Inside out: моя неидеальная история - Деми Мур
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Одна рюмка за другой, и вот я уже в соседнем баре и рассказываю Тимми разные шутки, например, о влиянии алкоголя на кокаин, а потом вскользь произношу:
– Я – наркоманка.
Наверное, мне показалось, что это хорошая шутка, но шуткой здесь и не пахло. Я никогда раньше не признавалась в этом себе, и я заплакала, резко перестав смеяться, ведь это была чистая правда.
Должно быть, он отвез меня домой, потому что последнее, что я помню, – как лежу на полу в ванной, а Зезе пищит как сумасшедшая от такой находки.
– Во мне сидит демон, и я должна его вытащить! – бормотала я ей.
Зезе удалось уговорить меня лечь в постель – должно быть, она была ужасно напугана.
Проснувшись на следующее утро, я вспомнила о назначенной встрече. Однако, не раздумывая, пошла на поиски остатков кокаина. Это было то, что я съела на завтрак. Помощница Баумгартена подобрала меня и отвезла по адресу в Редондо-Бич. Это оказалась больница. Я отчетливо помню, как поднималась на лифте и шла по длинному коридору к вывеске с надписью: «Реабилитационный центр для алкоголиков».
Моя внутренняя реакция была: «Нет, с алкоголем проблемы у моей мамы, а я – наркоманка». Но мне было приказано явиться в реабилитационный центр, пока я не умерла, и, возможно, я понимала, что это нужно сделать, но еще больше я хотела защитить свою карьеру.
В 1984 году курсы реабилитации были не сильно развиты. Клиника Бетти Форд[37], которая для многих является лучшей в этой сфере, открылась только два года назад. В моей клинике Редондо-Бич многие пациенты пили всю свою жизнь, и у них было много историй на этот счет, которыми можно было поделиться. Я такими достижениями, конечно, похвастаться не могла, мне ведь был всего двадцать один год, однако с алкоголизмом я боролась уже три года, а наркозависимость у меня была в течение двух лет, и это не значило, что мои проблемы были незначительными. Когда начальница приемного отделения сказала мне, что их программа продлится тридцать дней, я была в шоке. Тридцать дней! С моей работой это было просто несовместимо.
– Через шесть дней у меня начинаются съемки.
– И что же важнее – съемки или ваша жизнь?
– Конечно, съемки.
– Никаких съемок не будет, если не сохранить жизнь.
Меня намеревались положить в клинику в тот же день. Я была просто вне себя от страха и попросилась выйти в туалет. В кабинке я нервно рылась в сумочке в поисках колы, чтобы промочить горло. Затем вернулась в кабинет и сказала, что не могу не сняться в этом фильме, ведь это все, что у меня осталось.
Я не знаю, было ли по мне видно, что для меня это важно, но, изучив мое лицо за пару минут, она сказала:
– Останьтесь хотя бы на ночь.
Персонал клиники явно планировал госпитализировать меня в тот же день, поскольку была уже собрана сумка с самыми необходимыми вещами, которых мне должно было хватить на месяц, – наверное, это сделала ассистентка. Подход этой клиники был продуман до мельчайших подробностей, поэтому даже если бы вы и хотели возразить или найти отговорку, они все равно нашли бы способ решить проблему. Можно сказать, что пациента загоняли в угол.
На следующий день меня снова вызвали в приемное отделение – там сидели Джоэл Шумахер и еще два продюсера фильма. Мне и в голову не приходило, что за всем этим стоят они. Какое им дело, буду я сниматься в их фильме или нет? Ведь я была никем, это был всего третий студийный фильм с моим участием. Более того, нас было семеро в актерском составе, что меняла я? Но они, по-видимому, приехали, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию, – как я понимаю, у них был план. Я могла начать сниматься после пятнадцати дней воздержания, а также при условии выполнения требований и задач, которые обычно можно разрешить за тридцать дней. И еще после клиники в течение съемок со мной должен был находиться консультант (24/7).
По сей день я верю, что здесь не обошлось без божественного вмешательства. Сомневаюсь, что я бы прошла курс лечения, если бы мне пришлось отказаться от фильма. Просто я недостаточно ценила себя, но фильм, поставленный на карту, и таких людей, как Крейг Баумгартен и Джоэл Шумахер, я подвести не могла. Теперь у меня было что-то гораздо большее, чем я сама.
Так я и сделала – выполняла абсолютно все, что от меня требовалось. Согласившись на такое сотрудничество, я должна была много работать. Я ходила на групповые и индивидуальные консультации, на собрания анонимных алкоголиков, полностью прошла 12-ступенчатую программу восстановления. Был даже семейный сеанс, на котором присутствовали моя мать и брат. Мне пришлось излить свою обиду на Джинни, но и в этой обстановке было ясно, что она не способна по-матерински понять меня. Так что я просто сделала все, что требовалось, и покончила с этим. Забавно вспоминать, как мне пришлось извиняться за проблемы, которые я могла бы причинить ей из-за моей зависимости.
Пятнадцать дней спустя я пошла на репетицию вместе с моим заботливым консультантом. Эта женщина подстраивалась под все условия моего «освобождения» из реабилитационного центра, оставалась со мной днем и ночью, пока мы снимали дубли в разных местах Вашингтона, округ Колумбия, и вокруг кампуса Мэрилендского университета, который мы считали Джорджтаунским. Она была очаровательна, и забота, с которой она ко мне относилась, напоминала мне время, когда я жила с бабушкой в Розуэлле. Снова у меня появилось это драгоценное успокаивающее чувство – кто-то заботится обо мне, кого-то волнует то, как я живу. Шумахер больше не стал останавливаться на моих проблемах и сосредоточился на мне как на актрисе – это было лучшее, что он мог сделать. Крейг и Джоэл поступили удивительно великодушно, поддержав меня.
В то время лечение от алкоголизма было еще анонимным, никто не признавался, не кричал на весь мир, что проходит курс реабилитации, и я изо всех сил старалась держаться в тени и просто быть частью группы. Кроме нас семерых были и другие молодые актеры – они тоже снимались в фильмах и приходили на нашу съемочную площадку и вечеринки, которые мы устраивали. Среди них были Молли Рингуолд, Мэтт Диллон, Шон Пенн и его брат Крис. В прессе нас прозвали «бандой сорванцов», и я просто терпеть не могла это прозвище, поскольку оно подразумевало, что мы все еще избалованные и беззаботные подростки. Я никогда даже близко не была избалованной
