На верхней Масловке - Дина Рубина

– Говори, говори, – повторил он рассеянно. – Мне не мешает.

– Спасибо!, – прочувствованно ответила она и замолчала.

Впрочем, Матвею было не до обид. Работа уже взяла его полностью – мощно, ровно, и все его чувства сейчас, все его сорок два года, с несчастьями, любовью, поражениями и удачами, сосредоточились на небольшом квадрате картона, где и различить что-либо пока было трудно.

* * * *

Деловитая полуулыбка, белесый ежик на голове, массивный нос, напоминающий какой-то инструмент, и жесткое потирание рук – где больная?

Новый участковый. Молодой. Ну, посмотрим… Сюда, пожалуйста… Руки? Вон там. Полотенце на двери.

– Ну, бабуся? Как дела? На что жалуемся?

Легкое притоптывание стетоскопа вдоль круглой и сохлой спины, щупание пульса.

– Сколько вам стукнуло, бабуся? Ско-олько? Ну, герой, герой… – Выработал стиль, скотина, – участливо-веселый. Стиль «душевный доктор». Врешь, мерзавец. Ты равнодушен, как твой стетоскоп…

Старуха тяжело дьшала, на вдохе прихваатывая ртом недостающий кусок воздуха, но смотрела по-прежнему – трезво рассматривая. Третью «бабусю» Петя проглотил с трудом, четвертой подавился.

– Бабуси в очередях за курами стоят, – вежливо заметил он в тон молодому доктору. – Анна Борисовна профессор и заслуженный деятель искусств, может претендовать на имя-отчество…

– Не слушайте его, он сумасшедший, – сказала вдруг старуха прерывисто. – Всю жизнь я здесь хрячу в дворниках.

Доктор вначале смешался от неожиданной перепалки, по быстро соориентировался.

– Весело живете, товарищи.

Товарищи... До сих пор не придумаем достойного обращения к незнакомому человеку. Пора научиться людей уважать, милостивые государи…

– Ну что же… Пейте «декамевит», очень хорошие витамины… Питье горячее…

– Горчичники можно? – спросил Петя.

– Можно горчичники, – приветливо позволил доктор.

– А банки?

– Банки? И банки можно… Через день.

Они вышли в коридор. Молодой человек торопился.

– Это воспаление? – негромко спросил Петя.

– Оно самое, – кивнул врач.

– Что ж вы уколы не прописали? – так же тихо и напряженно спросил Петя.

– А что – уколы, что – уколы, дорогой мой? Ну, пропишу. Старушка угасает, смотрите на обстоятельства трезво. Пожила она дай бог нам с вами. Что поделаешь, когда-нибудь биография кончается.

Странно, что он латынью не фигуряет, такие любят ввернуть какую-нибудь «сик транзит глория мунди». Тем более что его этому обучали.

– Пропишите антибиотики, – процедил Петя, изнемогая от желания зажать в пальцах докторский нос и макнуть разочек вниз. – Больного надо лечить!

– Надо, надо, – согласился молодой человек неприязненно. – Когда в этом смысл есть. У вашей старушки к воспалению еще букет сирени – и астма, и сердечная недостаточность… Ну, заколем ее… Она неделю еще протянет. Дайте человеку спокойно умереть. Она вам кто – бабушка?

– Дедушка, – кротко ответил Петя, бледнея. – Выпиши антибиотики.

– А что это вы здесь, собственно, приказы мне отдаете?

Петя взял его за отвороты халата, потянул на себя. Доктор качнулся, но на ногах устоял и не стал хватать Петю за руки, только сказал со спокойным красным лицом:

– Не понял! При чем тут мои халат?

Получалось действительно глупо: они стояли вплотную друг к другу, и Петя, забрав в трясущиеся кулаки отвороты белого халата, тянул его вверх, к докторским ушам. Губы прыгали, и он ничего не мог с собой поделать. Несколько секунд врач смотрел на эти прыгающие белые губы, потом сказал:

– Успокойтесь. Не мните халат. Я выпишу рецепт.

И, выписывая рецепт на штабелями сложенных брикетах скульптурного пластилина, сухо проговорил, не оборачиваясь:

– Имейте в виду: вам необходимо лечиться. У вас полное истощение нервной системы…

* * * *

Минут десять, томясь в покорной неподвижности, Нина разглядывала в окно растрепанное воронье гнездо на развилке старого клена. Гнездо стало вороньим недавно, этой весною, а в прошлом году его заселяла семейка двух скандальных грачей. Вероятно, гнездо было птичьей гостиницей. Вороны хлопотливо подправили его, подсобирали щепочек, веревочек, всякого полезного сора – растроганная Нина в период строительных работ даже выносила на балкон обрывки газет, лоскутки, проволочки, очки, – все это немедленно расхватывалось воронами. По-видимому, ожидались воронята.

– Странно, – наконец проговорила она, отрывая от окна взгляд. – Нет, я совершенно не понимаю его. То, что он ненавидит старуху, ясно с первого взгляда.

