Календарь с картинками. Повесть о русской Америке - Ирина Атнаева

Соня ходила в школу, в kindergarten. Кто-то мудро обронил по случаю, что kindergarden – это единственный хороший год в школе – заданий почти не задают, много игры на уроках и учатся всего четыре часа в день. Да, неудобно для родителей – день разбивается, но для детей самый правильный переход к серьезной школе. В школе Соня очень быстро подхватила английский, причем не тот – ломаный, что был у взрослых, а истиный, без акцента, когда слово рождается подсознательно и сразу правильно. Она даже как-то скоро стала поправлять маму. Когда Анна сказала tuth о зубах, Соня заметила, что зубы – teeth, и тут же пояснила: «Ну, их же много, значит они могут быть только teeth, – оставалось только удивляться такому интуитивно – образному пониманию языка. Анна, сидя дома и не имея практики, стеснялась своего английского, но, даже она чувствовала, что прогресс идет. Долгое время, почти с первого дня, она смотрела одну и ту же программу вечерних новостей – ту, которую посоветовал Ники, и весь год голос диктора сливался для нее в непрерывный поток незнакомой речи. Но, спустя год, она с удивлением заметила, что понимает его речь: из общего потока вдруг стали отделяться слова и складываться в предложения и фразы, как будто в голове заработали нужные рецепторы. Анна несказанно обрадовалась – понимать чужую беглую речь казалось даже важнее способности самой говорить. Она наконец-то перестала шарахаться от каждого встречного: она понимала продавцов в магазине, учителей и родителей в школе, и могла что-то сказать в ответ, односложно, но правильно по сути.

Соне нравилась школа, особенно учительница мисс Браун, крупная черная женщина с большой, в пол-лица, улыбкой. Анна поначалу, узнав что у дочери первой учительницей будет черная, даже расстроилась (кто бы подумал, что в русских людях сидит расизм), но потом, познакомившись с мисс Браун, вместе с Соней влюбилась в учительницу: ей, выросшей в окружении маминых подружек —педагогов, так и не довелось встретиться с подобным хрестоматийным вариантом учителя: доброй, чуткой и веселой одновременно, а как она искренне любила своих маленьких учеников…

В конце первого семестра, перед рождественскими каникулами, мисс Браун задержала Анну после уроков и сказала, что хотела бы с ней поговорить. Анна испугалась – она помнила по себе, что значит для учителей «поговорить с родителем». Видимо, испуг отразился у нее на лице, так как мисс Браун бросилась в присущей ей мягкой манере успокаивать Анну, уверяя, что у Сони все хорошо. И действительно, разговор пошел о хорошем, даже об очень хорошем. Учительница похвалила Соню за исключительную смышленность, за дружелюбность к другим детям, сказала, что поначалу беспокоилась из-за Сониной стеснительности с языком, но сейчас девочка расковалась, и ее разговорный язык и запас слов ничуть не уступает другим детям. И потом мисс Браун вдруг с интересом спросила: в курсе ли Анна, что Соня знает все цифры и весь алфавит, складывает слова и знает много стишков, считалочек и песенок. По словам учительницы получалось, что Соня уже прошла весь курс того, что они изучают за год. Для Анны это было большим откровением, ее пронзила гордость матери за своего ребенка, она даже от неожиданности упустила нить разговора. А, между тем, мисс Браун говорила дальше: она сказала, что боится за Соню, что ей станет скучно, поэтому спрашивала Анну: что если она отдельно будет давать Соне небольшие задания на дом, так, чтобы девочка самостоятельно изучала дальше. Анна про себя удивилась, что учительница спрашивает у нее разрешения на такое полезное для всех дело, но подумала, что так тут положено, и только согласно кивнула в ответ: «да, да, конечно…» Мисс Браун добавила, что ей нравится Соня – она sweet and smart, но тут же добавила, что не стоит особо захваливать, чтобы она не посчитала себя лучше других.

После разговора с учительницей Анне так и хотелось расцеловать дочку, но она сдержалась, только сказала Соне, что мисс Браун довольна ее успехами. Соня вся засветилась от ее слов – ведь сама мисс Браун ее похвалила. Когда шли домой, Анна осторожно поинтересовалась: откуда Соня знает буквы и стишки. Соня недоуменно посмотрела на маму и сказала: «Ну, это же все из Sesamy street и из Barny», и тут до Анны дошло, что ежедневное Сонино сидение перед телевизором по утрам и дало такие чудесные результаты. А ей казалось, что Соня просто из любопытства, ничего не понимая, как она сама, смотрит передачи с Большой желтой птицей и фиолетовым динозавром.

