Обещаю, больно не будет - Даша Коэн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бесит!
Дома как тигр в клетке. И нигде нет покоя. Пытаюсь работать, но взбитые до кровавой каши мозги отказываются систематизировать информацию. Я ментально слеп и глух. И перед глазами как на репите встреча с НЕЙ.
А-а-а!!!
Сколько я смотрел на неё? Три минуты? Пять? Почему её образ, слово клеймо, прикипел к подкорке сознания? Долбаная желчь! Противная до отвращения…
Ненужная. Опостылевшая. Обрыдлая. Мне ничего из всего этого было не надо. Я отряхнулся и пошёл дальше. Давно!
К вечеру перевариваю всё, что было и что есть сейчас. Немного торможу себя и меня более не ведёт на поворотах. Минут сорок тупо пялюсь в стену прямо перед собой, а потом позволяю себе одним глазом заглянуть в прошлое, замурованное под каменной плитой.
Я открываю телефон и проваливаюсь в архив, где в папке, которую я не трогал вот уже три с половиной года, лежат несколько фотографий.
Грязных. Мерзких. Гадких.
Открываю и медленно просматриваю каждую. Подмечаю глазами все нюансы и штрихи: задранную юбку, расстёгнутую блузку, разведённые в стороны бёдра.
Как красиво она меня предавала…с моим же лучшим другом.
Я мог бы дать ей все, что у меня есть. Но эта дрянь предпочла продать нас за пачку бабла.
Блокирую телефон и прикрываю глаза. Медленно выдыхаю из лёгких раскалённый воздух. И всё для себя решаю. Я себе должен. И своей гордости.
Встаю с дивана и иду в гардеробную. Поспешно одеваюсь и, прихватив из бара бутылку односолодового виски, покидаю квартиру. Сажусь за руль и открываю переписку с Аммо.
Улыбаюсь. Грёбаный паук — он уже отправил мне свой адрес. Вбиваю координаты в навигатор и ускоряюсь. Через двадцать минут на месте. Извергающийся вулкан потух — теперь я лишь безмолвная вершина, которая взирает на всех свысока.
Паркуюсь, прохожу в дом и поднимаюсь на нужный этаж.
Аммо открывает мне в одних лишь шортах. Весь расписной, как Сикстинская капелла. Улыбается, прикусывая пирсинг в языке, привалившись плечом к дверному косяку.
— Передумал?
— Угу, — киваю я.
— И какой план?
— Поиграем. Обещаю, больно не будет.
— Лжец, — ржёт Аммо.
Усмехаюсь.
— Да. Будет хуже…
Ярослав
— Сестра тоже в Краснодаре? — прохожу я в огромную студию Аммо.
Почему-то я так и думал, что он окопается в чём-то подобном. Типичный американский лофт: бетонные стены, выкрашенные в угольно-чёрные и серые тона, старый кирпич, горелые и грубо обработанные балки на потолке, панорамные окна без каких-либо штор. Одна стена отдана под громадный книжный шкаф до самого потолка, который не меньше пяти метров в высоту от пола. Металлическая винтовая лестница ведёт на второй ярус, где, очевидно, расположено спальное место.
Зато мебель исключительно светлых оттенков: два просторных дивана и чертовски удобное полулежащее велюровое кресло, стоящее у огромного биокамина. Там я и устраиваюсь, вытягивая ноги на выдвижной оттоманке.
— Нет, Адриана укатила в Москву, поступила в ГИТИС. Решила стать актрисой, — ответил Рафаэль, откупоривая бутылку виски и разливая содержимое по роксам, куда предварительно положил по несколько кусочков льда.
— Роза Львовна уже вычеркнула её из завещания? — спросил я, имея в виду мать Аммо.
— Этого не скажу, но скандал был грандиозный, — парень принялся рыскать по холодильнику и кухонным шкафчикам, в поисках сыра, хамона и орехов.
— Дайка угадаю: Адриана укатила покорять столицу без материнского благословения, денег и любимых платьев?
— М-м, нет, — отрицательно покачал головой Аммо высвеченной шевелюрой, — она выскочила за своего Костика и на прощание прописала матери средний палец, мол «на — выкуси». До сих пор не общаются, хотя активно выспрашивают о себе через меня. Короче, еще одно доказательство, что бабы — дуры.
— Да уж. А какой была хорошей девочкой, — хмыкнул я, вспоминая сестру-близнеца Рафаэля. Она была красавицей и имела самый заразительный на свете смех.
— Никогда этого не было, — наконец-то закончил возиться на кухне Аммо и принёс в зону гостиной выпивку с закусками, — иначе бы она училась вместе с нами в гимназии.
— И разнесла бы её в пух и прах.
— Вот именно.
— Бедный Костик, — поднял я рокс, и мы дружно чокнулись.
Затем с минуту пили, каждый думая о своём, но мои мысли были слишком деструктивными, чтобы пока давать им свободу, а потому я снова переключился на Аммо.
— Так ты поэтому никого не пускал к себе в последний год? Боялся, за свою неугомонную сестру?
Раф заметно замялся и отвёл глаза. Он делал так всегда, когда раздумывал над тем, чтобы наврать с три короба.
— Серяк был в неё влюблён как мартовский кот в валерианку, — вспомнил я нашего школьного товарища.
— Я знаю.
— Так поэтому? — продолжал я пытать друга.
— Нет, — дёрнул плечом Рафаэль и натянуто улыбнулся, — мать ненавидела, когда мы устраивали в доме срач. Она за один только десятый класс трижды меняла в гостиной диван. И это уж я молчу про матрас в гостевой спальне.
А я смотрю на него и понимаю — врёт.
— Ну ясно всё с тобой, — поджал я губы.
— Ну что мы всё обо мне, да обо мне, — деланно весело хлопнул себя по коленям Раф, а затем поиграл бровями, вытягивая губы трубочкой. — Как тебе Истома, версия два-ноль?
— А тебе? — медленно облизнулся я и вольготно развалился в кресле, давая понять, что тема для меня малоинтересная. И да, я тоже врал.
— Ах, ты же не знаешь, — почесал указательным пальцем кончик носа Аммо, — наша Вероничка всё-таки свинтила.
Удар в грудь. Не так больно, как тогда, три с половиной года назад, но тоже ощутимо. Но чему я удивляюсь, собственно?
— Куда?
— Да хрен её знает. Но она, так же, как и ты, в гимназию уже не вернулась.
— А квартира её? Только не ври, что не наводил справки.
— Она долго стояла пустая, ближе к лету выставили на продажу, и почти сразу в расход.
— Лёгкое бабло быстро заканчивается, — процедил я, а Аммо в ответ на мои слова лишь долго, прищурившись, смотрел на меня, затем залпом замахнул остатки виски в своём бокале и начислил ещё.
— Всё быстро заканчивается, Бас. Это же грёбаная жизнь.
— Не всё, — почти шёпотом произнёс я, потому что отчётливо понимал, что у меня за рёбрами до сих пор живёт ненависть к Истоминой и бывшему другу, который тоже был с ней.
Наша Вероничка…
От этих его слов мне хотелось со вкусом выкрутить ему все суставы, а потом минимум вечность смотреть на его муки и слушать крики невыносимой боли. И улыбаться.
Говнюк!
— Ну так
