хотя я бы не сказала, что теперь к нам часто приезжают именно в гости.
Ой, надо же! Мэри, мне пора… Слышу машину хозяина на гравийной дорожке. Не думала, что он вернется так быстро. Нельзя, чтобы он в таком настроении застукал меня за разговором по телефону. Да, конечно, как только выпадет свободный денек. И тебе всего хорошего, Мэри.
Дневник Эмили, 12 октября 1913 года
Я была рада, очень рада покинуть клинику на Фицуильям-сквер, потому что атмосфера в Дублине стала гнетущей и зловещей. Куда ни посмотришь, группы людей выбирают имена и оружие, а также знамена, под которыми можно маршировать: Ирландские добровольцы, Ирландская гражданская армия, Фианна, Куманн на-Ман, Шинн Фейн, и куда же без уволенных рабочих [23]. Улицы взбешены, даже погода не в духе. Как далека эта недужная осень от нетерпеливых ласточек Крагдарры и от леса, наполненного голосами грачей. Меня все сильнее тянуло обратно. По утрам садовники подметали дорожки в сквере и поджигали кучки листьев, и аромата хватало, чтобы мгновенно перенестись мыслями домой! Прогулочные трости из терна [24] ждут своего часа в подставке у входа; из кухни доносится запах уксуса и специй для маринада, а еще – аромат пирогов в духовке и печеных яблок с гвоздикой; особый золотистый свет струится в тех частях дома, куда он почему-то не проникает в другое время года; в изножье кровати источает тепло глиняная грелка, и черепица погромыхивает от равноденственной бури.
Беда романтического воображения в том, что оно чревато постоянными разочарованиями: реальность никогда не соответствует представлениям о ней. В реальности всегда есть темные местечки, куда свет не добирается, есть отслоившиеся возле плинтуса обои, трещина на плитке с изображением тюльпана и пустующая тумба в холле, на которой должен стоять херувим.
Я написала, что с радостью покинула Дублин; я не утверждала, что была рада вернуться домой.
Они даже не встретили меня. Отправили за своей единственной дочерью служанку, миссис О’Кэролан, в двуколке, которой управлял Пэдди-Джо. О да, было приятно снова увидеть миссис О’К и Пэдди-Джо и ощутить их неподдельную радость от встречи со мной – миссис О’К с трудом произнесла пару слов, зато носовых платков потратила на целую неделю вперед.
С первого взгляда на знакомый фасад с колоннами я почувствовала неладное. Крагдарра изменилась. Это было нечто большее, чем неизбежное крушение романтического идеализма; я ощутила перемены в самом духе особняка. Осенний свет больше не проникал в труднодоступные места; тени победили. О, мама и папа встретили меня на крыльце вполне ласково. Мама плакала, а папа хмыкал и фыркал в бороду, хотя всем было ясно, что он и сам вот-вот расплачется, при этом, однако, они вели себя натянуто, сдержанно, в особенности по отношению ко мне, словно я была гостьей в доме, полном секретов. Лучше всего могу описать это как притаившуюся в глазах тьму – некую озабоченность тайной, чье сокрытие поглощало всю их жизненную силу.
А в самой Крагдарре трости из терна стояли в подставке у входа, яблочно-корично-ежевичный аромат пирогов миссис О’Кэролан просачивался из кухни во все уголки и закутки, октябрьское солнце, проникая сквозь световой фонарь, рисовало лучами на лестнице розу, но во всем этом ощущалось нечто нездоровое. Дом утомился и начал гнить, как будто осень поселилась в нем и наполнила комнаты безмятежным умиранием.
За ужином миссис О’К превзошла саму себя; все блюда – мои любимые, и я думаю, что ей доставляло больше удовольствия их подавать, чем мне – поглощать, но, несмотря на все ее усилия, вместо радостного события получилось нечто напряженное, натянутое, утомительное. Всякий раз, когда мама и папа спрашивали меня о клинике, докторе Орре и происходящем в Дублине, было очевидно, что ответы их не интересуют – родители просто старались вести себя вежливо. Когда я спрашивала о том, как дела дома, они отделывались короткими фразами, продуманными и взвешенными до последнего слова. Стоило мне заметить, что разговор кажется немного отстраненным, как мама парировала: мол, со мной случилось столько всего, столько обидных и ужасных вещей за короткий промежуток времени, что я как будто превратилась в новую Эмили; все известное о прежней Эмили не годится относительно женщины в моем, кхе-кхе, положении.
Я ответила, что новая Эмили – это прежняя Эмили; если сравнить меня с тем, что произрастает в саду, я скорее зеленая ветка на старом дереве, чем какой-то совершенно незнакомый куст. Тогда папа откашлялся, как обычно, когда собирается сказать что-то, чего не хочет говорить, и заявил, что им нужно ко многому привыкнуть заново. Мои собственные мать и отец, сидя за нашим общим столом, обращались со мной как с чужачкой.
Я спросила, к чему привыкнуть, и вдруг поняла. Они стыдились. Стыдились меня! Я стала для них абсолютным позором. К этому времени новость распространилась по всему графству – видели ее, эту Эмили Десмонд? Беременна и даже не имеет представления об отце ребенка, не говоря уже о браке. Бесстыдство, какое бесстыдство. Кем надо быть, чтобы позволить такому случиться со своей дочерью? Ну что они за родители?
Не важно, что дитя мне навязали; не важно, что меня взяли против моей воли, изнасиловали. Почему
