Взрыв. Повесть - Ирина Гуро

Нольде давно миновал «Метрополь», мельком вскинув глаза вверх, к врубелевской мозаике и вздохнув при мысли, что гостиница превращена в общежитие для «комиссаров». Сделал крюк мимо «Лоскутной» и поднялся вверх по Тверской, к бывшему дому генерал-губернатора.

Он ценил такие часы одиночества среди толпы — его обтекал спешащий изо всех сил деловой люд — и свои наблюдения, как он думал, строго объективные, тем и ценные.

Перед ним расстилалась площадь, на которой происходило нечто, с точки зрения Нольде, фантастическое. Кожаные куртки и солдатские шинели составляли главную, определяющую часть толпы. Изредка вспыхивающие в ней цветные пятна женских пальто тотчас погашались этим серым потоком. Но что самое удивительное: в этой центральной части города — подумать только, какого города, Москвы! — почти отсутствовали дамские шляпки! Дамские шляпки были изъяты из обращения столь безоговорочно, словно в них-то и заключалась сущность эксплуататорского строя…

Что движет этой толпой? Где та пружина, завод которой приводит в движение массу людей, до сих времен и не помышлявших о «деятельности»?

Вот, например, бежит не помня себя девица… Недурна собой. Хотя красный платочек и кожаная куртка, а тем более сапоги отнюдь ее не украшают. Но что ее «довело до жизни такой»? Девица явно не пролетарского происхождения. Не из аристократок, конечно, но наверняка имеет интеллигентного папу, какого-нибудь адвокатишку или врачишку…

Но вот же сманили ее большевики! Облачили же в куртку. Сунули в руки портфель и завели на энный срок — каким ключом?..

Он, Нольде, знал, каким: подбросили ей дурацкую идею о женском равноправии! С умом подбросили, не так, как те, что называли себя феминистками и призывали к войне с мужчинами.

«Нет! Не надо воевать с мужчинами! Надо идти с ними в ногу!» Вот эта пигалица и бежит с портфелем.

А вон тот с чахоточным румянцем, задумчивый, в солдатской шинели без пуговиц… Что ему светит в этой кромешной жизни? О, ему надобно другое… Моральное, духовное… Пагубная идея о том, что богатство — зло, соблазнительна для миллионов. И Нольде голову готов дать в заклад, что такие вот чахоточные таят в себе великую силу разрушителей.

Мимо булочной Филиппова с запылившимися кренделями из папье-маше в витринах, мимо магазина Елисеева, от которого за версту несло селедочным духом, он прошел на Страстной бульвар и здесь уселся на скамейке.

Взгляд отдыхал на строгой красоте куполов монастыря, высящихся перед ним. Слева, по ту сторону площади, уже зажглись газовые фонари вокруг памятника Пушкину. Трамваи Малого Садового кольца звенели в этот тихий час не назойливо, как-то приглушенно, и Нольде умиротворенно подумал, что наверное же среди тысяч соблазненных большевиками есть хоть десяток таких, что готовы одуматься, скажи им кто-нибудь правильное слово…

В эту минуту рядом с ним на скамейке оказался молодой человек. Нет, Вадим Нольде положительно не мог замкнуться в своей скорлупе! И разве наблюдения, выводы, обобщения це входят в его задачу? А для этого нужны знакомства, пусть даже случайные… Ведь именно случай не раз сводил его с ценнейшими людьми.

Сосед расстегнул пальто, достал портсигар. Совместно выкурить папиросу, сидя рядом, — прекрасная, так сказать, прелюдия к разговору… Нольде не успел придумать вопрос, как сосед, пошарив по карманам, сам обратился к нему:

— Не соблаговолите ли? Спички…

Форма обращения понравилась Нольде…

Этот совсем молодой человек, по виду судя, из порядочной семьи. И одет вполне прилично: на нем модное пальто в талию и даже шляпа. Обдуманно выбранная: зеленый велюр к рыжеватым волосам.

Нольде предложил спичку и собрался продолжить разговор с этим хорошо одетым, воспитанным… Но молодой человек хоть и скромно, но решительно произнес:

— Простите великодушно, но я вас знаю…

— Не имел чести, — поспешно ответил Нольде, лихорадочно соображая, где они могли встретиться. Профессионально цепкая память ничего не подсказала.

— Вполне возможно, вы запамятовали. Видел вас с моим знакомым, Косичкиным Петром Ивановичем…

У Нольде перехватило дыхание: неужели еще не все покончено с гнусным карликом? Пока обдумывал свой ответ, молодой человек продолжал, бесхитростно глядя большими голубыми глазами:

— Петр Иванович, как вы, верно, знали, промышлял старинными вещичками.

