Повседневный мир русской крестьянки периода поздней империи - Владимир Безгин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Семья в праздничный день. Орловская губерния. 1911 год
Порой снохачи добивались своего, прибегая к грубой физической силе. В сводках о происшествиях по Воронежской губернии за 1911 год находим, что «17 июня в с. Борщеве Коротоякского уезда крестьянин Лаврентий Селезнев изнасиловал жену своего родного сына Прасковью Селезневу»{295}. Годом ранее находим: «В апреле 1910 г. в слободе Варваровке Бирюченского уезда крестьянин Варфоломей Роговец в клуне изнасиловал свою невестку крестьянку Евдокию Роговец»{296}.
Снохачество, возможно, вызывалось и другими причинами. Иной раз инициаторами его были снохи, искавшие укрепления своего имущественного и морального положения в большой семье на случай каких-либо непредвиденных обстоятельств (смерти мужа и проч.). Вот типичное сообщение из Воронежской губернии: «Крестьянин с. Олыпана Утянский 25 октября 1912 г. по обоюдном согласию совершил кровосмешение с невесткой Евдокией»{297}.
Семейные любовные коллизии не всегда разрешались благополучно и порой приводили к трагическому финалу. Так, по сообщению полиции, 15 апреля 1911 года в с. Горках Коротоякского уезда Воронежской губернии крестьянка Мария Токарева на почве любовной связи отрезала часть полового члена свекру Терентию Токареву{298}. Доходило и до убийств: по сообщению газеты «Козловская мысль» от 3 октября 1902 года, «крестьянин с. Поповка Подгоренской волости Козловского уезда Тамбовской губернии Филимон Волков убил свою жену за незаконное сожительство ее с его отцом»{299}. Случай убийства сыном отца-снохача, по информации сельского корреспондента за 1899 год, имел место в с. Бежаницы Псковской губернии{300}. По сообщению полиции, «20 декабря 1910 г. в с. Баранове-Колодезе Ливенского уезда Орловской губернии крестьянка Матрена Грезова из-за ревности убила рубелем свою невестку Ефросинью Грезову»{301}. Согласно рапорту уездного исправника, «в с. Сошках Фащевской волости Липецкого уезда Тамбовской губернии 6 марта 1911 г. в 4 часа вечера крестьянин Петр Хоборов с целью лишить себя жизни выпил раствор сулемы, от чего проболел 7 дней и, несмотря на оказанную ему медицинскую помощь, 13 марта скончался. Причина самоотравления, как предполагают, была связь его жены с отцом покойного»{302}.
В начале XX века в окружном суде слушалось дело Матрены К. и ее свекра Дмитрия К., обвиняемых в детоубийстве. Обвиняемая Матрена К., крестьянка, замужняя, 30 лет, призналась, что на протяжении шести лет, подчиняясь настоянию свекра, состояла в связи с ним и прижила от него сына, которому в настоящее время около пяти лет. От него же она забеременела вторично. Свекор Дмитрий К., крестьянин, 59 лет, узнав о приближении родов, приказал ей идти в ригу и, как только она родила, схватил ребенка, зарыл его в землю в сарае{303}.
Изредка молодые бабы пытались найти защиту от сексуальных посягательств со стороны свекра в волостных судах, но те, как правило, устранялись от разбора подобных дел. По признанию сельского информатора из Тверской губернии, «до волостного суда дела о снохачестве не доходят»{304}. Аналогичный вывод содержится в корреспонденции, присланной из Ярославской губернии: «Нам никогда не приходилось слышать, чтобы дело о снохачестве разбиралось на волостном суде»{305}. А порой жалоба снохи на «ласки» свекра в волостной суд могла иметь обратный результат. Так. Сараевский волостной суд. разбиравший дело в связи с обвинением крестьянкой свекра «в принуждении к прелюбодеянию», приговорил истицу к четырехдневному аресту за «клевету»{306}.
Правда, юрист дореволюционной поры И. Г. Оршанский в своем исследовании приводил и противоположный пример, когда по жалобе снохи на принуждение свекра к снохачеству последний решением волостного суда был лишен «большины»{307}. Но это было скорее исключением, чем правилом. В тех случаях, когда преступная связь свекра со снохой открывалась, виновной, как правило, признавалась женщина, которую ожидала жестокая расправа со стороны мужа.
Следует согласиться с утверждением А. П. Богораз, что «среди архивных дел различных фондов за рассматриваемый период не было выявлено ни одного дела по обвинению снохи в убийстве свекра или причинении вреда его здоровью. Это свидетельствует о том, что большинство дел не доходило до властных инстанций, решалось внутри семьи, а также позволяет предположить, что данное сексуально-психологическое воздействие действительно было традиционным и как насилие не воспринималось»{308}.
При этом, по нашему мнению, очевидно, что крестьяне сознавали всю тяжесть греха такой связи. Так, в Орловской губернии снохачество оценивалось как большое преступление перед православной верой, за которое не будет прощения от Бога на том свете{309}. Ярославские крестьяне приравнивали снохачество к кровосмешению с дочерью. «Муж и жена — одно тело, един дух. Отец, живший с женой сына, все равно, что живет со своим сыном или дочерью»{310}. По сведениям, полученным от крестьян Борисоглебского уезда Тамбовской губернии, снохачи на сходе при решении общественных дел игнорировались, и каждый мог им сказать: «Убирайся к черту, снохач, не твое тут дело»{311}. В селах Псковщины к снохачеству относились неодобрительно, снохачей в местных деревнях величали «блудниками», «срамниками»{312}. Крестьяне Калужской губернии в качестве наказания даже удаляли снохачей из сельского общества{313}.
По мере распада патриархальной семьи и увеличения числа крестьянских разделов снохачество как явление сельского быта стало исчезать. Преобладающей в деревне стала малая семья, в которой по причине раздельного проживания родителей и женатых детей снохачеству объективно не было места. Эта тенденция была подмечена информаторами Этнографического бюро. Один из них, житель Васильсурского уезда Нижегородской губернии С. В. Корвин-Круковский, в частности, сообщал, что «с ослаблением родительской власти, с более частыми и распространенными в настоящее время семейными разделами и выделами, — более частые в старину случаи снохачества в настоящее время становятся все более и более редкими»{314}.
НА «МИРУ»
