А потом он убил меня - Натали Барелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сэм предлагает мне устроиться на диване, а сам выбирает кресло. На журнальном столике лежит экземпляр «Бегом по высокой траве», из него там и тут торчат бумажки — закладки, наверное.
— Итак, — начинаю я, — что мы будем делать?
— Для начала поговорим, вот и все. Не возражаете, если я буду делать пометки? — Блокнот уже лежит у него на коленях.
— Нет, не возражаю. Но я еще не приняла окончательного решения.
— Вижу. Расскажите, пожалуйста, в чем загвоздка, с этого мы и начнем. Как ваше самочувствие?
— Я что, пришла не к тому специалисту? Может, мне лучше лечь на кушетку?
— Ха, впереди вас ждут сюрпризы. Но не сейчас. — Сэм кладет блокнот на журнальный столик и наклоняется вперед, согнув руки в локтях и упершись ими в колени. — Видите ли, Эмма, чем больше я буду знать о вас и ваших ощущениях, тем легче пойдет дело. Пока мы с вами на стадии консультации, и вы в любой момент можете отказаться.
— Хорошо.
Я очень волнуюсь, даже грудь немножко теснит.
— Просто я вообще не могу писать, — начинаю я. — Понимаете, моя подруга… — Я глубоко вздыхаю. — Она умерла, но именно она помогала мне с романом… — я показываю на лежащую между нами книгу. — Без нее мне не удалось бы довести дело до конца.
— Мне кажется, реакция совершенно нормальная. Вы ведь говорите о Беатрис Джонсон-Грин.
Это не вопрос.
— Да. — Я чувствую, как глаза чуть-чуть увлажняются; этому трюку я давно выучилась. Как собака Павлова. Мне пришлось давать так много интервью, где меня спрашивали о бедной дорогой Беатрис, что я приспособилась думать в таких случаях о смерти матери. От мыслей о ней мне всегда делается грустно. А сейчас я уже так поднаторела, то мне даже покойную маму вспоминать незачем: триггер срабатывает сам по себе.
— Представляю, как трудно вам было пережить ее смерть.
— Значит, у нас тут все-таки сеанс психотерапии? — улыбаюсь я.
— Совершенно необязательно его устраивать. Я только хотел сказать, что понимаю ваши чувства.
— Просто мне ее не хватает, и еще… как объяснить? Я чувствую себя немного виноватой. Понимаете, она меня наставляла.
Он кивает.
— В любом случае, — вздыхаю я, — что тут скажешь? Я застряла. Наверное, у меня творческий кризис.
— Хотите мое мнение? По-моему, вы боитесь.
— Боюсь, что не смогу без нее справиться? Разумеется.
— Нет. Боитесь, что справитесь без нее ничуть не хуже.
Да уж, такого я совсем не ожидала. Я на миг задумываюсь. Нравится мне Сэм, вот что это значит. И мне уже нравится, в каком направлении мы движемся.
— Хотя с другой стороны, у меня такое ощущение, что в одиночку мне эту задачу не одолеть. Вот ради чего я здесь. Мне нужна помощь, доктор Сэм.
— А для этого здесь я. И вот еще что, Эмма. Писатели часто, как вы выразились, застревают после большого успеха, особенно завоевав престижную премию, как в вашем случае.
— А у вас уже бывали похожие… как вы это называете — дела?
— Клиенты. Да, бывали.
— И они становились лауреатами премий снова?
— Нет. — Он улыбается. — Я могу писать очень хорошие книги, но творить чудеса не умею.
— Жалко, — говорю я, а потом меняю тему, потому что пора переходить к делу: — Сэм, как вы можете догадаться, у меня куча вопросов. И мне хотелось бы начать их задавать, если вы не против.
— Валяйте.
На это уходит некоторое время. Я хочу знать всё; мне просто необходимо знать всё. Как насчет конфиденциальности? Каковы условия контракта? Сколько времени займет процесс? Когда я спрашиваю о цене, Сэм отвечает, что в моем случае она будет высокой. Вначале мне кажется, что он шутит, но его лицо говорит об обратном.
— Почему?
— Потому что мои гонорары зависят от того, кто публикует роман, насколько известен автор и так далее.
— И сколько это будет?
— Двести тысяч долларов.
Я прижимаю руку к груди.
— С ума сойти. Мне ни при каких обстоятельствах не под силу такие траты. — Я встаю, беру сумочку. — Знала бы, ни за что не…
— Сядьте, Эмма. Есть и другие варианты.
Я смотрю на него и медленно опускаюсь обратно на диван.
— Вы можете делиться со мной авторскими отчислениями. Этот путь выбирают многие писатели.
— Ясно. Но договор останется конфиденциальным?
— Конечно, тут никаких изменений.
— А какой процент вы берете?
Не знаю, зачем я вообще задала этот вопрос, выбирать-то особо не из чего, но число, которое называет Сэм, не кажется неразумным. Во всяком случае, оно не заставляет меня встать и уйти. Я киваю:
— Ладно, меня устраивает.
— Можете справиться в других местах, но у меня стандартные условия, вот увидите.
— Верю.
Я подписываю контракт, не сходя с места. Сэм удивлен, даже потрясен. Он предлагает забрать образец с собой и показать кому-нибудь — юристу например, или в самом крайнем случае человеку, которому я доверяю, хотя бы мужу.
— Незачем, — говорю я, — все уже решено. Давайте напишем книгу.
— Как пожелаете, — отвечает Сэм, разве что не пожимая плечами.
— Может, начнем прямо сейчас? — интересуюсь я.
— Запросто. Но сперва мне нужно выпить кофе. Присоединитесь?
— С удовольствием, спасибо.
Он встает и выходит за дверь, которая, предположительно, ведет в какое-нибудь подобие кухни. Я вытаскиваю было блокнот, но передумываю и откладываю его. Лучше обрисую идею своими словами, вместо того чтобы читать заметки.
Сэм возвращается с маленьким подносом, на котором исходят паром две чашки. Он садится в то же кресло с блокнотом наготове и смотрит на меня.
— А теперь мне хотелось бы поговорить о «Бегом по высокой траве». Я, конечно, читал эту книгу, но мне хотелось бы сейчас освежить в памяти ваш стиль, его, так сказать, своеобразные черты, и у меня…
— Нет. Остановитесь, пожалуйста.
— Ладно. — Он поднимает бровь.
— Я хочу написать нечто совершенно иное. Не желаю возвращаться к прошлому. И уж точно не желаю писать о событиях, которые тогда происходили. Я имею в виду, в прошлом. Мне бы хотелось создать нечто современное и оригинальное. Если честно, именно поэтому у меня и возникли проблемы.
— Понимаю. Но даже если вы собираетесь изменить стиль, время и место действия, все равно неплохо бы сохранить в книге ваш голос. И чем больше я прочту ваших произведений, тем лучше. У вас есть тексты, которые можно почитать? Помимо вот этого, — он кивает в сторону лежащего на столике томика.
— Нет. Скажем так: я не готова ничего