Матвей молчал. Его рука покружила над палитрой, замерла на секунду, наконец кисть клюнула змейку охры, толстый крендель белил и стала смешивать их.

– Всегда завидовал людям, которым понятна чужая жизнь, – наконец сказал он.

– Нет, я нарочно вчера наблюдала! – воскликнула она запальчиво. – Говорю тебе – он без ярости не может слышать ни одного ее слова! Одна только ругань и взаимные оскорбления. А потом старуха задремала, и, знаешь, мы вдруг разговорились. Впервые. Это было очень неожиданно: откуда что взялось – и голос мягкий, и даже лицо как-то разгладилось, эта желчная гримаса на губах куда-то пропала… Он рассказывал о своем городке. Домик описал очень живописно. Как они с матерью кур держали и он, мальчишкой, продавал их на рынке, в белом фартуке. Очень смешно и трогательно рассказывал. Как на квартире у них жил старичок скрипач. Он в их краях отсидел на полную катушку, а когда уже выпустили, побоялся климат менять. Так и жил до самой смерти, а Петю учил на скрипке играть… Насколько я понимаю, в этом городке было немало замечательной иптеллигенции из бывших зэков…

– Повыше голову…. Так.

– Библиотекаршу очень нежно вспоминал. Божий такой одуванчик дворянского происхождении. Она его мальчишкой приметила, привязалась и практически образовала, как он утверждает. Я поняла теперь, откуда у него эти странные архаизмы в речи, всякие «нуте-с, милостивый государь», «давеча» и всякое такое. Это не от шутовства, он мальчишкой их от божьего одуванчика перенял… Она его и гнала в столицу: «Учиться, Петя, учиться! Литература, театр, образование – в Москву, в Москву!» Потом старушка умерла, а он поехал в Москву, как она велела… Ну и почти сразу угодил в лапы другой бабки… Странная тяга к старухам, а?

Матвей вскочил, отошел к стене и несколько минут молча рассматривал этюд. Наконец уселся на табурет, как наездник садится в седло, и рука с кистью вновь закружила над палитрой.

Зазвонил телефон в прихожей.

– Сиди, – сказал Матвеи с досадой. – Я подойду. – И, раздраженно вытирая о тряпку перепачканные пальцы, вышел из комнаты.

– Нина! – позвал он через мгновение. И, когда она приоткрыла дверь, добавил негромко: – Легок на помине. Просит прийти. Черт, только работу начали!

– Извините, бога ради, Нина, не хочу никого просить, кроме вас, – торопливо проговорил в трубке Петин голос. – Анне Борисовне прописали уколы, я обзвонил аптеки и разыскал это лекарство у козла на рогах. Нужно ехать, а оставить Анну Борисовну не на кого, ей хуже сегодня. И как назло, ни одного гостя… – И мимо трубки, нервно: – Ваше мнение на сей счет никого не волнует!.. Простите, Нина, это не вам…

«Ну ясно – кому», – подумала она и сказала:

– Петя, я поняла. Минут через тридцать буду.

– Можно через час, я успею. Аптека до восьми… Она опустила трубку, оглянулась на мужа и молча развела руками.

* * * *

Уже одетый, но без шапки, Петя торопился домести пол, то и дело подбегая к плите – проверить готов ли суп.

Старуха следила за его суетливыми перебежками и каждое движение сопровождала едкими замечаниями. Дышала она с трудными хрипами, откидываясь на крутые подушки за спиной, но черные глаза по-прежнему замечали все.

– Петя, езжайте, я присмотрю за кастрюлями, – сказала Нина, снимая пальто. – Не хлопочите.

– Вы посягаете на Петькины святыни! – тяжело дыша, проговорила, старуха.

Петя воскликнул с мученической гримасой:

– Боже мой! Усните.

– И желательно, вечным сном…

Ведь она умирает, подумала Нина с горечью, что ж он так груб…

– По поводу вечного сна, – продолжала старуха. – Что за странные дозы касторки выпускает наша фармацевтическая промышленность? Раньше, к доброе старое время, была мать-касторка. Выпивали полбутылки и страшно веселились. А вчера Петька притащил из аптеки какие-то капсулки с ноготок. Не касторка, смех один. Вообще предвижу – перед смертью мне придется много смеяться, вместо того чтобы думать о серьезных вещах…

В коридоре Петя сказал вполголоса:

– Просто не знаю, как вас благодарить. Там, возле раскладушки, баллончик с азрозолью. Давайте ей вдохнуть время от времени.

– Петя, она страшно изменилась всего за день.

Его руки, застегивающие молнию на куртке, замерли на секунду, потом рванули замок до горла.

– Вздор! – И резкий звук его голоса, и неприязненное выражение лица не вязались с тем, каким Петя был всего минуту назад. – Что вы каркаете, как… как эти все! – И добавил спокойней: – Я ее не из таких передряг вытаскивал… Пять лет назад у нее было крупозное воспаление легких. Ее все похоронили. Все эти драгоценные любимые друзья. Сева, с его предусмотрительностью, венок уже бежал заказывать… – Он нахлобучил старую шапку, поежился и сказал уверенно: