Со взведенным курком - Иван Мызгин

Мне он пришелся по душе.

— А что должен делать я?

— Вот теперь о тебе. Прежде всего — подобрать людей. Человек тридцать-сорок. Здесь, в Уфе, мы займемся этим сами, а ты поезжай по заводам. Прежде всего — в Златоуст. Отбери там шесть-семь боевиков. Оттуда — в Сим и Миньяр, там возьми человека четыре. Никому ничего не объясняй. Скажи только, что дело очень серьезное. Ребята нужны — самые из самых! И еще одно: не бери семейных. Мало ли что может стрястись… Не надо, чтобы страдали жены и дети…

Ночью с явками я выехал в Златоуст. Там меня сначала поместили на нелегальной квартире у Садовниковых. Туда ко мне приходили Огарков, Хрущева, Кудимов. Мы обсудили, кого из боевиков взять на дело.

Дня через два, не помню уже по какой причине, меня перевели на житье в другое место, в маленький деревянный домик Сидоркиных на Малковой улице. Улица эта тянулась вдоль горы Косотур, и зады двора Сидоркиных — огород, сарай, баня — взбегали немного вверх по склону горы. Сразу за баней начинался сосновый бор.

В тот же вечер я встретился с членом боевой организации Алексеем Калугиным-«Черным» — тем самым, который руководил «кражей» Алеши Чевардина. С ним у нас тоже шел разговор о «кадрах». Засиделись очень поздно, и «Черный» остался ночевать у Сидоркиных. Улеглись мы на полу и быстро уснули. Спал я всегда очень крепко. Но, видимо, нелегальное житье приучает к постоянному напряжению и заставляет какой-то участок мозга бодрствовать и во сне.

Уже начинало светать, когда в полусне я услышал конский топот: кто-то проскакал верхом. Ощущение опасности разом поставило меня на ноги. Рывком я поднял Алексея. Но было уже поздно — в дверь забарабанили грубо и уверенно. Полиция!

Алексей одним толчком растворил небольшое оконце, выходившее на огород, и, как был в одном белье, выскочил во двор. Не знаю почему, но я действовал хоть и механически, но спокойно и вроде бы обдуманно. Быстро натянул брюки, схватил в охапку свою и Алексееву одежонку, даже вспомнил, что револьвер «Черного» был в кармане его брюк, которые лежали у нас под головами, и тоже выпрыгнул в огород.

Сразу заметил, что пешая и конная полиция обложила дом Сидоркиных пока что лишь с трех сторон и путь в лес еще свободен. Алексея не было видно — ему удалось скрыться за баней и уйти.

Пригибаясь, я бросился бежать по грядкам. Скользкая, пропитанная влагой почва уходила из-под ног… Городовые уже появились слева и справа, вот-вот кольцо замкнется! Я прибавил ходу — и тут услышал, как сзади кто-то тяжело сопит, хлюпая сапогами в вязких грядках. Ближе… Одежда в руках мешала мне бежать. Я потерял равновесие и шлепнулся в жидкую грязь. В тот же миг на меня плюхнулся городовой. Я попытался стряхнуть его, вскочить на ноги, но подоспел второй, третий…

Одна отрада — схватить Алексея им так и не удалось. Браунинг его они тоже не нашли — видать, на бегу я обронил его в грязь на огороде.

…И вот я в каталажке. Она помещалась в подвале полицейской части. В первую минуту меня охватило острое отчаяние: «Как же теперь Миша?!» Но я тут же твердо сказал себе: «Главное — спокойствие!»

Не успел я как следует осмотреться в полутемной камере, как распахнулась дверь и на пороге появилась фигура с фонарем.

— Эй, ты! Выходи!

Когда я шел мимо стражника, он пнул меня сапогом:

— Быстрей! К их благородию!

«На допрос!» — понял я.

Поднялись на второй этаж. Меня провели через прихожую, канцелярию и втолкнули в кабинет пристава. Сам «их благородие» важно восседал за столом. Перед ним лежал отобранный у меня паспорт.

— Н-ну-те-с, молодой человек… — сказал пристав и побарабанил короткими толстыми пальцами по зеленому сукну стола. Потом он вытащил тяжелый портсигар и закурил папиросу — она была такая толстая, что казалась в его руке шестым пальцем. — Так как же твоя фамилия?

— Чего изволите? — переспросил я.

— Притворяешься? Прозвище как?

— А, прозвище! Калмыков, — спокойно назвал я фамилию, обозначенную в паспорте.

Пристав заглянул в мой паспорт:

— Имя? Отчество?

— Яков, стало быть, Семенов.

— Та-ак… Калмыков, Яков Семенов, «стало быть», — передразнил пристав. — И родом ты из… — Он снова заглянул в паспорт. — И родом ты из Вятской губернии, конечно?

— Так точно, ваше благородие, Вятской губернии, Котельнического уезда.

— Ну что ж, память у тебя хорошая. Долго зубрил?

— Не понимаю я, ваше благородие… Не ученый…

— Не понимаешь? Не ученый? Ты что же, меня за дурака считаешь? Сам ты дурак, братец. Ну-те-с, вот слушай, Мызгин, Иван Михайлович, по кличке «Волков», «Петрусь» и прочая, и прочая. Прибыл ты сюда три дня назад из Уфы. Ты член боевой организации. Говори, зачем приехал в Златоуст?

Слова пристава меня ошарашили. Какие точные данные! Неужели и вправду среди нас провокатор?!

Но я молчал.

— Ну?!

— Ничего не знаю, что вы сказали, ваше благородие. Какая такая «ганизация»? Ничего не знаю.

— Не знаешь, значит?… — зловеще сказал пристав и, встав из-за стола, подошел ко мне вплотную. — Сейчас узнаешь!

«Трах!» Я получил увесистый удар по скуле. Еще! Еще!..

— Ну-ну, может, теперь знаешь?

Я молчал.

— А ну, — приказал пристав полицейским, которые в ожидании стояли в сторонке, — дайте ему как следует!

И на меня обрушился град ударов. Били кулаками, рукоятками наганов, ногами. Что-то тяжелое ударило в лоб, повыше правой брови, и я свалился на пол. Меня тут же подняли, встряхнули и усадили на стул.

— Ну, теперь скажешь, зачем приехал в Златоуст? Кто еще в Златоусте состоит в боевиках? А? Скажешь?

— Ничего я не знаю, ваше благородие, — продолжал твердить я, — ведать ничего не ведаю. Воля ваша, но только я Калмыков, Яков Семенов…

Снова кинулись на меня городовые… Допрос… Опять избиение…

— А ну, давайте его в каталажку, — сказал пристав, тяжело пыхтя, словно это он все время меня избивал.

Двое полицейских подхватили меня, потащили из кабинета и швырнули в камеру. Избиение возобновилось с новой силой.

…Когда я очнулся, уже смеркалось. Я лежал ничком. Первым ощущением была какая-то тяжесть на голове. «Шапка, что ли? Откуда ей быть у меня?» С трудом поднял руку — голова вся была мокрая, шея и грудь тоже. Я медленно перевернулся на спину и увидел, что надо мной стоит полицейский с ведром в руках. Он плеснул на меня еще воды и заорал:

— Не подох еще? Вставай!

Я с усилием приподнялся и сел, прислонившись к стене. Городовой вышел, даже не прихлопнув дверь. Я посмотрел на свои руки. Они тоже были мокрые и в крови. С натугой попытался вспомнить, что же со мной было. Снова появился городовой с ведром воды и тряпкой. Тряпку он бросил на мокрый пол.