Неукротимая Анжелика - Анн Голон

— Как же вы ошибаетесь. Я никогда еще не была в Кандии, и никто меня там не ждет.

— Так почему же вы решили отправиться на этот пиратский остров?

— Я уже сказала вам. У меня там дела. И кроме того я решила, что это замечательный способ заставить короля позабыть обо мне.

— Он вас не забудет! Вы не из тех женщин, которых легко забывают. — Голос де Вивонна прерывался, горло его сжималось.

— Говорю вам, он меня забудет. С глаз долой, из сердца вон. Разве все вы, мужчины, не так устроены? Он с удовольствием вернется к своей Монтеспан, надежному и неистощимому источнику наслаждений, и порадуется, что остался с ней навсегда, что все налажено. Он человек не сложный и не сентиментальный.

Де Вивонн не мог удержаться от возражения:

— Как вы, женщины, зло говорите друг о друге.

— Поверьте мне, король будет вам только благодарен, если узнает когда-нибудь о вашем участии, за то, что вы помогли ему избавиться от безысходного увлечения. Он избавляется от необходимости вести себя, как тиран, и бросить меня в темницу. А когда я вернусь, время пройдет. Он сам посмеется над тем, как гневался. Ну, а Атенаис сумеет подчеркнуть значение услуги, вами оказанной, то, что вы помогли скрыться нежелательной особе.

— А если король не забудет вас?

— Ну, что ж. Успеем еще подумать об этом. Может быть, я поразмыслю и признаю свою ошибку. Может быть, постоянство короля тронет меня. Я упаду в его объятия, стану его фавориткой и… вас я, конечно, не забуду. Понимаете ли, господин придворный, что, оказав мне помощь, вы обеспечиваете себе будущее, можете выиграть и там, и здесь.

Последнюю фразу она произнесла с чуть презрительной интонацией. Задетый за живое адмирал покраснел до корней волос и бросил надменно:

— Вы считаете меня приспешником, лакеем?

— Никогда так не думала.

— Не в этом дело, — продолжал он сурово. — Вы слишком легко забыли, сударыня, что я начальник эскадры, что королевский флот отплывает завтра с военной миссией и, следовательно, нас ждут опасности. Я должен охранять именем короля Франции порядок в этом средиземноморском кавардаке. И у меня есть строжайшие инструкции: не брать никаких пассажиров, ну, а о пассажирках вообще нечего говорить.

— Господин де Вивонн…

— Нет! — рявкнул адмирал. — Постарайтесь понять: в море я командую и знаю, что полагается делать. Переход через Средиземное море — это не прогулка. Я сознаю важность того, что мне поручено, и убежден, что сам король на моем месте говорил бы и поступал так же, как я.

— Вы убеждены?.. А я полагаю, напротив, что король не отказался бы от того, что я вам предлагаю.

Она говорила серьезно. Де Вивонн снова вспыхнул, потом побледнел, опять покраснел, кровь стучала у него в висках. С мучительным недоумением он смотрел на Анжелику, и в эту бесконечную минуту вся его жизнь, как ему казалось, сосредоточилась на едва заметном колыхании ее груди в кружевном декольте пеньюара.

Это было настолько невероятно! Мадам дю Плесси слыла надменной, не поддающейся никаким мольбам, да и сама признавала себя капризной. Его душа придворного никак не могла поверить, что ему предлагалось то, в чем отказывали королю.

Губы у него опять пересохли, он проглотил еще стакан вина и бережно закрыл шкафчик.

— Давайте объяснимся…

— Но… Мне казалось, и так все ясно между нами, — Анжелика с легкой усмешкой посмотрела ему прямо в глаза.

Очарованный, он упал на колени подле дивана. Его руки охватили ее стройную талию. Он склонил голову — в порыве преклонения и страсти одновременно — и припал губами к атласной коже, там, где раздваивались груди вдыхая волшебный аромат, таившийся там в тени, аромат Анжелики.

Она не отпрянула, лишь шевельнулась чуть заметно и прикрыла своими чудесными веками то, что вспыхнуло в ее взгляде.

Потом он ощутил, как она выгнулась, отдаваясь его ласкам. Его охватило безумие, отчаянное стремление овладеть этим душистым, упругим, крепким и в то же время хрупким, как фарфор, телом. Его губы жадно покрывали поцелуями ее кожу; привстав, он дотянулся до прелестной округлости плеча, потом до неожиданно теплой ямочки у шеи и чуть не потерял сознание от восторга.

Рука Анжелики потянулась к нему, прижала к себе его голову, а пальцы ее легли на его щеку, так что он должен был направить на нее взгляд.

Ее изумрудные глаза чуть потемнели, стали цвета морской воды, они прямо упирались в неподатливые синие мортемаровские глаза, на этот раз потерпевшие поражение. Де Вивонн едва успел подумать, что в жизни не встречал подобной женщины, не испытывал такого пронзительного наслаждения.

— Вы возьмете меня на Кандию? — спросила она.

— Я думаю… Я думаю, что не могу не взять, — хрипло проговорил адмирал.

Глава 8

Анжелике потребовалось все ее искусство, чтобы привязать к себе столь пресыщенного прожигателя жизни, который не мог удовлетвориться пассивным подчинением. Она то была спокойна, то смеялась, то вдруг — словно встревожившись и застеснявшись, — отталкивала его, от новых его попыток увертывалась, и ему приходилось умолять ее, униженно просить и, наконец, умирая от нетерпения, добиваться своего.

— Как мы себя ведем?.. Это же неблагоразумно.

— А с какой стати нам держаться благоразумно?

— Не знаю… Только… ведь вчера мы почти не были знакомы.

— Не правда. Я всегда восхищался вами, обожал вас молча.

— Ну, а я, должна признаться, считала вас просто забавным. Сегодня я вас увидала словно впервые. Вы гораздо… гораздо более способны внушать смятение, чем я раньше думала. Мне даже немножко страшно.

— Страшно?

— Мортемары так жестоки! О них столько рассказывают.

— Чепуха!.. Забудьте обо всех опасениях… Милая!..

— Нет… Ох, господин герцог, дайте же мне вздохнуть, прошу вас. Послушайте же. Я придерживаюсь того принципа, что некоторые вещи можно позволять только очень, очень давнему любовнику.

— Вы очаровательны! Но я сумею заставить вас пересмотреть свои принципы… Вы думаете, это мне не по силам?

— Может быть… Теперь я уже не знаю.

Они страстно перешептывались в полумраке — последняя свеча уже догорала, и Анжелика полностью отдалась страшной и сладкой игре, непритворно дрожа в крепких руках, гнувших ее и подчинявших. Свечка вспыхнула последний раз, и наступившая темнота обволокла Анжелику, делая ее добровольной участницей всего, что творилось под покровом этой тьмы. И Анжелика слепо и покорно соскользнула в пучину сладострастия, вечно новую и неожиданную для нее. Она забыла обо всем, от всего сердца предалась дерзкой и счастливой борьбе, и вздохи, жалобы, признания, вырывавшиеся у нее, были искренни и волнующи.