Белладонна - Карен Молинэ

— Ну что за дуреха! Нет, конечно. Они красят мартини в красный цвет, как собачьи когти.

— Какой еще собаки?

— Собаки Белладонны.

— Значит, Андромеда — это собака?

— Ну кто же еще?

— Но зачем собаке лак для ногтей?

— Невероятно. Ты безнадежна. Андромеда — это собака, которая сторожит у дверей клуба «Белладонна». Того самого клуба, о котором все кругом говорят. Самого элитарного, самого восхитительного клуба на свете, и им заправляет этот чертов пес.

— А какой породы пес?

— Откуда я знаю? Громадная, лохматая, слюнявая псина. Говорят, у нее в ошейнике настоящие бриллианты. Представляешь — настоящие бриллианты в собачьем ошейнике, но его никто не посмеет украсть, потому что этот пес запросто откусит руку. Если прежде не растерзают эти жуткие швейцары у дверей.

— Не может быть.

— Собака всегда там, на страже, вместе с этими жуткими швейцарами, а они не снимают масок. И она сама ходит только в маске, поэтому швейцары — это что-то вроде разминки, чтобы подготовить тебя. Надеюсь, ты меня понимаешь. У них, этих жутких швейцаров, видны только глаза да чуть-чуть губы. Они никогда ни с кем словом не перемолвятся, наверное, из-за своей собаки. Особенно тот, круглолицый. У меня от него мурашки по коже: смотрит и смотрит на тебя из-под своей маски, будто ты — идиотка слабоумная, и слова не произнесет. Только глядит. Андерсон говорил, у него только половина языка.

— Бедняжка.

— Андерсон говорит, ему отрезали язык по приказу какого-то герцога. Однажды он вернулся домой неожиданно, а там его жена и этот тип… ну, ты понимаешь…

— Какой ужас.

— Он стоит в дверях вместе с собакой день и ночь, под дождем и под солнцем. А если пес залает, тебя не впустят. Представляешь, однажды она залаяла на герцога и герцогиню Виндзорских! Чуть ли не на короля Англии! И мало того, вчера вечером у этой сучки хватило наглости залаять на нас! Я была с Андерсоном и Дигби, и это самое обидное. Вечер был испорчен.

— Попробуй подарить ей флакон розового лака для ногтей. Может, она станет лучше к тебе относиться.

— Кто?

— Собака.

— Невероятно. Нет, ты безнадежна.

Как я люблю досужие сплетни! Нежнейшими испарениями они проникают в каждую клеточку моего тела. Бедняжка Андромеда! На самом деле она верная, хорошо воспитанная псина, проницательная и терпеливая. Лает она только в ответ на едва заметные сигналы, которые рукой подает Маттео; я уверен, ни у кого из наших социально озабоченных покровителей не хватит ума их распознать, даже когда они кусают руку, которая их кормит. Их занимает только одно — устроить у наших дверей свалку пошумнее. А дверь наша ничем не отличается от остальных; нигде на Гейнсворт-Стрит вы не обнаружите ярко светящейся вывески, которая гласила бы: «Эй, все сюда, вот оно, это место!». Два молчаливых привратника: один высокий, другой низенький. Один ирландский волкодав с громким лаем. И несколько сотен людей на улице, безнадежно мечтающих попасть внутрь. Дорогие мои, ну как же это! Почему нас не пускают? Как смеет полиция нас разгонять? Их уму непостижимо, что они не смогут попасть в клуб с помощью подкупа; они привыкли покупать все, что захочется. А еще этот проклятый пес разлаялся, учуяв какой-то неуловимый запах. Вот сучка!

Естественно, каждый, кто хоть что-нибудь собой представляет, уже переступал порог клуба «Белладонна» и попадал в наше зачарованное королевство. А если человек что-нибудь собой представляет и ни разу у нас не бывал — значит, с ним просто скучно иметь дело. Меня забавляет в каждом из них чувство причастности к миру титулованных особ. Иногда я подглядываю за ними в специальные отверстия и хохочу до упаду. Лишите их ожидаемого вечернего развлечения, и их языки захлопают, как крылья Петунии, нашей попугаихи, когда она пугается. Ради ее же блага я обучаю ее говорить несколько тщательно подобранных фраз.

Но прежде всего, разумеется, они должны проскочить мимо нашей божественной Андромеды. Я уверен, в Нью-Йорке больше нет ни одного волкодава с лаком «Вишни в снегу» на когтях. Но такова уж собачья жизнь. Скоро все встречные сучки на улицах будут щеголять алым лаком и лаять на прохожих, если уже не щеголяют.

А почему бы и нет? Им это очень даже идет.

Я нашел место для клуба через три дня после прибытия в Нью-Йорк. Точнее, нашел целый квартал. Вдали от центра, там, где не бродят веселые ночные пропойцы и не прогуливаются респектабельные графини; лишь дюжие грузчики в заляпанных кровью фартуках перекрикиваются, пожевывая сигары, когда тащат огромные коровьи туши из холодных подвалов к поджидающим грузовикам. А если свернуть с унылых мощеных улиц мясницкого квартала, то увидишь, что на бывшей кондитерской фабрике «Чмок-чмок» красуется вывеска «Продается». Эта фабрика занимает целый квартал на Гейнсворт-Стрит, между Гринвич-Стрит и Вашингтон-Стрит. А что еще лучше, за углом, на Горацио-Стрит, стоит целая вереница заброшенных аристократических особняков. Их задние окна выходят на фабрику и, без сомнения, до сих пор заляпаны коричневыми брызгами жженого сахара.

Мы улаживаем формальности и покупаем все эти дома — целый квартал. Немногочисленные обитатели особняков на Горацио-Стрит с радостью принимают щедрые отступные и компенсацию расходов на переезд. На всякий случай мы выкупаем также дома по другую сторону улицы. Мы, как всегда, умны и очень осторожны. Мы выжидаем. Леандро хорошо обучил меня, уроки продолжаются и после его смерти. Он учредил для нас несколько офшорных корпораций — я обнаружил это лишь через несколько месяцев после того, как было прочитано его завещание, когда душеприказчики привели в порядок все бумаги. Он предусмотрел налоговые льготы, продумал систему капиталовложений и счетов, заготовил целые папки с письмами и именами своих коллег в Нью-Йорке. Я навещаю их шикарные конторы, прохожу, задрав нос, мимо секретарш и прочей мелкой сошки, мимоходом упоминаю имя графа делла Роббиа, показываю рекомендательные письма и заговариваю о характере некоторых моих капиталовложений, а потом с наслаждением любуюсь, как у них отвисает челюсть. Я стал уважаемым членом денежной публики. Мне не задают вопросов, оказывают невероятное почтение. Это игра, и она мне нравится. Уложив Брайони и рассказав ей сказку на ночь, мы с Маттео и Белладонной читаем финансовые журналы, биржевые проспекты, акционерные отчеты, а потом обсуждаем, что купить и что продать. Просто страшно делается от мысли, насколько богата Белладонна. Нам принадлежит так много компаний, что даже фирма, которая оформляет контракты и совершает для нас покупки самой лучшей недвижимости, не имеет понятия, на кого же именно она работает.

Мы собираемся внести кое-какие изменения — соединить «Чмок-чмок» с обшарпанными особняками, — но вряд ли они будут замечены. Эта часть города, где обитают только мясники да проститутки, никого не интересует.

Надеюсь, вы догадались, ради чего затевается вся эта таинственность. Естественно. Чтобы, когда клуб начнет действовать, никто не сумел связать его с истинной хозяйкой — графиней делла Роббиа. Она решила до поры до времени не показывать Нью-Йорку своего лица. В этом нет нужды. Мы записали Брайони в детский сад при школе Литл-Брик, самой лучшей частной школе, какую нашли в пределах досягаемости пешком, и никому из родителей или детей не приходит в голову, что пухленькая девочка Брайони Роз Роббиа, бойко болтающая на двух языках, приходится дочерью таинственной красавице в маске. Кто бы мог подумать, что знаменитая Белладонна, которой вскоре предстоит покорить весь Нью-Йорк, обитает на расстоянии «чмок-чмок» от гнездилища своей славы? Кто догадается, что в конце вечера ей достаточно пройти в одну из потайных дверей и свернуть в узкий коридор, соединяющий клуб с особняками, и она уже дома?

А если верить метрическим записям, ее вообще не существует.

Из Италии прибыл один из архитекторов Леандро со всей своей командой, и вокруг зданий возводятся леса. Мы платим ему так щедро, что он не задает вопросов о некоторых наших весьма причудливых пожеланиях, следя только, чтобы все было крепко и надежно. Подрядчик хорошо владеет искусством подмазывать нужные руки и получает все необходимые разрешения. К счастью, нью-йоркские бюрократы еще не оправились после отставки мэра О’Дуайера, случившейся год назад, и встряски, устроенной им комитетом Кифовера, поэтому не обращают на нас никакого внимания. Рабочих для сноса зданий и для черной работы нанимают в Китайском квартале, они работают круглыми сутками и сменяются каждые несколько дней, и никто из них не имеет ни малейшего понятия, как все это будет выглядеть в конечном итоге. Человеку, который умеет говорить по-английски, здесь не доверят даже забить гвоздя.

После нескольких недель лихорадочной работы обширное пространство посреди квартала начинает напоминать клуб. Мариза Колумбо, художница, которая реставрировала фрески Леандро в Ка-д-Оро, привозит целую команду живописцев, и те украшают внутренние стены картинами венецианского карнавала. А за углом, в веренице особняков, мы сносим стены первого этажа, разделяющие здания, и соединяем пять домов в один, хотя при взгляде с улицы вы ни за что об этом не догадаетесь. Мы такие параноики, что даже получаем письма на имя подставных жильцов в каждом особняке, чтобы досужие местные почтальоны ничего не заподозрили. Полы перестелены заново, стены выкрашены нежной зеленой краской, в цвет только что распустившихся весенних листьев. Мы покупаем удобную мягкую мебель, пестрые восточные ковры, на стенах развешиваем картины и фотографии, сделанные Белладонной в Италии, закрываем окна тяжелыми бархатными шторами, ставим пианино и клавесин. Терракотовые плитки и горшки с цветами на кухонном подоконнике напоминают мне о Катерине. Теперь я начинаю чувствовать себя как дома.