Р26/5/пси и я (СИ) - Коуни Майкл Грейтрекс

— Но 200 кредиток... — хриплым голосом произнес наконец Гриффитс. — Этого хватит на семь-восемь месяцев. То есть она останется там, похороненная заживо, до тех пор пока не кончатся деньги! Господи, как вы можете такое говорить?

Он схватил Форбса за рукав, тот замер на какое-то время, и я понял, что на этот раз ему досталась работа, от которой он совсем не в восторге.

— Это Система, — ответил он спокойно, высвободив рукав из цепких пальцев Гриффитса. — Общество не виновато в том, что ваша девушка оказалась в этой ситуации.

Тут он сделал паузу, и мне очень хотелось бы думать, что следующая его фраза была продиктована действительно участием:

— На вашем месте я бы молился, чтобы она нашла там золото.

Форбс отошел, и вскоре его машина двинулась в сторону деревни.

— О господи! — Гриффитс проводил взглядом удаляющуюся машину. — И такие люди находятся у власти! — Голос его дрожал. — Мистер Арчер, неужели ничего нельзя сделать? Неужели нет никакой надежды?

Тут его взгляд остановился на неподвижном экскаваторе.

— Прикажите им, чтобы работали!

— Бессмысленно, — спокойно ответил я. — Они никогда не пробьются с этой машиной, даже если будут работать целый месяц.

— Но это несправедливо! — взорвался он. — Из-за каких-то нескольких вшивых кредиток! Где же смысл? Вы могли бы выделить деньги, я мог бы, если бы нам только позволили. Это неправильная Система!

— Система правильная, — сказал я. — Другое дело, что иногда, изредка, случаются ситуации, в которых наши личные симпатии побеждают рассудочность. — Я указал рукой на рабочих. Они уже собирали инструменты и готовили экскаватор к отъезду. — Они спокойны, потому что не знают твою подружку.

— Но ведь это неправильно, что они так спокойны!

— Давай не будем на эту тему. Попробуй отнестись к этому по-другому. Экономисты давно подсчитали, сколько стоит эта страна, и достаточно точно определили ее будущую стоимость. А поскольку страна состоит из людей, будет только справедливо, если каждому будет причитаться справедливая доля этого богатства. Так?

— Допустим.

— И когда я говорю «справедливая доля», я имею в виду именно это. Каждому — ни больше и ни меньше, чем ему причитается. Предположим, пять человек умирают в больнице, потому что каждому не хватает двадцати кредиток на операцию. Что бы ты сделал с липшей сотней: поделил бы на пятерых и спас их или использовал бы эти деньги для спасения Руфи?

— По-вашему — так они все умрут. Все шестеро, — с горечью произнес Гриффитс, не желая меня понять.

— Да, но посмотри на проблему с точки зрения страны в целом, — настаивал я. — Когда-то, много лет назад, случались, например, такие вещи: только богатые могли себе позволить пересадку сердца, и, как правило, это были уже старики, иначе бы им пересадка и не понадобилась. Короче, они могли потратить десять тысяч на операцию, чтобы продлить жизнь, скажем, на пять лет. Но на эти деньги можно было бы сделать пятьдесят пересадок почек и спасти жизнь пятидесяти молодым полезным людям. Теперь же такое случиться не может, потому что ни у кого нет таких средств, с тех пор как вступил в действие Акт о Запрещении Личной Собственности 2009 года. Теперь никому не делают пересадку сердца. Зато очень немногие умирают от болезней почек. Разве людям в целом не стало лучше?

Гриффитс немного успокоился.

— Все, что вы говорите, вроде бы логично, — медленно произнес он. — Только вот одна вещь...

— Что?

— Почему же и вам не нравится Система?

— Мне не нравится? Очень даже нравится! Это самая совершенная система в мире!

Через шесть часов, когда кончили бурить скважину, подняли бур и из шахты донесся голос Руфи Вильерс, я все еще пытался убедить себя, что верю в то, что говорю.

...Да, все это произошло шесть месяцев назад, почти день в день. История, конечно, попала в «Нэшнл дейли»: теперь ее просто нельзя было не напечатать. Однако девушка на снимках выглядела совсем по-другому. Бедняжка с красивыми правильными чертами лица и печальными глазами, которые заставляли сердце нации болезненно сжиматься, ничем не напоминала несуразную подружку Гриффитса.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Разумеется, это привлекло зевак. Даже сейчас, когда прошло столько времени, эти унылые фигуры в плащах толпятся у забора, представляя себе девушку с газетной фотографии в мрачном подземелье и жалея, что такая милашка пропадает ни за что. Ну разумеется, они все мечтают спасти ее, словно рыцари ланселоты, и унести из этой ужасной ямы, успокаивая словами и ласками...

Мне хотелось заорать на них, встряхнуть за плечи, крикнуть им всем в лицо: «Она уродлива! У нее бородавка на носу! От нее несет, потому что она не мылась полгода! Ну что, поняли? Есть теперь разница?»

Из сарая вышел Гриффитс. Дважды в день он приносил ей супы и тратил все свое свободное время на разговоры с ней через узкую пластиковую трубу.

Со мной он теперь почти не разговаривал. Он стал замкнут и лишь изредка рассказывал, о чем они там беседуют часами. Я сам не понимаю, почему мне хотелось об этом знать. Должно быть, у меня сложился чудовищный комплекс вины из-за всей этой истории, и я хотел быть причастным до конца, как будто, поступая так, я мог разделить их личное горе...

Гриффитс торопливо карабкался вверх, цепляясь пальцами за обломки камня. Что-то произошло.

— Мистер Арчер!

Я перепрыгнул через забор и съехал вниз к нему, царапая руки о катящиеся камни. На крутом склоне мы столкнулись, схватившись друг за друга, и остановились, задыхаясь и едва удерживая равновесие.

— Что случилось? — выдохнул я.

— Она молчит. Ей было плохо сегодня, а теперь она не разговаривает. Я что-то слышал, какие-то странные звуки, но сама она молчит. — Глаза его расширились от страха.

Спустя несколько секунд я уже стоял в полумраке сарая и пытался дозваться через трубу, которая служила Руфь Вильерс для вентиляции, общения и передачи пищи.

— Руфь!

Я приложил ухо к трубе, но разобрал лишь какие-то слабые шорохи, словно она ворочалась на земле.

— Руфь! — закричал я снова. — Что случилось?

Внезапно все звуки снизу прекратились. Гриффитс, глядя в сторону, наклонился ко мне и тоже стал прислушиваться, пытаясь уловить хоть какой-нибудь звук из трубы. В сарае пахло сыростью и плесенью. На столе рядом со стойкой, крепившей трубу, стояла наполовину пустая молочная бутылка. Верхние четверть дюйма молока превратились во что-то желтое и вязкое, горлышко изнутри покрылось присохшими крошками. Там же стояла запачканная по краям чашка с остатками мутного холодного чая.

И вдруг из трубы совершенно чисто и ясно донесся крик новорожденного младенца.

Я вызвал бригаду рабочих, и через час они должны уже быть на месте. Надеюсь, часов через шесть Руфь Вильерс с ребенком окажется на свободе, и теперь никто не скажет, что Департамент работает неоперативно.

Гриффитс вне себя от радости, воркует что-то через трубу своей новорожденной дочери и строит планы на будущее. Включая и свадьбу с Руфью. Интересно, знал ли он о ее состоянии все это время? Или она не говорила ему, опасаясь, что он испугается ответственности и скроется, оставив ее одну? Трудно сказать. Что-то есть в Гриффитсе, чего я никогда не пойму. Одно я твердо знаю, я просто вижу это по его лицу, когда он говорит в трубу. Человек бесконечно влюблен в женщину, на которой я вряд ли остановил бы взгляд. Всякое бывает.

Может, оно и к лучшему. На благо экономики Система может утверждать, что все мы равны, но имеем Индивидуальные Способности различной Общественной Значимости. Однако я думаю, что есть понятия — эмоции, отношение людей друг к другу, любовь, — которые нельзя измерить в кредитках.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Не посчитайте меня каким-нибудь революционером. Нет. Последние несколько часов показали Систему в исключительно хорошем свете, о чем, я уверен, «Нэшнл дейли» не замедлит сообщить. Да и моя собственная вера, которая, признаюсь, одно время сильно пошатнулась, была восстановлена теми удивительно логичными действиями, которыми Система отреагировала на последние события.