Чертов крест: Испанская мистическая проза XIX - начала XX века - Густаво Беккер

Среди этой блестящей, беспечной молодежи, на которую, сидя в высоких лиственничных креслах, окружавших королевский престол, с довольной улыбкой взирали старики, привлекала внимание своей несравненной прелестью одна дама: в то время ее признавали королевой красоты на всех турнирах и судах любви; ее цвета носили самые отважные рыцари, а самые сведущие в «веселой науке» трубадуры в звучных строфах славили ее чары; о ней тайком вздыхали юноши с нежным сердцем; за ней следовали, не отходя ни на шаг, словно вассалы за госпожою, самые прославленные отпрыски толедской знати, собравшейся тем вечером на торжество.

И никто из входящих в число постоянных воздыхателей доньи Инес де Тордесильяс — ибо так звали эту знаменитую красавицу, — несмотря на ее высокомерие и надменный нрав, никогда до конца не отчаивался: одному придавала бодрости улыбка, которую он, кажется, уловил на милых устах; другому — нежный взгляд, вроде бы обращенный к нему; третьему — мимолетная похвала, едва проявленная благосклонность, туманное обещание… каждый втайне рассчитывал, что рано или поздно его предпочтут всем прочим. Но двое в толпе поклонников особенно выделялись упорным, самоотверженным служением — их, по всей видимости, и можно было счесть если не избранниками прекрасной, то, во всяком случае, наиболее близкими к тому, чтобы завоевать ее сердце. Этих двоих рыцарей, равных по рождению, отваге и благородству, принесших присягу одному королю и домогавшихся одной и той же дамы, звали Алонсо де Каррильо и Лопе де Сандоваль.

Оба они родились в Толедо, вместе получили боевое крещение и в один и тот же день, встретив взгляд доньи Инес, воспылали к ней тайной страстью, которая зрела какое-то время в тишине и уединении, а потом обнаружила себя и в речах, и в поступках.

Во время турниров на Сокодовере, на цветочных играх[37] при дворе, везде, где представлялся случай померяться удалью либо остротой ума, эти рыцари не упускали его, желая отличиться в глазах своей дамы. Вот и нынче вечером, обуреваемые, очевидно, тем же стремлением, сменив боевой меч на пышные перья и кольчугу на парчу и шелк, стоя рядом с креслом, на спинку которого ненадолго откинулась красавица, утомленная прогулкой по залам, молодые люди наперебой обращались к ней с изящными, искусно составленными речами любви или обменивались полными тайного смысла язвительными фразами.

Меньшие светила этого блестящего созвездия, золотым полукругом обступив двух кавалеров, встречали смехом каждую колкую шпильку или тонкий намек, а красавица, ради которой и был затеян сей словесный турнир, едва заметной улыбкой поощряла изысканные либо полные скрытой насмешки речи, которые то слетали с уст ее обожателей волнами фимиама, ласкавшего ее тщеславие, то устремлялись безжалостными стрелами к самому уязвимому месту соперника — его самолюбию.

Куртуазное состязание в острословии и галантности становилось с каждым разом все грубее; фразы, еще облеченные в изящную форму, делались все более краткими и сухими; и хотя при их произнесении губы растягивались в некое подобие улыбки, в глазах уже явно сверкали молнии, выказывая гнев, кипевший в груди.

Страсти накалились, и положение делалось опасным. Дама поняла это и, поднявшись с кресла, собралась было вернуться в залы, как вдруг непредвиденный случай окончательно сломал преграду почтительной сдержанности, за пределы которой влюбленные до сих пор не выходили. Нарочито либо же по рассеянности донья Инес держала на коленях одну из своих раздушенных перчаток и во время беседы забавы ради отрывала одну за другой золотые пуговки. Когда она встала, перчатка скользнула между широких складок шелковой юбки и упала на ковер. Увидев это, все кавалеры из ее блестящей свиты поспешили к тому месту, оспаривая друг у друга высокую честь — удостоиться мимолетной похвалы в награду за оказанную любезность.

То, как поспешно они склонились над упавшей перчаткой, вызвало на устах у горделивой доньи Инес улыбку удовлетворенного тщеславия. Небрежно кивнув кавалерам, выказавшим столько пыла, едва глядя на них, с надменным и презрительным видом красавица протянула руку в том направлении, где стояли Лопе и Алонсо: именно они, эти два соперника, первыми подоспели к месту, куда упала перчатка. В самом деле, оба они одновременно заметили, как изящная вещица опустилась к ногам доньи Инес; оба нагнулись с одинаковым проворством, а когда выпрямились, оказалось, что оба крепко вцепились в злополучную перчатку с разных концов. Видя, что соперники словно бы вросли в пол и молча сверлят друг друга взглядами, полные решимости не уступать добычу, дама невольно испустила слабый крик, который потонул в ропоте изумленных зрителей. Все ожидали, что вот-вот произойдет бурная сцена, — а здесь, в замке, в присутствии короля, это было бы проявлением крайней непочтительности.

Но, несмотря ни на что, Лопе и Алонсо не трогались с места, с ног до головы меря друг друга взглядами; и о буре, бушевавшей в их душах, можно было догадаться лишь по легкой лихорадочной дрожи, внезапно объявшей их.

Ропот и восклицания становились все громче, вокруг участников драмы уже скопилась изрядная толпа; донья Инес, не то окончательно потеряв голову, не то желая продлить миг своего торжества, металась из стороны в сторону, словно желая укрыться от любопытных взглядов зевак, число которых все увеличивалось. Катастрофа казалась неминуемой: молодые люди уже глухо, вполголоса сказали друг другу какие-то слова; судорожно вцепившись в перчатку, каждый нащупывал свободной рукой золотую рукоять кинжала — но тут толпа зрителей почтительно расступилась, и появился король.

Чело его оставалось безмятежным, не было заметно ни возмущения в лице, ни гнева в жестах.

С первого взгляда он понял, что происходит. С непревзойденной галантностью самого совершенного рыцаря он отобрал перчатку у кавалеров, чьи руки, словно движимые пружиной, мгновенно разжались от соприкосновения с королевской десницей, и, повернувшись к донье Инес де Тордесильяс, которая опиралась на руку дуэньи и, казалось, была близка к обмороку, проговорил твердо, хотя и без излишней строгости:

— Держите, сеньора, вашу перчатку да постарайтесь впредь не ронять ее там, где она к вам вернется, запачканная кровью.

Едва король произнес эти слова, как донья Инес — то ли от пережитых треволнений, то ли оттого, чтобы с честью выйти из затруднительного положения, нам об этом судить трудно, — упала без чувств на руки тех, кто ее окружал.

Алонсо и Лопе, один — комкая в руках бархатный берет с пером, волочившимся по полу, другой — до крови кусая губы, обменялись цепким, пронзительным взглядом.