Маски времени - Роберт Силверберг

Следует отдать должное моей искренности. Меня не особо заинтересовала книга Ф. Ричарда Хеймана, которая потрясла меня своей занудливостью и поверхностностью. Я не особо увлекался его случайными статьями в ведущих журналах, которые неизбежно заканчивались развенчанием его коллег. Мне не понравилось, как он пожал руку. Мне даже имя его не нравилось. Ну разве можно при общении обратиться «Ф. Ричард»? Ну, а как еще? «Ф»? «Дик»? А как насчет «мой дорогой Хейман»?

Это был невысокий коренастый человек с головой, которая бы очень подошла для карамболя, рыжие волосы на затылке и густая рыжая борода, чьи завитки покрывали щеки и горло, чтобы скрыть — в этом я был просто уверен подбородок, такой же круглый, как и его макушка. Тонкая линия рта едва угадывалась сквозь поросль. У него были влажные неприятные глаза.

Против остальных членов комиссии я ничего не имел. Знал я их туманно просто был в курсе их высокого положения в науке, однако никогда, при встречах на научных форумах, не конфликтовал с ними. Мортон Филдс был психологом из Чикагского университета, присоединившийся к новой, так называемой, космической школе, которую я интерпретировал как разновидность векового буддизма. Они пытались проникнуть в таинства души, рассматривая ее во взаимосвязи со Вселенной, которая известным образом влияла на нее. По внешнему виду Филдс напоминал служащего корпорации, ну, скажем, инспектора: длинное атлетического склада тело, высокие скулы, песочного цвета волосы, слегка опущенный книзу рот, выдающийся подбородок, бесцветные вопрошающие глаза. Я мог без труда представить, как в течение четырех дней в неделю он заполняет информацией компьютер, а во время уик-эндов играет в гольф. Но он был не таким педантичным, как казалось.

Ллойд Колф был известен как старейшина среди филологов. Это был грузный мужчина около шестидесяти лет с морщинистым румяным лицом и длинными, как у гориллы, руками. Он работал в Колумбии, и был популярен среди студентов-выпускников за свою житейскую грубость. Он знал столько санскритских непристнойностей, как никто другой за последние тридцать лет, причем живо и свободно использовал их в своей речи. Помимо основной работы Колф изучал эротические стихи всех народов и столетий. Говорят, что, ухаживая за своей женой — тоже филологом, он ласкал ее слух словами любви на персидском языке Средневековья. Он окажется очень полезен нашей группе, являясь контрбалансом для напыщенного ничтожества, каким показался мне Ф. Ричард Хейман.

Астер Миккелсон была биохимиком из штата Мичиган. Она входила в группу, разрабатывавшую проект синтеза жизни. Я встретился с ней в прошлом году на конференции АААС в Сиэтле. Несмотря на скандинавское имя, она не относилась к тем нордическим существам, которые до умопомрачения нравились мне. Темноволосая и худощавая, она являлась олицетворением хрупкости и застенчивости. Она была не выше пяти футов, и, вряд ли весила больше ста фунтов. Думаю, что ей было около сорока, хотя выглядела она моложе. Ее глаза горели предупреждающим огнем. Черты лица были очень изящны. Она предпочитала строгий стиль в одежде, что подчеркивало ее мальчишескую фигуру, как бы сообщая, что ей нечего предложить сластолюбцам. В моем мозгу возник образ Ллойда Колфа и Астер Миккелсон в одной кровати. Мясистые складки его громоздкого, волосатого тела наползают на ее хрупкие формы. Ее худощавые бедра и длинные икры бьются в агонии, пытаясь охватить его необъятную плоть. Ее колени утопают в его изобилии. Я просто физически ощутил несовместимость этой пары, поэтому закрыл глаза и отвернулся. Когда я снова открыл их, Колф и Астер как и прежде, стояли бок о бок — огромная плоть рядом с хрупкой нимфой — и с тревогой смотрели на меня.

— С вами все в порядке? — спросила Астер. У нее был высокий и тонкий голос, почти как у девчонки. — Мне показалось, что вам не по себе.

— Я немного устал, — соврал я. Я не мог объяснить, почему у меня вдруг возник подобный образ, и почему это так изумило меня. Чтобы скрыть свое смущение, я повернулся к Кларику и поинтересовался, сколько будет еще членов комиссии.

— Один, — ответил он. — Элен Эмсилвейн — известный антрополог. Она будет с минуты на минуту.

С этими словами дверь медленно поползла в сторону и, согласно предсказаниям, в комнату вошла сама Элен.

Кто не слышал про Элен Эмсилвейн? Что можно добавить к этому? Апостол релятивистской культуры?

Женщина-антрополог, которая уже давно не являлась женщиной? Ученый, настойчиво занимающийся ритуалом половой зрелости и культами плодородия, без колебаний предложивший себя в качестве члена рода и кровной сестры? Кто не слышал о той, которая ради науки работала вместе с ткачихами Угадугу? О той, кто написала основной труд по технике мастурбации и из первых рук узнала, как проходит посвящение девственниц в студеных пустынях Сиккима? Мне казалось, что Элен всегда была с нами, совершая один за другим свои подвиги; публикуя книги, за которые в другую эпоху ее просто бы сожгли, и мрачно сообщая телезрителям факты, которые могли потрясти даже самых умудренных жизненным опытом ученых мужей. Наши пути пересекались не раз, хотя в последнее время этого не случалось. Я был удивлен ее внешней юностью — а ведь ей было, по крайней мере, пятьдесят.

На ней был, по-моему, огненно-красный наряд. Ее плечи окружала пластиковая сетка, сквозь которую проходили черные волокна, которые каким-то хитрым образом должны были походить на человеческие волосы. Должно быть, это и были человеческие волосы. Они образовывали густой каскад, доходивший до середины ягодиц. Просто радость фетишиста — длинные, шелковистые и густые. Было что-то дикое и первобытное в этом волосяном шатре, скрывавшем Элен. Недоставало только кости в носу и церемониальных насечек на щеках. Я решил, что она голая под волосами. Когда она проходила по комнате, сквозь волосяной покров можно было уловить розоватые проблески. В какой-то миг мне показалось, что я видел розовые соски и гладкие ягодицы. Но подобный сладострастный эффект, производил лоснящийся сатиновый плащ, который полностью покрывал тело Элен, позволяя увидеть лишь то, что она считала нужным. Ее грациозные тонкие руки были обнажены. Ее грудь, напоминавшая грудь лебедя, триумфально пробивалась сквозь волосы и блестящие пряди. Ее собственные темно-каштановые волосы не подавлялись одеждой. Эффект был потрясающим, одновременно феноменальным и абсурдным. Я покосился на Астер Миккелсон, когда Элен торжественно вошла в комнату. У той от удивления дрожали губы.

— Прошу простить за опоздание, — прогудела Элен изумительным контральто. — Я была в Смитсоновском институте. Они показали мне великолепный набор ножей для обрезания, отделанных слоновой костью. Они из Дагомеи.