* * *

Новый, уже 1994-ый год встречали все в том же привычном составе. Только теперь Алпатины были за хозяев. Была и елка, был и оливье под водочку, подарки и шампанское – все, как положено (слепок с прошлого года), только дети повзрослели: Олег сидел с независимым видом у телевизора, а Соня, раскрепостившись за последнее время, уже не жаласъ к родителям, а на правах самостоятельного человека лезла в разговоры. Ждали Толю: его давно никто не видел, и Лиза туманно намекнула, что у него, кажется, новости в личном плане, чем всех заинтриговала – его ждали с еще большим нетерпением.

Вскоре появился Толя, и не один – рядом с ним была молодая женщина с приятным открытым лицом, и еще – тоненькая девочка. Все растерялись от неожиданности, а Толя, сам смущенный, казался явно доволен произведенным эффектом. Он представил им спутницу и ее дочку – Света и Юля, познакомил со всеми, при этом ни от кого не скрылось, что он с большой нежностью смотрит на спутницу. Все сделали вид, что рады за Толю и, конечно же, рады видеть Свету и Юлю. Впрочем, вскоре выяснилось, что Света неплохо вписывается в их круг, а Юля только на год старше Сони, и две девочки тут же стали подругами. Выпили по рюмочке за уходящий год, и стеснение первых минут совсем исчезло. Люду, Толину жену (формально, бывшую жену – они развелись перед Толиным отьездом – одиноким было проще получать убежище в Америке) все мало знали, и в конце празднования, порядком выпив, мужчины даже подняли тост за Толю и Свету, за «соединение двух сердец», – кажется, это Андрей выдал столь оригинальную банальность, но Боря подхватил, а Толя в ответ чуть не прослезился. Впрочем, Анне Света тоже понравилась. Единственным человеком, кто не принял Толину спутницу, оказалась обычно самая дружелюбная Лиза. Анна решила, что Лиза обижена за Люду – при своей уникальной общительности Лиза поддерживала приятельские отношения и с бывшей Толиной женой. Но, как вскоре выяснилось – дело не в обиде – для неприятия существовала другая причина.

Уже за полночь, когда они с Лизой сносили тарелки на кухню, Лиза задержала Анну и попросила: – Постой тут со мной, пока я покурю. Закурив сигарету, Лиза вызывающе заявила: – Ну и учудил Толя. Я понимаю, что Люду не выпускают, и теперь, скорее всего, уже не выпустят. Ждать, когда он получит гражданство – это еще лет пять, а то и больше. Я не ханжа и понимаю, что ни он, ни она в монахи не собираются. Тем более, детей у них нет, и они были далеко не самой образцовой парой… Но, подцепить такую Свету, – Лиза была не пьяна – она вела машину, тем более странно и неловко казалось слышать столь откровенную неприязнь, но Лиза продолжала: – Она же совершенно советская тетка, да еще со взрослой девочкой. Что, молодых и одиноких мало? – Лиза, самая либеральная в их компании, даже не замечала, что говорила, как недалекая и злобная баба.

Анна была уже порядком пьяна, поэтому вдруг полезла горячо защищать почти незнакомую для нее Свету.

– Лиза, ты чего взъелась на них, какая муха тебя укусила. С каких пор ты стала такой блюстительницей нравов, прямо, как свекровь, и что ты девочку приплела. Мне кажется, они с Толей подходят друг другу, и девочку он, похоже, любит. Он давно хотел ребенка.

– Да не в девочке дело, – мрачно возразила Лиза, – а то, что Света твоя – антисемитка.

– Кто, кто? – не поняла такого неожиданного поворота Анна.

– Антисемитка, – повторила Лиза, – она приехала сюда вместе с семьей мужа по еврейской линии, пожила с ними год, что-то не сложилось, ушла от них. А теперь обо всех евреях отзывается с пренебрежением. Ты что, не слышала?

– Не помню, – честно призналась Анна, – мало ли, кто что сказал, так много всего наговорили. Вроде пошутила что-то на тему «еврейской мишпухи» – мне показалось даже остроумно. А тебя то почему задело?

– Почему, почему – по кочану, – разозлилась Лиза, – не строй из себя дуру, ты же знаешь, что я наполовину еврейка.

– Ты – еврейка? – рассмеялась Анна.

– А ты что – не знала? – в свое время удивилась Лиза, – у меня отец Александр Абрамович. Да я же похожа на еврейку, мне многие говорят.

Анна уставилась на Лизу, пытаясь отстраниться от давно привычного образа подруги и заново оценить ее внешность. Но ничего не получалось – Лиза как Лиза. – Не знаю, может ты действительно похожа, я совсем не специалист по определению национальностей. Но, – добавила она со смешком, – теперь я понимаю, откуда у тебя такие мозги – точно не от русской мамы, – и опять засмеялась. Потом, уже серьезно, продолжила: – Но я все равно не понимаю, что ты на Свету взьелась: она говорит, что хочет, как и все мы, значит, чувствует себя комфортно среди нас. Слава Богу, имеем право – рвались из Совка за свободой, и свободой слова в том числе.