ПО НЬЮ-ЙОРКСКОМУ ВРЕМЕНИ - Петр Немировский

Ведь и Граф – скотина порядочная. Пообещал московским банкирам прибыль, а сам отдыхал на лазурных берегах Флориды, развлекался с любовницами, разъезжал на лимузинах. И всё – на чужие деньги. Спустил все миллионы. Обокрал, стало быть, россиян. Они там, в России, говорят, с голоду пухнут. Но, оказывается, и московские банкиры – жулье. Продавали водку без лицензии, незаконно приобрели золотые прииски, торговали наркотиками и оружием. И еще в этом деле замешаны два депутата Госдумы и какие-то «солнтсеуфские» бандиты...

Тяжелой грустью наливались честные глаза присяжных. Безумцы, они еще пытались вникнуть если не в тонкости, то ухватить хотя бы в общих чертах суть дела. Но проклятая суть уходила все дальше – за далекие леса, за синие горы. 

Первым пал мулат. Он долго сопел и даже незаметно раскрывал пальцами веки. Но после перерыва, после плотного обеда, бороться со сном уже не смог. Моргнув в последний раз, мулат закрыл глаза и склонил головушку, отяжеленную новыми, совершенно ненужными для него сведениями.  

– Мой подзащитный – узник совести. Он сидел в лагере так же, как Солженицын и Щаранский. Он – жертва Кей-Джи-Би, – уверял адвокат.

Блестящий адвокатский спич неожиданно прервал старшина присяжных. Он обратился к судье со странной просьбой: нельзя ли каким-то образом облегчить понимание столь запутанного дела, внести ясность хотя бы в имена и прозвища. Дескать, некоторые присяжные  утеряли нить повествования, поскольку непонятно, кто такой Прыщ и связан ли он с Солженицыным.   

После перерыва в зале появилась огромная белая пластиковая доска. На ней сверху красным жирным фломастером было написано: «Станислав Николаевич Маханьков» и его десять воровских кликух. Граф, кстати, тоже оказался не без кличек, их также записали на доске. Судья объявил, что в эту таблицу будут вписываться только имена и клички тех лиц, которые имеют непосредственное отношение к делу. Поэтому Солженицын и Щаранский в списки не попали. Зато появились какой-то Магадан и Вова-Ужас.    

ххх

Перед тем как ехать в редакцию, Алексей зашел в бар неподалеку от здания суда. Безвольный он человек – не может пройти мимо, чтобы не выпить кофе в приглянувшемся баре. Достав сигарету, пододвинул к себе пепельницу.    

Итак, суд. Если отбросить умышленную адвокатскую путаницу, налицо – чистейший рэкет. Граф – кутила и вор, промотал чужие деньги. С ним все ясно. Что же до Станислава Николаевича, до этого узника совести… Алексей прищурился, словно увидел маленького человечка на скамье подсудимых: очки в золотой оправе, профессорская бородка. Но если вглядеться – что-то гнусное, крысиное в этом лице. Убийца, да и только. Главарь убийц. 

ххх

На следующее утро слушания тоже почему-то задержали. Пришедшие толпились в коридоре, шушукались. Алексей заглянул в соседний зал, где стены были аляповато расписаны патриотическими сюжетами.    

Здесь, да, похоже, здесь, в этом зале, он и его родители когда-то присягали на верность государству США. В зале тогда набилось человек двести – латиноамериканцы, русские, евреи, китайцы…   

Пришла судья и зачитала «Клятву верности». Двести человек повторяли за нею слова, далеко не всегда понимая их значение. Иммигранты становились гражданами. God bless America – «Бог, благослови Америку»…

Алексей поглядывал на стоящих рядом своих родителей, тоже присягавших на верность США. Оба – отец и мать – держали правую руку на сердце и говорили о том, что «если понадобится, то они готовы с оружием в руках защищать эту страну». Было в этом что-то комичное и до боли трогательное. Два старика, когда-то пережившие эвакуацию, голод, нужду и унижения, в прошлом – патриоты той страны, отдавшие той стране все силы и молодость, на склоне лет приехали в Америку, где их подлечили, дали им хлеб и кров, и теперь они клянутся защищать Соединенные Штаты с оружием в руках…

ххх

И снова полный судебный зал. Всё – как вчера. Прокурор, подсудимый, двенадцать присяжных с уже унылыми лицами. Впрочем, произошли некоторые малозаметные изменения. Публика рассортировалась: скамейки в правом крыле занимали журналисты и агенты ФБР, в левом – братва.   

Маханьков внимательнейшим образом изучал прессу. Целый ворох свежих русских газет лежал перед ним на столе. Он периодически делал какую-то пометку на листе бумаги и недовольно цокал языком. А порою читал и улыбался. Кто знает, может, испытывал какое-то особое тщеславное наслаждение этот маленький крысоподобный человечек. Ведь имя-то его как громыхнуло – от Вашингтона до Москвы, от одного океанского побережья до другого!            

В зал вошли двое итальянских громил. Приблизившись к перегородке, посмотрели на крестного отца русской мафии. Ха! Шуму-то. Разве это дон? Это же – бамбино, блоха, такого можно и ногтем раздавить. Вечно эти газетчики наплетут: дескать, русская мафия в Нью-Йорке скоро вытеснит итальянскую. Передернув могучими плечами и презрительно хмыкнув, итальянцы вышли – этажом выше слушалось дело одного капо из мафиозного клана Готти.   

– Судья входит в зал. Просьба встать! – рявкнул маршал.     

И потянулись, потекли бесконечные допросы и показания.

Алексей делал пометки в блокноте. Украдкой поглядывал на Маханькова, вокруг которого словно расходилось магнетическое поле страха. Многие свидетели, жертвы, даже подельники почему-то смотрели куда угодно, только не на него.  

Раздражал Алексея, однако, не только страх. Досадно было за коллег-журналистов, которые потихоньку перемещались с одних скамеек, где сидели агенты ФБР, на другие – к небритой братве. Чутье им подсказывало, на какой стороне выгодней. Уже вместе с ними пили и закусывали в барах, брали авансы за «правильные» статьи и будущие книги, за вранье, за трусость.

Судебные репортажи Алексея становились всё злее. Он, что называется, включился на полную: брал интервью, публиковал раздобытые документы, относящиеся к делу, выступал на радио. Его статьи об этом процессе перепечатывали многие русские издания в США и России, и даже – в переводе, с его согласия и с хорошими гонорарами – американские. Все это льстило, вдохновляло на новые журналистские подвиги…   

Исчез один русский журналист. Его статьи были смелыми и дерзкими. И вдруг – молчание. Поползли слухи, что якобы его избили. Сломали ему пару ребер. Сейчас лежит в госпитале.

– За что ж его так?

– А шоб другим неповадно было.

– Чепуха. Он скрывается. ФБР взяло его на спецпрограмму.

– А что за программа?

– Вы разве не знаете? Изменят ему внешность, выдадут новые документы и запрут в какую-нибудь дыру в Техасе.