— Ах, да! Теперь вспомнил! — с облегчением воскликнул Нольде. — Именно по этому делу я свел знакомство с… как вы его назвали?

— Косичкиным, — подсказал молодой человек.

— Да-да, именно. И где же он теперь пребывает?

— Не имею понятия… Давно не встречаю.

— А вы кто сами будете? Студент?

— К сожалению, нет. Так уж случилось!

Нольде благодушно принялся расспрашивать собеседника о его семье, прошлом. Учился в гимназии? Не окончил — помешали большевики… Ну конечно. Отец, акцизный чиновник, убит под Перемышлем. Мать умерла от тифа. Ах, обычная биография интеллигентного юноши в это смутное, в это ужасное время… И вот у него нет другого выхода, как «записываться на фронт».

Этот молодой человек, как он отрекомендовался — Евгений, да, Евгений Сорокин, понравился Нольде. И можно вполне поверить, что с Петрикосом его связывала только «коммерция». С какой стати такой старый воробей, как Петрикос, будет посвящать желторотого птенца в другие дела…

И все-таки как-то боязно отпускать этого юношу в большой мир, полный неожиданных встреч — вот же угораздило его сейчас — и опасных совпадений. Лучше бы как-то пристроить этого Евгения.

Стал мысленно перебирать: через кого бы? Уж конечно, через человека, «склонного», но не слишком близкого, в конечном счете он этого Евгения не знает! Но кто-нибудь из добрых друзей мог бы взять на себя устройство интеллигентного юноши, — с расчетом на дальнейшее, более квалифицированное использование.

Нольде даже вспомнил, кто именно мог бы…

— Послушайтесь моего совета, идите служить. Учиться сейчас негде и незачем. Поработайте, найдете себе место под солнцем. Могу помочь запиской. Черкну своему другу, он вас устроит. А?

Евгений горячо поблагодарил. Так горячо и искренне, что Нольде уже без колебаний пригласил его к себе в номера. Назвал себя: Александр Тикунов, советский служащий, по финансовому ведомству.

Нольде считал себя работником «новой формации»: смело завязывал знакомства, не строил из себя «буку»… «Буки» всегда подозрительны. Общительный, веселый господин Тикунов со знакомыми, друзьями, дамами, обожаемый гостиничной прислугой, глубоко «свой», не вызывает подозрения. Каждый новый день укреплял Нольде в его положении. И он это ценил.

2

Старинные часы в дубовом футляре пробили два. В этот поздний час в здании МК было тихо. Изредка слышалось только легкое потрескивание рассыхающейся мебели да шелест деревьев за открытым окном.

Собиралась гроза. Позднее лето шумело ливнями, посверкивало дальними сполохами.

Владимир Михайлович все еще работал. Дверь в кабинет была открыта, и в приемной, где ожидал Василий, было слышно, как скрипит перо, которым Загорский торопливо набрасывает мелкие летучие строчки на страницы блокнота. Потом прозвучал звонок, и голос Загорского произнес:

— Доброй ночи, Феликс Эдмундович!

Наступило молчание, затем короткое:

— Хорошо. Да. Еду.

Услышав это, Василий поспешно спустился к выходу. Машина секретаря МК, старенький «рено», который Владимир Михайлович называл «драндулетом», стоял у подъезда. Василий разбудил дремавшего водителя:

— Владимир Михайлович сейчас поедет.

— Домой?

— Нет, на Лубянку.

Василий посторонился, пропустил Загорского. Тот сел рядом с шофером, Василий — на заднем сиденье. Машина уверенно двигалась знакомой дорогой, несмотря на полную темноту улицы, не освещенной сейчас, в позднее время, из окон домов.

Но на Лубянке светились все окна. Загорский поднялся по лестнице, на ходу попросив Василия позвонить к нему домой и передать, что приедет поздно.

— А то я уж расстарался, сказал, что скоро приеду… Будут беспокоиться, — улыбаясь, объяснил он.

Пока Василий выполнял это поручение в комнате дежурного, через нее в кабинет Дзержинского проходили члены коллегии Всероссийской и Московской чрезвычайных комиссий. Василий узнал Петерса, Аванесова, Манцева… Красивый статный человек с раздвоенной бородкой был ему незнаком.

— Это Лацис, председатель украинской ЧК, — сказал Петр Царев, дежуривший в эту ночь.

— Значит, Большая коллегия?

— Бери выше: с представителями МК и НКВД…

Беспрерывно звонил телефон на столе. Дежурный брал трубку, отвечал коротко:

— У товарища Дзержинского совещание.

— Такое, брат, время, — сказал Василию Царев, — чуть какие неудачи у нас на фронте — контра в тылу сразу голову подымает… И сколько ее! Правда, что гидра. Одну голову срубим — вторая вырастет… Вам там, в МК, небось не так заметно?